Вердикт Он вошел в кухню и посмотрел на них, подбросил универсальный ключ на левой ладони и, дав цепочке звякнуть о светлый металл, поймал его. Дэнни выглядел вялым и предельно уставшим. Уэнди плакала; ее глаза покраснели, а вокруг них пролегли тени. И Джек неожиданно испытал удовлетворение. Уж если страдать, так не в одиночку. Они молча смотрели на него. – Ничего, – сказал он, сам пораженный легкостью, с которой ему далась ложь. – Ровным счетом ничего. И он продолжал побрасывать на ладони ключ, глядя на них с ободряющей улыбкой, замечая, как чувство облегчения начинает постепенно отражаться на их лицах, и думал, что еще никогда в жизни ему так не хотелось выпить. Глава 32 В спальне Ближе к вечеру того же дня Джек нашел в кладовке второго этажа раскладушку и установил ее в углу их спальни. Уэнди опасалась, что мальчик не сможет заснуть, но Дэнни начал клевать носом во время просмотра любимого сериала, а через пятнадцать минут после того, как его уложили, уже крепко спал, не шевелясь и подсунув под щеку ладошку. Уэнди расположилась рядом и наблюдала за сыном, заложив пальцем страницу романа Сьюзан Ховач «Кашелмара» в мягкой обложке. Джек сидел за письменным столом, просматривая свою пьесу. – Вот дерьмо! – сказал он вдруг. Уэнди оторвалась от созерцания спящего сына. – Что такое? – Да так, ничего. Он просматривал пьесу с нараставшим внутри раздражением. Как он мог думать, что у него получается нечто путное? Это была какая-то юношеская проба пера. Таких пьес уже написаны тысячи. Но хуже всего то, что он понятия не имел, как закончить ее. А ведь совсем недавно финал вырисовывался четко. Денкер в припадке необузданной ярости хватает каминную кочергу и забивает ею Гари до смерти. А потом, стоя над трупом с окровавленной кочергой в руках, выкрикивает в зрительный зал: «Оно где-то здесь! И я непременно его найду!» Затем, когда огни рампы меркнут, а занавес начинает медленно закрываться, публика видит окровавленное тело Гари, в то время как Денкер бросается к книжным полкам, начинает рыться в фолиантах, разглядывает их и сбрасывает один за другим вниз, все больше отчаиваясь. Джеку казалось, что это нечто настолько хорошо забытое старое, что может сойти за новаторство, – вполне достаточно, чтобы помочь трагедии в пяти актах быть с успехом поставленной на Бродвее. Но в последнее время, помимо его увлечения историей «Оверлука», надолго отвлекшего от работы, произошло кое-что еще. У него самого коренным образом изменилось отношение к действующим лицам. И это было действительно нечто новенькое. Прежде ему нравились все его персонажи, как положительные, так и отрицательные. И он считал, что это очень хорошо. Подобный подход позволял ему видеть каждый характер всесторонне и более ясно понимать мотивы поступков героев. Любимым из написанных им рассказов оставалась опубликованная в небольшом журнальчике «Литературная контрабанда», издававшемся на юге штата Мэн, новелла под названием «Обезьяна среди нас». В ней повествовалось о педофиле, который собирался покончить с собой в нищей меблированной квартирке. Педофила звали Пол Делонг, но среди друзей он был известен под кличкой Обезьяна. Джеку этот его герой был необыкновенно симпатичен. Он понимал его и сочувствовал порочным страстям, зная, что не один Пол нес ответственность за совершенные в прошлом три изнасилования и убийства. Началось все с никудышных родителей. Отец – тяжелый на руку пьяница, каким прежде был собственный папаша Джека. Мать – бессловесное и безвольное ничтожество, годившееся только для уборки дома и мытья посуды. Гомосексуальный опыт, полученный еще в начальной школе. Публичное унижение. Еще более тяжкие моральные страдания в старших классах и в колледже. Однажды его все-таки арестовали и отправили