Они больше не охраняли тропинку; они блокировали ее. Джек резким движением прикрыл ладонью глаза, а потом отдернул ее. Ничего не изменилось. Глубокий выдох, слишком тихий для стона, исторгся из его груди. В дни пьянства он постоянно опасался, что рано или поздно с ним произойдет нечто подобное. У алкашей подобное явление именовалось delirium tremens, или белой горячкой, которую блестяще продемонстрировал актер Рэй Милланд в «Потерянном уик-энде», когда его герою с перепоя мерещились жуки на стенах дома. Но как это называлось, если ты был совершенно трезв? Вопрос, казалось бы, риторический, но мысленно он (это чистой воды умопомешательство) все равно ответил на него. Всматриваясь в животных, Джек понял, что изменения происходили даже в то краткое мгновение, когда он закрывал глаза рукой. Собака приблизилась к нему. И она уже не стояла на месте, а, казалось, бросилась бежать – мышцы напряглись, одна из передних лап взметнулась вверх. Зеленая «пасть» разинулась еще шире, а короткие обрезки веток выглядели мерзкими и острыми клыками. И теперь Джеку представлялось, что небольшое углубление в листве – это глаз, смотревший прямо на него. Зачем их понадобилось прихорашивать? – подумал он в панической истерике. Они же и так само совершенство. Еще один едва уловимый звук. Он невольно сделал шаг назад, посмотрев на львов. Один из двоих справа слегка опережал другого и стлался по земле, лапой почти касаясь низкого заборчика игровой площадки. Господи, что же будет дальше? (он перемахнет через забор и сожрет тебя, как в сказках о непослушных мальчиках) Это напоминало игру, которой они забавлялись в детстве, «красный свет». Водивший отворачивался и начинал считать, и пока он считал до десяти, игроки могли двигаться вперед. Но если он оборачивался и заставал кого-нибудь в движении, тот выбывал из игры. Следовало совершенно неподвижно замереть и дождаться, пока водивший снова отвернется и начнет считать. Так они подбирались все ближе и ближе, пока в какой-то момент водивший не чувствовал руку на своей спине… На тропинке зашуршал гравий. Голова Джека дернулась в сторону собаки, которая уже преодолела половину тропы и, скаля пасть, лишь ненамного отставала от львов. Прежде это была часть живой изгороди, постриженная в виде некой абстрактной собаки, которая переставала походить на пса, если подойти вплотную. Но теперь Джек отчетливо распознал породу. Немецкая овчарка, а овчарки могут представлять серьезную опасность. Он где-то читал, что из них даже специально тренировали собак-убийц. Тихий хруст ветки. Лев, располагавшийся слева, уже добрался до забора, практически уткнувшись мордой в доски. Он словно ухмылялся. Джек сделал еще пару шагов назад. В голове у него беспорядочно стучало, и он чувствовал, как хриплое дыхание вырывается через пересохшее горло. Теперь пришел в движение бык. Он стал перемещаться по кругу вправо, огибая фигуру кролика. Бык низко пригнул голову, наставив свои зеленые ветки-рога прямо на Джека. Проблема заключалась в том, что не было никакой возможности уследить за ними. По крайней мере за всеми сразу. Джек начал тихо подвывать, сам не осознавая, что издает какие-то звуки. Его взгляд метался от одного животного к другому, когда он пытался застигнуть их в момент движения. От порывов ветра ветки кустов стучали друг о друга, как клацают зубы голодного хищника. Какой же шум здесь поднимется, если они сцапают его? Это нетрудно было вообразить: рев, крики боли, треск переломанных костей. Все будет… (нет нет НЕТ НЕТ Я НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ ПОВЕРЮ ЧТО ТАКОЕ ВОЗМОЖНО!) Он снова закрыл глаза ладонями, а пальцами вцепился себе в волосы, сдавил лоб, пульсирующие виски. И простоял так достаточно долго. Но страх нарастал, и когда он достиг запредельной черты и переносить его стало невозможно, Джек с громким криком оторвал ладони от глаз. Рядом с площадкой для гольфа сидела на задних лапах собака, с умоляющим видом выпрашивая подачку. Бык с безразличным видом смотрел на роке-корт, как и до прихода Джека. Кролик снова принял вертикальное положение, навострив ухоженные уши, будто ловя каждый звук, и выставив вперед брюшко. Львы приросли к прежним местам рядом с тропинкой. Джек еще не скоро решился пошевелиться и стоял, как замороженный, пока хрип в горле не унялся, а дыхание не успокоилось. Потом достал пачку сигарет, но первые четыре уронил на землю. Наклонился, чтобы подобрать, но шарил руками вслепую, потому что ни на секунду не мог отвести глаз от фигурных кустов, опасаясь снова заметить их движение. Наконец ему удалось собрать упавшее курево. Три сигареты он сунул обратно в пачку, а четвертую прикурил. Но уже после двух глубоких затяжек бросил и затоптал. Затем вернулся к машинке и поднял ее с земли. – Я предельно утомлен, – сказал он, и сейчас разговоры с самим собой вслух показались ему чем-то нормальным, а вовсе не признаком безумия. – Нахожусь в постоянном напряжении. Осы… Пьеса… Неприятный разговор с Элом. Но все образуется. И он не спеша пошел обратно к отелю. Часть его сознания пыталась настаивать, чтобы он свернул, сделал круг, обошел зеленых животных стороной, однако он заставил себя двигаться по тропинке прямо сквозь их строй. Легкий бриз чуть колыхал ветки, но не более того. Ему все просто привиделось. Он пережил чудовищный страх, но теперь с этим покончено. В кухне «Оверлука» он задержался, чтобы принять две таблетки экседрина, а потом спустился вниз и просматривал бумаги, пока не услышал шум двигателя пикапа, заезжавшего на гостиничную стоянку. Тогда он вышел навстречу. Чувствовал он себя прекрасно и не видел необходимости даже упоминать о случившейся с ним галлюцинации. Он пережил чудовищный страх, но с этим было покончено. Глава 24 Снег Сгущались сумерки. Они стояли на террасе в меркнущем свете дня, Джек в центре, левой рукой обнимая за плечо Дэнни, а правой держа Уэнди за талию. И все вместе наблюдали, как лишались последней возможности самим решать свою судьбу. К половине третьего небо окончательно затянули тучи, а часом позже повалил снег, и не нужен был синоптик, чтобы понять, насколько это серьезно. Землю устилали уже не те белые хлопья, которые быстро таяли сами либо их сдувал куда-то обычно усиливавшийся к вечеру ветер. Поначалу снег шел строго вертикально, застилая все вокруг равномерным покровом, но еще через час подул привычный ветер, наметая высокие сугробы у террасы и вдоль подъездной дорожки к «Оверлуку». А за пределами территории отеля дорога окончательно скрылась под плотным белым пологом. Звери тоже исчезли из виду, но, вернувшись домой, Уэнди еще успела их разглядеть и похвалить Джека за отменно проделанную работу. – Тебе действительно понравилось? – спросил он, но этим и ограничился. А теперь живую изгородь словно накрыли бесформенными белыми одеждами. Примечательно, но, каждый по-своему, они испытывали сейчас одно и то же чувство: облегчение. Мосты были сожжены. – Наступит ли когда-нибудь весна? – пробормотала себе под нос Уэнди. Джек сильнее прижал ее к себе. – Гораздо скорее, чем ты ожидаешь. Давайте-ка зайдем внутрь и поужинаем. Здесь становится холодновато. Она улыбнулась. Почти все время после их возвращения домой Джек казался чересчур задумчивым, чтобы не сказать… странным. И вот он снова стал похож на самого себя. – Я совсем не против. Ты как, Дэнни? – Конечно. И они вместе вошли в отель, предоставив ветру без свидетелей набирать тот тонкий, визгливый, воющий тон, который будет продолжаться всю первую ночь, а потом станет до боли привычным для них звуком. Снежинки густо кружились и танцевали по всей террасе. «Оверлук» встречал непогоду невозмутимо, как делал это уже почти три четверти столетия. Его темные окна, обросшие теперь снежными бородами, бесстрастно взирали на то, как отель в очередной раз полностью отрезает от внешнего мира. Быть может, его даже радовала подобная перспектива. А внутри его три человека занялись своими обычными вечерними делами, похожие на микробов, угодивших в чрево огромного чудовища. Глава 25 В номере 217 Полторы недели спустя двухфутовый снег лег хрустящим ровным белым слоем на всей примыкавшей к «Оверлуку» территории. Зеленые звери оказались окончательно погребены, и кролик, так и замерзший, стоя на задних лапах, казался странной пирамидой, выраставшей из белой равнины. Некоторые сугробы достигали в высоту пяти футов, но ветер постоянно играл с ними, изменяя их формы, вылепливая замысловатые волнообразные подобия песчаных дюн. Неуклюжий в снегоступах Джек дважды добирался до сарая с инвентарем, чтобы взять лопату и очистить террасу, но в третий раз, пожав плечами, сдался и всего лишь