– Трудно сказать. Я лично надеялся, что Господь благословит нас хорошей погодой еще хотя бы на неделю-другую. И мы все еще можем рассчитывать на это. Благословение! Милость. Вот нужные слова. (Прости меня, Эл! Яви божескую милость, и да будешь благословен за это. К милости твоей взываю. Дай мне еще один шанс. Я всем сердцем сожалею…) Сколько же раз за долгие годы он – вполне взрослый человек – просил о снисхождении и новом шансе начать все заново? Джек вдруг стал до такой степени себе противен, что, как ему показалось, застонал вслух. – Как твоя головная боль? – моментально встрепенулась Уэнди, внимательно всматриваясь в него. Он обвил ее рукой и крепко прижал к себе. – Уже намного лучше. Не пора ли нам, ребята, возвращаться домой, пока еще есть такая возможность? И они направились к месту, где оставили пикап. Джек шел в центре, левой рукой обнимая за плечо Уэнди, а правой держа ладонь Дэнни. К добру или к худу, но он впервые назвал отель их домом. Только когда он уже садился за руль, ему в голову пришла мысль, что «Оверлук» интриговал его, но не слишком нравился. Он все еще не был уверен, что это место сулило хоть что-то хорошее его жене, его сыну или ему самому. Быть может, потому он и позвонил Уллману. Чтобы его уволили, пока не поздно. Сдав назад, он вывел пикап на дорогу и направил к выезду из городка, в горы. Глава 21 Ночные размышления Было десять часов вечера. И в их квартире никто не спал, хотя каждый имитировал глубокий сон. Джек лежал на боку лицом к стене с открытыми глазами, вслушиваясь в глубокое и размеренное дыхание Уэнди. Вкус таблеток все еще ощущался во рту – язык стал немного шершавым и чуть онемел. Без четверти шесть (без четверти восемь по восточному времени) ему позвонил Эл. Уэнди как раз сидела вместе с Дэнни у камина в большом вестибюле и читала. – Личный вызов для мистера Джека Торранса, – объявила телефонистка. – Я слушаю. – Он переложил трубку в правую руку, а левой достал из заднего кармана брюк носовой платок и провел им по истончившейся коже губ. Потом прикурил сигарету. Неожиданно громко в ухе раздался голос Эла: – Джеки, старина! Скажи мне, ради Бога, что у тебя на уме? – Привет, Эл! – Он затушил сигарету и потянулся за пузырьком с экседрином. – Что происходит, Джек? У меня сегодня состоялся очень странный телефонный разговор со Стюартом Уллманом. А надо знать, что Стью Уллман звонит по межгороду за свой счет, только если, извини за выражение, очень большой кусок дерьма попал в вентилятор. – Уллману совершенно не о чем беспокоиться, Эл. Как и тебе самому. – О чем же конкретно нам не стоит беспокоиться? Послушать Стью, так речь идет если не о прямом шантаже, то о большой статье по поводу «Оверлука» в журнале «Нэшнл инквайрер». Так что выкладывай, в чем дело, приятель. – Я просто хотел подразнить его, – сказал Джек. – Когда я впервые приехал сюда на собеседование, он не поленился вытащить на свет божий все мое грязное белье. У вас были проблемы с выпивкой. Потеряли работу из-за драки с учеником. Сомневаюсь, что вы нам подходите. И все такое. Но меня больше всего задело за живое, что он цеплялся ко мне потому, что, видите ли, просто обожает свой чертов отель. «Оверлук» прекрасный, «Оверлук» бесподобный, «Оверлук» – треклятая священная корова. А потом я нашел в подвале некий альбомчик. Кто-то не поленился собрать под одной обложкой довольно дурно пахнущую информацию о кафедральном соборе Уллмана, где, как выяснилось, после обычной мессы частенько поклонялись дьяволу и прочей нечисти. – Надеюсь, ты выражаешься не более чем метафорически, Джек? – Голос Эла вдруг стал пугающе