в лечебницу для душевнобольных за то, что он обнажился перед двумя маленькими девчушками, сошедшими со школьного автобуса. Но затем случилось и вовсе непоправимое: Делонга выписали из лечебницы и, можно сказать, выкинули на улицы большого города, потому что главный врач посчитал его полностью излечившимся. Фамилия врача была Гриммер. Причем Гриммер знал, что Пол все еще страдает общественно опасным синдромом, но все равно написал положительное заключение, позволившее пациенту покинуть крепкие стены психиатрической клиники. Гриммер тоже нравился Джеку и как личность вызывал у него симпатию. Ведь ему приходилось прикладывать колоссальные усилия, чтобы поддерживать в рабочем состоянии нищую лечебницу, на которую местные политиканы, заинтересованные только в голосах избирателей, выделяли из местного бюджета жалкие гроши. Мест в больнице катастрофически не хватало, а Гриммер видел, что Обезьяна умеет нормально общаться с людьми, не гадит себе в штаны, не пытается пырнуть санитара ножницами. И он не считал себя Наполеоном. Поэтому отвечавший за Делонга врач решил, что у того есть шанс выжить на воле. К тому же опыт подсказывал, что чем дольше человек находится под замком в больнице, тем больше хочет провести за решеткой всю жизнь, страшась свободы, как наркоман страшится остаться без дозы. А койки в больнице требовались параноикам, шизофреникам и прочим буйно помешанным; людям, утверждавшим, что их похищали инопланетяне на летающих тарелках, матерям, поджигавшим гениталии собственным детям с помощью «биковских» зажигалок, безнадежным алкоголикам, пироманьякам, клептоманам, одержимым маниакально-депрессивным психозом и склонностью к самоубийству. Вот в каком жестоком и грубом мире мы живем, детка. И если твоя нервная система даст малейшую слабину, то уже к тридцати годам она начнет разваливаться на части под давлением окружающей реальности. Да, Джек понимал проблему, вставшую перед Гриммером. Хотя он, разумеется, сочувствовал и малолетним жертвам Делонга, и их родителям. И Обезьяне. Пусть читатель сам решает, кто здесь более всех виноват. В те дни Джек не хотел становиться дешевым моралистом. Судейская мантия плохо сидела на его плечах. Примерно в таком же настроении он взялся за «Маленькую школу». Однако в последнее время неожиданно для себя стал склоняться на сторону только одного из своих главных персонажей, и это был отнюдь не Гари Бенсон. Напротив, Гари Бенсона он постепенно все больше и больше ненавидел. Поначалу тот был задуман как светлая личность, наделенная незаурядным умом. Молодой талант, который считает богатство своей семьи скорее проклятием, нежели благом, и изо всех сил стремится преуспеть в учебе, чтобы быть принятым в хороший университет за собственные заслуги, а не благодаря деньгам и связям отца. Но затем Джек стал воспринимать его как лицемера и ханжу, разыгрывающего из себя пай-мальчика, как будущего карьериста, а не истинного служителя у алтаря знаний, напоказ проповедующего высокие моральные принципы, но внутри законченного циника, которому блестящий интеллект (положенный ему по изначальному замыслу) заменяет извращенная, почти звериная хитрость. На протяжении всей пьесы он уважительно обращается к Денкеру, называя его «сэр», как сам Джек всегда учил Дэнни обращаться к людям, старшим по возрасту или по статусу. И ему всегда казалось, что Дэнни слушается его вполне искренне, как от души должен был использовать, по раннему замыслу автора, респектабельное обращение к наставнику и Гари Бенсон. Но стоило Джеку взяться за пятый акт, как под его пером Гари начал вкладывать в свое «сэр» все больше иронии и сарказма, внутренне нисколько не преклоняясь перед Денкером, а, напротив, издеваясь над его простодушием. Подсмеиваясь над