проложил дорожку в высоком сугробе, выросшем перед входной дверью, позволив Дэнни скатываться на санках с образовавшихся склонов. По-настоящему огромные двадцатифутовые горы снега намело с западной стороны «Оверлука», зато за ними ветер оголил землю до прошлогодней травы. Западные окна засыпало до второго этажа, и вид из ресторана, которым так восхищался Джек в день закрытия сезона, теперь радовал глаз не больше, чем пустой белый экран в кинотеатре. Телефон не работал уже восемь дней, и рация в кабинете Уллмана оставалась единственным средством связи с внешним миром. Снег шел каждый день. Иногда это были легкие хлопья, чуть присыпавшие блестящий и крепкий снежный наст, а иногда начинался густой снегопад, и низкий вой ветра почти переходил в визгливый женский крик, от которого даже старый отель тревожно сотрясался и постанывал, пусть и был укутан мягким снежным одеялом. Ночью температура не поднималась выше десяти градусов, и хотя порой днем термометр у задней двери кухни мог показывать даже двадцать пять градусов[14], пронзительные порывы ветра не позволяли чувствовать себя на улице комфортно без шерстяной лыжной маски, натянутой на лицо. Но стоило показаться солнцу, как все трое непременно выходили гулять, надев по два комплекта теплого белья и рукавицы поверх обычных перчаток. Прогулки сделались для них насущной необходимостью, и скоро отель был очерчен следами санных полозьев. Вариантов получалось множество: Дэнни сидит в санках – родители тянут; Дэнни сидит в санках и хохочет, пока Уэнди и Джек пытаются тянуть (санки легко бежали по слежавшемуся крепкому снегу, но их трудно было даже сдвинуть с места посреди глубокого мягкого и сухого сугроба); Дэнни в санях с мамой; мама в санях, а двое ее мужчин тянут, причем громко пыхтят при этом, притворно жалуясь, какая она тяжелая. На этих прогулках они много и весело смеялись, но их смех казался натянутым и несколько принужденным на фоне непрестанного громкого завывания не знавшего устали и жалости ветра. Им встречались следы карибу, а однажды они увидели издали самих этих оленей – пять животных долго стояли неподвижно по другую сторону проволочного заграждения. Торрансы по очереди хватались за бинокль Джека, чтобы разглядеть их получше, но у Уэнди возникло при этом странное чувство нереальности происходившего: животные замерли, глубоко погрузив длинные ноги в покрывавший дорогу снег, и она как никогда отчетливо осознала, что до самой весны этот путь годился больше для карибу, чем для них самих. Человек перестал быть всесильным и всемогущим в этих краях, и ей показалось, что карибу понимают это. Отложив бинокль в сторону, она промямлила что-то по поводу скорого обеда и ушла в кухню, где немного поплакала, стараясь избавиться от тщательно сдерживаемой в другое время грусти, которая порой овладевала ею и сдавливала сердце, словно большая и сильная чужая рука. Она думала о карибу. Она вспомнила об осах, которых Джек оставил под салатницей за порогом черного хода, чтобы они замерзли насмерть. В сарае на гвоздях висело много снегоступов, и Джек подобрал подходящую пару для каждого, хотя те, что достались Дэнни, были слишком велики. Сам Джек уже скоро с легкостью перемещался на них. Он не пользовался снегоступами с детства, проведенного в Нью-Гэмпшире, но научиться заново не составило для него проблемы. Для Уэнди удовольствие оказалось сомнительным – даже пятнадцати минут ходьбы на этих широких платформах было достаточно, чтобы у нее потом страшно болели мышцы ног и ломило лодыжки. Но Дэнни новое занятие увлекло, и он прикладывал все усилия, чтобы овладеть навыком. При этом он часто падал, однако Джек говорил, что у него получается все лучше и лучше. Уже к февралю, предсказывал он, Дэнни в два счет обставит собственного отца. * * * День снова выдался пасмурным, и к полудню пошел снег. По радио обещали еще от восьми до двенадцати дюймов и пели осанну Осадкам – величайшему из божеств, которому поклонялись все горнолыжники Колорадо. Уэнди, сидевшая в спальне и вязавшая шарф, подумала, что в точности знает, как горнолыжникам следует поступить со всем этим снегом. Точнее, в какое место себе его запихать. Джек был в подвале. Он спустился туда, чтобы проверить работу топки и котла. Это стало для него обязательным ритуалом с тех пор, как выпал настоящий