холодным. – Так и есть. Но я и в самом деле узнал много… – Мне хорошо известна история отеля. Джек пальцами пригладил волосы. – Вот я и позвонил ему, чтобы сунуть носом во все это. Признаю, что поступил не слишком умно, и обещаю никогда не повторять таких фортелей впредь. Конец фильма. – Но Стью сказал, что ты планируешь вывесить кое-что из грязного белья на всеобщее обозрение. – Стью – дурак набитый! – рявкнул Джек в трубку. – Я действительно сказал ему, что у меня зародилась мысль написать об «Оверлуке». Это верно. Есть такая идея. В моем понимании это место – просто энциклопедия характеров, населявших Америку после Второй мировой войны. Наверное, это звучит слишком напыщенно… Я все понимаю… Но поверь, Эл, здесь есть все необходимое для великой книги. Кроме того, речь идет о планах на весьма отдаленное будущее, клянусь тебе. Сейчас у меня столько другой работы, что я с трудом справляюсь даже с ней, и поэтому… – Это меня совершенно не устраивает. И Джек вдруг осознал, что держит перед собой черную телефонную трубку в полной растерянности и не верит своим ушам. – Что? Ты хочешь сказать, Эл… – Я уже сказал все, что хотел сказать. Какой смысл ты вкладываешь в слова «весьма отдаленное будущее», Джек? Для тебя это, вероятно, два года. Максимум пять. А для меня это означает и тридцать лет, и сорок, потому что я связал свою судьбу с «Оверлуком» очень прочно и надолго. И от одной только мысли, что ты планируешь собрать всю грязь о моем отеле, а потом превратить ее в шедевр американской литературы, меня начинает тошнить. Джек лишился дара речи. – Я искренне старался помочь тебе, Джеки. Мы вместе прошли войну, и мне казалось, что я кое-чем тебе обязан. Помнишь войну? – Да, помню, – пробормотал он, но угольки раздражения начали разгораться в его сердце. Сначала Уллман, потом Уэнди, теперь Эл. Да что же это такое? Или объявлена общенациональная неделя свободной охоты на голову Джека Торранса? Он поджал губы, вновь потянулся за сигаретами, но неуклюжим движением уронил пачку на пол. Неужели он когда-то на самом деле любил этого дешевого хлюста, который разговаривал с ним сейчас, сидя в своем кабинете в Вермонте за столом из красного дерева? Неужели такое было? – До того как ты избил этого сопляка Джорджа Хэтфилда, – продолжал Эл, – я сумел убедить школьный совет не только не увольнять тебя, но и предложить приличный долгосрочный контракт. Но ты сам себе все изгадил. Затем я пристроил тебя в отель – прекрасное, спокойное место, где ты мог бы отдышаться, закончить пьесу или просто пересидеть до тех пор, пока мы вместе с Гарри Эффингером не сумеем убедить остальных, что они поступили с тобой несправедливо и совершили ошибку. Но теперь мне начинает казаться, что ты готов откусить мою руку ради некой более крупной цели. Значит, так ты благодаришь друзей за помощь, Джек? – Нет, – прошептал он. Он не осмелился ничего добавить к этому, хотя в голове билось обжигающее, едкое, как кислота, слово, так и рвавшееся наружу. Но он в отчаянии заставил себя думать о Дэнни и Уэнди, целиком зависевших от него, о Дэнни и Уэнди, мирно сидевших внизу у камина, изучавших книжку для чтения для второклассников и думавших, что все ХО-РО-ШО. Если он лишится работы, какое будущее ждет их всех? Поездка в Калифорнию на полуразвалившемся от старости «фольксвагене», бензонасос которого вот-вот откажет? Словно они семейка сезонных рабочих, какие-нибудь перекати-поле? И он сказал себе, что упадет на колени, будет валяться в ногах у Эла, лишь бы не допустить этого, но слово упорно продолжало вертеться на языке, и раскаленные струны рвущегося изнутри