Денкером, которому ничто в жизни не давалось так легко, как самому Гари. Над Денкером, упорно трудившимся, чтобы добиться всего лишь поста директора небольшой провинциальной школы, и оказавшимся перед угрозой полного краха по вине этого невинного с виду богатенького мальчика, который смошенничал на выпускном экзамене, а потом ловко скрыл следы содеянного. И это при том, что первоначально Джек готов был сравнить Денкера чуть ли не с «маленькими цезарями» южноамериканских банановых республик, которые безжалостно ставили своих политических противников к стенке, используя для расстрелов первый попавшийся стадион, которые строили из себя религиозных фанатиков и превращали любую свою прихоть в крестовый поход. Таким образом Джек собирался вывести в своей пьесе нечто назидательное о вреде злоупотребления властью, пусть и на примере обычной американской школы. Но по мере работы Денкер из тирана превратился в своего рода мистера Чипса[15], и трагедией стало не интеллектуальное и физическое уничтожение талантливого и юного Гари, а жизненная катастрофа, к которой пришел добрый пожилой преподаватель, не сумев разглядеть монстра в ловком притворщике Бенсоне. Нет, в таком виде он никак не мог закончить пьесу! И теперь он сидел над ней с мрачным видом, пытаясь понять, осталась ли у него хоть какая-то возможность исправить ситуацию. И ему ничего не приходило в голову. Он начинал писать одну пьесу, а она совершенно произвольно и неожиданно превратилась в нечто противоположное. Впрочем, какого дьявола! Так или иначе, все это безнадежно вторично, уже кем-то создано до него. Просто куча дерьма. И почему он вообще изводит себя по пустякам в такой вечер? У него выдался денек, после которого любому было бы трудно соображать. – …вывезти его отсюда? – Что? – Он вскинул голову, стараясь очистить сознание. – Я спросила, как мы собираемся вывезти его отсюда? Нам необходимо сделать это, Джек. Еще несколько мгновений в его мыслях царил такой хаос, что Джек не понимал, о чем речь. Но потом, когда до него дошел смысл вопроса, он коротко хохотнул. – Ты так говоришь, словно нет ничего легче. – Я вовсе не считаю… – Нет проблем, Уэнди. Дай мне только по-быстрому переодеться в телефонной будке в холле, и я перенесу его в Денвер прямо на закорках. Супермен Джек Торранс – так, помнится, звали меня в дни нежной юности. Лицо Уэнди выдало, что она уязвлена и обижена. – Я все понимаю, Джек. Радиопередатчик сломан. И снега навалило… Но и ты должен понять состояние Дэнни. Боже мой, неужели ты ничего не видишь? Он же впал в настоящий ступор, Джек! А если бы он из него так и не вышел? – Но он из него вышел, – коротко отозвался Джек. Само собой, его тоже напугали слепые глаза Дэнни. Еще как напугали! Поначалу. Но чем больше он раздумывал над этим, тем сильнее становилось подозрение, что всю эту сцену Дэнни разыграл, чтобы избежать наказания. Он ведь нарушил запрет и разгуливал там, где не следовало. – И все равно, – не унималась Уэнди. Она подошла к мужу и села на край кровати рядом с углом письменного стола. В ее глазах застыли страх и тревога. – Джек, подумай о синяках у него на шее! Кто-то же напал на него! И я не хочу, чтобы это повторилось! – Нет необходимости кричать, – сказал он. – У меня и так башка трещит, Уэнди. Я обеспокоен этим не меньше, чем ты, а потому, пожалуйста… не надо… кричать. – Хорошо, – ответила она, понизив голос. – Но я тебя не понимаю. Здесь кто-то есть. И этот кто-то не питает к нам добрых чувств. Нам нужно спуститься вниз, в Сайдуайндер. Нам всем, а не только Дэнни. И как можно скорее! А ты просто сидишь и спокойно читаешь свою пьесу! – «Нам нужно спуститься, нам нужно спуститься»! Ты твердишь об этом так, словно действительно считаешь, что я супермен. – Я считаю, что