снег. Убедившись, что с техникой все благополучно, он проходил сквозь арку, вворачивал лампочку в патрон и усаживался на грязный складной стульчик, найденный тут же. Он просматривал старые записи и документы, постоянно вытирая при этом губы платком. Долгие часы, которые он теперь проводил в полумраке, лишили его лицо даже намека на осенний загар, и когда он сидел, склонившись над пожелтевшими мятыми листками, с неопрятно растрепанными рыжеватыми волосами, падавшими на лоб, вид у него был несколько безумный. Между кипами счетов, накладных и платежных поручений он обнаружил весьма странные вещи. Прямо скажем, наводившие на тревожные мысли. Окровавленную полосу, оторванную от простыни. В буквальном смысле расчлененного плюшевого мишку, казалось, искромсанного ножом. Скомканный листок фиолетовой дамской писчей бумаги, от которого даже десятилетия спустя все еще слабо пахло духами. На листке уже сильно выцветшими синими чернилами было выведено послание, не имевшее конца: Мой дражайший Томми! Я почему-то не в состоянии здесь все ясно обдумать, как можно было на то надеяться. Обдумать наши с тобой отношения, конечно же, что еще? Ха-ха! Все время что-то мешает. По ночам я вижу странные сны, где все вокруг меня опрокидывается и грохочет. Можешь себе представить такое… Текст обрывался. Датирован он был 27 июня 1934 года. Еще Джек нашел куклу, которая надевалась на руку и изображала то ли ведьму, то ли колдуна… По крайней мере это был кукольный персонаж с длинными кривыми зубами и в островерхой шляпе. Самым невероятным образом его спрятали между счетами за газ и заказами на минеральную воду «Виши». И было еще что-то вроде стишков, нацарапанных черным карандашом на обороте ресторанного меню: Медок! Ты слышишь, друг милый? / Я снова бродила во сне этой ночью постылой. / Растенья шевелятся тут под коврами. На меню не оказалось даты, а стихи – если это вообще можно было назвать стихами – не были подписаны. Смысл оставался неясным, но завораживал. Джеку чудилось, что все эти вещи представляют собой фрагменты мозаики-головоломки, которые однажды могут сложиться в общую картину, стоит только найти правильный порядок для них. И он продолжал свои изыскания, вздрагивая и вытирая губы всякий раз, когда у него за спиной оживала и начинала громко шуметь топка. * * * Дэнни снова стоял перед дверью номера 217. Универсальный ключ лежал в кармане. Он смотрел на дверь с жадностью, с какой наркоман смотрит на дозу, а все его тело выше пояса подрагивало и тряслось даже под теплой фланелевой рубашкой. Он чуть слышно напевал про себя нечто не имевшее мелодии. А ведь он вовсе не хотел приходить сюда, особенно после случая с пожарным шлангом. Он боялся приходить сюда. Его пугала мысль, что он опять взял ключ, нарушив запрет отца. Но он очень хотел прийти сюда. Любопытство (сгубило кошку; осведомленность воскресила ее) рыболовным крючком прочно зацепило его мозг, и в нем непрерывно звучало нечто вроде голосов сирен, которые ничем не возможно заглушить. И разве не сказал ему мистер Холлоран: «Не думаю, что здесь есть хоть что-нибудь действительно опасное для тебя»? (Ты обещал) (Обещания для того и дают, чтобы их нарушать.) Он ухватился за эту фразу. Ему словно кто-то подкинул ее извне – вкрадчиво, соблазнительно, успокаивающе. (Обещания дают чтобы нарушать мой дорогой ром чтобы ломать разбивать крушить размолачивать в щепки. ВПЕРЕД!) Его нервное мурлыканье перешло в тихое фальшивое пение: – Лу, Лу, иди ко мне, Лу, прыг-скок ко мне, Лу, до-о-о-рогая… Разве не прав был мистер Холлоран? Не по этой ли причине он все же предпочел промолчать и позволить снегу сомкнуться вокруг них? Просто закрой глаза, а когда посмотришь еще раз, ничего уже не будет. И правда, то, что он увидел в президентском люксе, исчезло. А змея обернулась обычным пожарным шлангом, чей наконечник упал на пол. Да, да. Даже кровь в президентском люксе оказалась безвредной. Совсем старой. Она была оставлена там, когда он не родился, когда его еще даже в проекте не было. С ней давно покончено. Просто это как кино, которое способен посмотреть лишь ты один. А так не существовало ничего, ничего во всем отеле, что могло бы причинить ему вред. И если он хотел окончательно убедиться в этом, разве не следовало ему в первую очередь зайти в номер 217? – Лу, Лу, иди ко мне, Лу…