– Непременно звони, старина Джеки. Мы чудесно поболтаем. Как у тебя дела? Трезв? (ТЫ УЖЕ ПОЛУЧИЛ КУСОК МОЕГО СВЕЖЕГО МЯСА С КРОВЬЮ ПОЧЕМУ БЫ ТЕПЕРЬ НЕ ОСТАВИТЬ МЕНЯ В ПОКОЕ?) – Как стеклышко. – Я тоже. Представь, трезвый образ жизни даже начал доставлять мне удовольствие. Если только… – Я тебе перезвоню, Эл. Уэнди… – Конечно. Будь здоров. Но стоило ему положить трубку, как все тело забилось в судорогах, молниями ударивших в него, заставив свернуться в клубок перед телефоном, прижав руки к животу. Голова болталась из стороны в сторону, как чудовищный пустой пузырь. Оса не останавливается. Ужалив, она летит дальше… К счастью, приступ почти прошел, когда Уэнди поднялась наверх и спросила, кто звонил. – Эл, – ответил он. – Интересовался, как мы тут поживаем. Я сказал, что у нас все прекрасно. – Ты жутко выглядишь, Джек. Не заболел? – Снова голова раскалывается. Лягу сегодня спать пораньше. Нет смысла даже пытаться что-то написать. – Принести тебе теплого молока? – Это было бы славно. – Он с трудом улыбнулся. И теперь он лежал рядом с ней, чувствуя прикосновение ее теплого бедра. От воспоминаний о разговоре с Элом, от того, как ему пришлось пресмыкаться, Джека по-прежнему бросало то в жар, то в холод. Но наступит день расплаты за все. Когда-нибудь его книга выйдет, и это будут не лирические размышления о прошлом. Он выпустит вещь, которая станет острой, как алмаз стеклореза, увенчает тщательное расследование, непременно с большим количеством фотографий и прочего, вскроет всю историю «Оверлука», всю ее неприглядную подноготную, начиная с кровосмесительных сделок купли-продажи отеля и заканчивая всем остальным. Автор выложит «Оверлук» перед читателем, как аккуратно разрезанного омара. И если Эл Шокли имеет прямую связь с империей Дервента, то пусть пеняет на себя, и да поможет Бог им обоим. С нервами, подобными натянутым струнам рояля, он так и лежал, глядя в темноту и зная, что ему, вероятно, не удастся заснуть еще много часов. * * * Уэнди Торранс лежала на спине с закрытыми глазами, слушая звуки, издаваемые спящим мужем: долгий вдох, короткая пауза и чуть гортанный выдох. Интересно, думала она, куда он переносится, когда спит? В какой-нибудь парк развлечений, воображаемый Грейт-Баррингтон, где все аттракционы бесплатные, а рядом нет жены и матери, чтобы действовать на нервы им с Дэнни, то запрещая есть слишком много хот-догов, то начиная канючить, что им пора домой? Или же это был какой-нибудь потайной сумрачный подвальный бар, где выпивка лилась рекой, а двери никогда не закрывались? Где вся толпа старых собутыльников собиралась рядом с электронной игрой в хоккей, держа в руках стаканы, а среди них, как всегда, выделялся Эл Шокли с распущенным узлом галстука и расстегнутой верхней пуговицей сорочки? Место, куда не было доступа не только ей, но и Дэнни. Где бесконечно звучали мелодии буги-вуги. Уэнди продолжала волноваться за мужа – ее изводила все та же знакомая бессильная тревога, которую она так надеялась навсегда оставить в Вермонте, словно беспокойство не могло пересекать границ между штатами. Ей откровенно не нравилось то воздействие, которое «Оверлук» оказывал на Джека и Дэнни. И самым пугающим, хотя пока еще смутным и не подлежащим обсуждению (или хотя бы упоминанию вслух) было то, что все симптомы, сопровождавшие запойный период в жизни Джека, один за другим возвращались… Все, за исключением собственно выпивки. Он снова постоянно вытирал губы рукой или носовым платком, словно хотел смахнуть с них остатки хмельной жидкости. Пишущая машинка все чаще надолго замолкала, и пропорционально возрастало число скомканных листов бумаги, которые летели в корзину. Сегодня вечером, после того как позвонил Эл, она обнаружила на столике рядом с