ты – мой муж, – чуть слышно произнесла она и уставилась на свои руки. Джек разозлился. Он со всей силы грохнул рукописью о стол, помяв листы. – Тебе самое время усвоить некоторые элементарные истины, Уэнди. Но ты никак не хочешь впустить их в область своего сознания, как выражаются социологи. Они носятся у тебя в голове беспорядочно, как бильярдные шары по столу. Пора кому-то взять кий и уложить их в лузы. Может быть, тогда ты наконец поймешь, что мы полностью отрезаны снегом от внешнего мира. Дэнни внезапно зашевелился на раскладушке. Не просыпаясь, начал ворочаться и подергиваться. Так он делал всегда, когда мы с Джеком ругались, с грустью подумала Уэнди. И вот мы ссоримся снова. – Постарайся не разбудить его, Джек. Пожалуйста. Он посмотрел на Дэнни, и кровь немного отлила от его лица. – Хорошо. Извини меня. Прости, что так разнервничался, Уэнди. На самом деле я злился не на тебя. Я разбил передатчик. И если кто-то виноват, то только я сам. Это была наша самая надежная связь с внешним миром. Кто не спрятался, я не виноват! Мы здесь, мистер рейнджер! Нам пора домой! – Не надо ерничать, – сказала она и положила ладонь ему на плечо. Он склонил на нее голову. Другой ладонью Уэнди принялась поглаживать ему волосы. – Хотя, наверное, ты имеешь право сердиться после того, как я зря тебя оговорила. Иногда я в самом деле похожа на свою мать. Могу быть настоящей стервой. Но и ты должен понять, что некоторые вещи… Что есть вещи, с которыми мне трудно смириться. Это просто сильнее меня. – Ты опять имеешь в виду сломанную руку? – Его губы сжались. – Да, – ответила она, но тут же поспешила продолжить: – Но дело не только в тебе. Я волнуюсь, когда он один уходит гулять. Я волнуюсь, потому что он уже просит на будущий год двухколесный велосипед, пусть и со страховочными колесиками. Меня волнуют его зубы, его зрение и то, что он называет этим своим сиянием. Я всегда волнуюсь. Потому что он все-таки пока маленький и кажется таким хрупким, а еще… В этом отеле есть нечто, что хочет завладеть им. И оно перешагнет через нас с тобой, если понадобится. Вот почему надо увезти его отсюда, Джек. Я это чувствую! Мы обязаны увезти его! Она больно сжала пальцами его плечо, но он не отстранился. Нащупал левой рукой ее крепкую округлую грудь и стал поглаживать поверх рубашки. – Уэнди, – начал он, но сразу же замолк. Она терпеливо ждала, чтобы он привел в порядок мысли. Ласка его сильной руки доставляла ей удовольствие, действовала успокаивающе. – Я, конечно, могу попытаться спуститься с ним в долину на снегоступах. Часть пути он, вероятно, сможет преодолеть даже сам, но в основном мне придется нести его. А это будет означать одну, две или даже три ночевки. Значит, придется соорудить какие-то сани-волокуши, чтобы положить в них необходимые припасы и спальные мешки. У нас остался транзисторный приемник, и мы можем слушать прогнозы погоды, чтобы дождаться благоприятного периода хотя бы на три дня. Но если метеорологи ошибутся, – закончил он серьезным, размеренным тоном, – мы можем погибнуть. Ее лицо стало таким бледным, что от него исходил прозрачный, почти призрачный свет. Джек продолжал ласкать ее грудь, мягко водя подушечкой большого пальца вокруг соска. Она издала чуть слышный стон – из-за его слов или в ответ на ласку, этого Джек не понял. Он поднял руку чуть повыше и расстегнул верхнюю пуговицу ее рубашки. Уэнди слегка раздвинула ноги. Внезапно джинсы стали ей как будто малы, и это было приятное ощущение. – А еще нам придется оставить тебя здесь одну, потому что ты на снегоступах едва ходишь. Для тебя это будет означать по меньшей мере три дня полной неизвестности. Ты готова к этому? Его пальцы взялись за вторую пуговицу, быстро справились с ней и обнажили ложбинку между грудей. – Нет, – признала она чуть нетвердым голосом. Потом бросила взгляд на Дэнни. Мальчик перестал ворочаться. Большой палец снова занял свое место во рту. Стало быть, все пришло в норму. Но она понимала, что Джек о чем-то умалчивает. В его сценарии чего-то недоставало… Чего же? – Если же мы останемся здесь, – продолжал он, с нарочитой медлительностью расстегивая третью и четвертую пуговицы, – какой-нибудь рейнджер или егерь может заглянуть сюда, чтобы проведать и узнать, как у нас дела. Вот тогда мы скажем, что хотим выбраться отсюда. И он все сделает. Джек осторожно освободил груди Уэнди, склонился ниже и приник губами к соску. Тот мгновенно затвердел. Джек стал медленно водить по нему кончиком языка, как она любила. Уэнди издала отчетливый стон и выгнула спину. (?О чем я могла забыть?) – Милый? – спросила она. Ее руки сами по себе сильнее прижали его голову к груди, поэтому ответ Джека прозвучал приглушенно. – А как рейнджер сможет вывезти нас отсюда? Он оторвался от ее груди, чтобы ответить, но затем сразу же занялся другим соском. – Если не вертолетом, о котором здесь, кажется, упоминали, то уж точно снегоходом. (!!!) – Но у нас же есть свой снегоход! Уллман сам сказал об этом! Его губы на мгновение застыли, а потом он выпрямился и сел. Уэнди раскраснелась, ее глаза блестели от возбуждения. Джек, напротив, выглядел совершенно невозмутимым, словно не занимался только что любовной игрой с женой, а читал какую-то скучную книгу. – Если есть снегоход, то все проблемы решены, – сказала она в радостном волнении. – Мы сможем уехать на нем отсюда все вместе. – Но, Уэнди, я ни разу в жизни не водил снегоход. – Это должно быть просто. В Вермонте десятилетние школьники катаются на них по полям… Хотя будь я на месте их родителей… И потом, ты же ездил на мотоцикле, когда мы познакомились, помнишь? Да, у него действительно была тогда «хонда» на триста пятьдесят «кубиков». Он обменял ее на «сааб» вскоре после того, как они с Уэнди съехались. – Что ж, вероятно, у меня может получиться, – медленно ответил он. – Но надо посмотреть, в каком он состоянии. Хорошо ли за ним ухаживали. Понимаешь, Уллман и Уотсон… Они здесь только с мая по октябрь. У них летние мозги. Уверен, в баке нет бензина. Также могут отсутствовать свечи или аккумулятор. Вот почему мне бы не хотелось, чтобы ты возлагала на снегоход чересчур большие надежды, Уэнди. Но она уже склонилась над ним, свесив из рубашки груди, взвинченная до предела. У Джека на мгновение зародилось искушение схватить ее за грудь и начать выкручивать так, чтобы жена заорала от боли. Может быть, это поумерит ее восторженные ожидания. – Бензин не проблема, – сказала она. – И в нашем «фольксвагене», и в пикапе баки почти полны. А еще внизу есть топливо для аварийного генератора. И наверняка в сарае хранятся канистры, чтобы можно было захватить с собой запас. – Да, – подтвердил он, – так и есть. На самом деле канистр было три: две на пять галлонов и одна на два. – Готова поспорить, что свечи и аккумулятор хранятся там же. Кому взбредет в голову держать снегоход в одном месте, а свечи и аккумулятор к нему – в другом, верно я говорю? – Да, это маловероятно, ты права. – Он встал и подошел к раскладушке, на которой спал Дэнни. Прядь волос упала ему на лоб, и Джек бережно убрал ее. Дэнни даже не шелохнулся. – И если ты сумеешь его завести, то вывезешь нас отсюда, правда? – спросила Уэнди из-за спины Джека. – В первый же день, когда по радио пообещают хорошую погоду. Какое-то время он не отвечал. Стоял и смотрел на сына, и все обуревавшие его сложные чувства оказались на мгновение сметены волной слепой любви. Как и сказала Уэнди, он действительно выглядел очень хрупким и уязвимым. А отметины на шее отчетливо бросались в глаза.