телефоном пузырек экседрина, но рядом не стоял стакан с водой. Он снова стал жевать таблетки. Раздражался по мелочам. Если становилось слишком тихо, начинал бессознательно щелкать пальцами. Чаще прибегал к ругательствам. Его способность сохранять контроль над собой тоже вызывала у нее беспокойство. Ей, вероятно, стало бы даже легче, если бы он сорвался и немного спустил пар, как выпускал его из котла в подвале, заходя туда по утрам и каждый вечер на сон грядущий. Она бы почти с радостью увидела, как он изрыгает проклятие, швыряет через всю комнату стул или громко хлопает дверью. Но как раз эти приметы его темпераментной натуры, всегда свойственные ему, сейчас начисто отсутствовали. А между тем ее не оставляло ощущение, что Джек все чаще злится на нее или Дэнни, но не дает своим эмоциям выплеснуться. У бойлера был предохранительный клапан: старый, ржавый, замызганный, но все еще действовавший. У Джека такого клапана не было. Она никогда не умела хотя бы мало-мальски понимать его настроения. Дэнни умел, но молчал. И этот звонок Эла… Как раз в тот момент, когда он раздался, Дэнни вдруг полностью потерял интерес к книжке, которую они пытались вместе читать. Он оставил Уэнди сидеть у огня, а сам перешел к стойке, поверх которой Джек построил дорогу для игрушечных машинок и грузовиков. Там главенствовал новый пурпурный «фольксваген», и Дэнни начал быстро возить его по столу туда-сюда. Сделав вид, что читает теперь свою книгу, но на самом деле подглядывая поверх нее за сыном, Уэнди заметила в нем странную смесь примет, которые выдавали волнение у нее и у Джека. Потирание губ. Нервное приглаживание волос пальцами обеих рук, что она часто делала, дожидаясь, когда Джек вернется домой после очередного похода по барам. Она не верила, что Эл позвонил, просто чтобы спросить, «как мы тут поживаем». От скуки позвонить Элу мог сам Джек, но Эл всегда звонил исключительно по делу. Когда она позже спустилась вниз, то обнаружила Дэнни сидящим у камина и внимательно изучающим книжку для чтения, где рассказывалось о походе Джо и Рейчел в цирк вместе с папой. И когда она наблюдала за ним, ее вновь посетила уже знакомая, до странности жутковатая уверенность, что Дэнни непостижимым образом понимал и знал гораздо больше, чем могли объяснить примитивные теории доктора («просто Билла») Эдмондса. – Эй, пора спать, док, – сказала она. – Хорошо. – Он вложил в книгу закладку и поднялся. – Но сначала умойся и почисти зубы. – О’кей. – И не забудь про зубную нить. – Не забуду. Они немного постояли рядом, любуясь переливами тлеющих углей в камине. В вестибюле царил холод и гуляли сквозняки, но в магическом круге рядом с очагом было так тепло, что не хотелось уходить. – Между прочим, звонил дядя Эл, – бросила она как бы невзначай. – Да ну? – спросил Дэнни, нисколько не удивившись. – И мне показалось, что дядя Эл за что-то сердился на папу, – сказала она все так же мимоходом. – Да, так оно и было, – отозвался Дэнни, не сводя глаз с камина. – Он не хочет, чтобы папа писал книгу. – Какую книгу, Дэнни? – Об отеле. У нее сразу же возник вопрос, который они с Джеком задавали Дэнни тысячу раз: Откуда ты это знаешь? – но она сдержалась. Ей не хотелось волновать его перед сном или давать понять, что они обсуждают тему, о которой он никак не мог быть осведомлен. А в том, что он знал, о чем говорил, она не сомневалась. Все слова доктора Эдмондса об индуктивных догадках и подсознательном логическом мышлении ничего не значили. Ее сестра… Как мог Дэнни узнать, что она думала об Эйлин, сидя в тот день в приемной? И… (Мне приснилось, что папа попал в аварию.) Она резко тряхнула головой, словно стараясь прояснить мысли. – Отправляйся умываться, док. – Хорошо. – И он взбежал вверх по лестнице. Нахмурившись, Уэнди отправилась в кухню, чтобы разогреть для Джека молоко. И вот теперь, лежа без сна, вслушиваясь в дыхание мужа и в завывание ветра за окном (чудесным образом дело сегодня опять ограничилось лишь легким снежком), она позволила себе всерьез задуматься о своем милом, но внушавшем опасения сыне. О ребенке, родившемся в рубашке – то есть покрытом обыкновенным последом, как и, вероятно, каждый семисотый младенец на планете. Но если верить древним приметам, эта оболочка была предвестницей развития у новорожденного «второго зрения». Она решила, что настало время поговорить с Дэнни об «Оверлуке»… И вообще попытаться вызвать на откровенность. Непременно. Утром им обоим предстояло поехать в Сайдуайндер, чтобы в библиотеке попытаться получить учебники для второго класса на более долгий, чем обычно, срок, то есть на всю зиму. И у нее будет возможность побеседовать с ним. По душам. При этой мысли она почувствовала некоторое облегчение и начала постепенно проваливаться в сон. * * * Дэнни тоже бодрствовал в своей спальне и лежал с открытыми глазами, левой рукой обнимая старенького Винни-Пуха (бедный медвежонок потерял один глаз-пуговку, а из расползавшихся швов местами вылезала вата) и вслушиваясь, как в другой комнате спят родители. Он чувствовал себя так, словно его против воли приставили к ним часовым. По ночам было хуже всего. Он ненавидел ночи с постоянным завыванием ветра у западного крыла отеля. Подвешенный на нитке планер покачивался у Дэнни над головой. На тумбочке чуть заметно флюоресцировала пурпурным боком принесенная снизу модель «фольксвагена». Учебники стояли на полке, книжки-раскраски лежали на столе. Всему свое место, и все на своих местах, говорила мама. Тогда ты легко найдешь любую вещь, когда она тебе понадобится. Но сейчас вещи находились в беспорядке. Чего-то не хватало. И хуже всего было то, что их прибавилось, причем так, что сразу и не догадаешься. Это напоминало одну из загадочных картинок в детских журналах: «Найди индейцев». И если ты напрягал взгляд и включал воображение, то действительно мог заметить некоторых из них. То, что на первый взгляд казалось обычным кактусом, трансформировалось в кровожадного краснокожего с ножом в зубах. Другие прятались среди скал, и ты даже распознавал жестокое, безжалостное лицо, смотревшее на тебя сквозь спицы колеса фургона переселенцев. Но ты никогда не мог разглядеть всех сразу, и от этого делалось страшновато. Ведь именно тот, кого ты не успевал заметить, подкрадывался к тебе сзади с томагавком в одной руке и ножом для скальпов в другой… Он тревожно заерзал в постели, вглядываясь в успокаивавший круг тусклого света ночника. Здесь определенно стало хуже. Это он знал наверняка. Поначалу было не так плохо, но потом постепенно… Его папа стал намного больше думать о том, как ему хочется выпить. Порой он начинал злиться на маму, сам не зная из-за чего. Он слонялся по отелю, постоянно вытирая губы носовым платком, а взгляд его делался невидящим и затуманенным. Мама переживала за папу и за него самого тоже. И не было нужды применять сияние, чтобы понять, о чем она думала. Дэнни обо всем сказали ее встревоженные расспросы в тот день, когда ему показалось, что пожарный шланг превратился в змею. Мистер Холлоран не зря считал, что все матери немного сияют. Вот почему его мама почувствовала неладное, хотя не знала, в чем дело. Он хотел было сам ей все рассказать, но пара пришедших в голову мыслей удержала его. Он знал, что доктор в Сайдуайндере посчитал Тони, как и все, что тот показывал ему, совершенно (ну почти) нормальным. А потому мама могла ему просто не поверить, расскажи он ей о случае со шлангом. Хуже того, она могла поверить, но понять все неправильно и решить, что у него НЕ ВСЕ ДОМА. Дэнни немного знал о том, что такое НЕ ВСЕ ДОМА. Меньше, чем о РОЖДЕНИИ РЕБЕНОЧКА (мама подробно просветила его в прошлом году), но вполне достаточно. Однажды в детском саду его приятель Скотт показал ему мальчика по имени Робин Стенгер, который сидел на качелях с грустным вытянутым лицом. Отец Робина преподавал арифметику в той же школе, где работал папа, а отец Скотта был там учителем истории. Большинство детей в том детском саду были связаны либо с местной школой, либо с небольшой фабрикой фирмы «Ай-би-эм», располагавшейся на окраине Стовингтона. И «школьные» мальчишки держались своей группой, а «фабричные» – своей. Конечно, бывали случаи дружбы между мальчиками из разных групп, но в целом выглядело вполне естественным, что дети отцов, хорошо знавших друг друга по работе, больше стремились к общению с себе подобными. Когда у чьих-то родителей случались неприятности, это неизбежно становилось предметом несколько искаженных по смыслу обсуждений в одной группе, но редко интересовало другую. Они со Скотти сидели вместе в макете космического корабля, когда приятель ткнул себе за спину большим пальцем и спросил: – Знаешь того паренька? – Да, – ответил Дэнни. Скотт наклонился вперед. – Вчера вечером оказалось, что у его папы НЕ ВСЕ ДОМА. И его увезли. – Как? Только потому, что не все вернулись к ним домой? Скотти окинул его презрительным взглядом. – Ты не понял? Он попросту сошел с ума. При этом Скотт скосил глаза, вывалил наружу язык и покрутил пальцем возле уха. – Его забрали в ПСИХУШКУ. – Ничего себе! – сказал Дэнни. – И когда же ему теперь позволят оттуда вернуться? – Теперь уже, должно быть, никогда, – мрачно ответил Скотти. Позже в тот же день и назавтра Дэнни услышал, что: а) мистер Стенгер пытался убить всех членов своей семьи, включая Робина, из трофейного пистолета, привезенного им с войны в Европе; б) мистер Стенгер разнес на части весь свой дом, когда напился в ДУПЕЛЬ; в) мистера Стенгера однажды застали за поеданием из миски мертвых жуков и травы, словно это были кукурузные хлопья с молоком, а еще он при этом плакал; г) мистер Стенгер пытался задушить свою жену чулком, когда «Ред сокс» проиграли важный матч. Наконец, больше не в силах держать это в себе, Дэнни решился спросить о мистере Стенгере папу. Тот усадил сына на колени и объяснил, что мистер Стенгер находился под большим нервным напряжением отчасти из-за семейных дел, отчасти из-за работы, а были и другие причины, в которых никто не мог разобраться, кроме врачей. Вот почему он стал подвержен приступам беспричинного плача, а три дня назад начал плакать, да так и не смог остановиться, пока за ночь не разбил очень много вещей в своем доме. Это не значило, что у него НЕ ВСЕ ДОМА, сказал папа. Просто с ним случился НЕРВНЫЙ СРЫВ. И увезли его вовсе не в ПСИХУШКУ, а в СОННО-ТОРИЙ. Но как ни осторожничал папа в своих объяснениях, Дэнни все равно испугался. Он не видел большой разницы между нервным срывом и сумасшествием, и даже если назвать ПСИХУШКУ СОННО-ТОРИЕМ, там оставались решетки на окнах, и оттуда нельзя было выйти, когда тебе угодно. А папа к тому же нечаянно повторил сказанную Скотти фразу, которая наполняла Дэнни смутным и оттого только более сильным страхом. Мистер Стенгер поселился там, где обитали ЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ. Они приезжали за тобой на грузовике без окон, причем грузовике цвета серого надгробного камня. Он останавливался у тротуара напротив твоего дома, ЛЮДИ В БЕЛЫХ ХАЛАТАХ выходили из него, забирали тебя из семьи и увозили в комнату с мягкими стенами. А если ты хотел написать домой, то мог сделать это только восковыми мелками. – Когда же теперь они отпустят его? – спросил Дэнни. – Как только ему станет лучше, док.