гнева становилось все труднее сдерживать. – Что? – резко спросил Эл. – Нет, – сказал он. – Так я с друзьями не обращаюсь. И тебе это известно. – Откуда мне это известно? В худшем случае ты вознамерился облить грязью мой отель и выкопать тела, которые достойно похоронили много лет назад. В лучшем – ты просто позвонил моему излишне возбудимому, но чрезвычайно компетентному управляющему и довел его до умопомрачения своими… Своими глупыми детскими играми. – Это не было просто игрой, Эл. Тебе живется намного легче. Ты не зависишь от подачек своего богатого друга. Тебе, как говорится, не нужны друзья в зале суда, потому что ты сам себе судья. Тот общеизвестный факт, что ты чуть не спился, уже начисто забыт, не так ли? – Да, вероятно, ты прав, – признал Эл. Он заметно сбавил тон, и теперь его голос казался смертельно усталым. – Но, Джек… Джек, пойми, такова жизнь. Я ничего не могу изменить в ней. – Знаю, – безразлично отозвался Джек. – Я уволен? Если да, будет лучше уведомить меня об этом сразу. – Ты не будешь уволен, если сделаешь для меня две вещи. – Согласен. – А не лучше ли сначала ознакомиться с моими условиями, прежде чем принимать их? – Нет. Диктуй свои пожелания, и я все выполню. Я должен позаботиться об Уэнди и Дэнни. Поэтому даже если тебе нужны мои яйца, я отправлю их бандеролью с авиапочтой. – Ты уверен, что жалость к себе – это роскошь, которую ты можешь себе позволить, Джек? Он закрыл глаза и сунул таблетку экседрина между пересохшими губами. – На данный момент это вообще единственная доступная для меня роскошь. Так что вываливай свое… Извини, не хотел сказать ничего обидного. Эл ненадолго замолчал. Потом начал: – Во-первых, больше никаких звонков Уллману. Даже если отель сгорит дотла. Случись нечто подобное, звони технику. Ну, тому типу, который сквернословит без конца… Ты должен знать, о ком я. – Об Уотсоне? – Да. – Хорошо. Принято. – Во-вторых, ты должен пообещать мне, Джек… Нет, ты должен поклясться своей честью, что не будет никакой книги об истории знаменитого отеля в горах Колорадо. На мгновение ярость настолько овладела им, что он был не в силах вымолвить ни слова. Пульс громко стучал у него в ушах. Это напоминало звонок от некоего современного герцога Медичи… На портретах членов моей семьи не должны быть видны их физические изъяны – или вас, маэстро, вышвырнут гнить на свалке. Я плачу не просто за картины, а только за красивые картины. Когда изображаешь дочь моего лучшего друга и делового партнера, уж будь любезен, убери с ее лица родимое пятно, или тебя ждет свалка. Конечно, с тобой мы тоже друзья… Цивилизованные люди, как же, как же! Мы делили с тобой койку, стол и последнюю бутылку. И мы навсегда останемся друзьями, а о собачьем ошейнике, который я на тебя нацепил, забудем по обоюдному согласию. Тогда я неизменно буду милостиво благосклонен к тебе. Взамен я прошу всего-навсего твою душу. Пустяк. Мы сможем так же легко забыть, что ты продал мне ее, как забыли об ошейнике. Только помни, мой талантливый друг, сколько таких микеланджело просят сейчас милостыню на папертях Рима… – Джек! Ты меня слушаешь? Он издал сдавленный звук, который должен был означать «да». Голос Эла, напротив, звучал твердо и уверенно: – Мне отнюдь не кажется, что я требую слишком многого, Джек. Будут ведь еще книги. Ты же не можешь ожидать, чтобы я субсидировал тебя, в то время как ты сам… – Хорошо. Я согласен. – И не надо думать, что я пытаюсь контролировать твое творчество, Джек. Ты знаешь меня – я бы никогда не пошел на это. Просто в данном случае… – Эл! – Да? – Дервент по-прежнему связан с «Оверлуком»? Пусть косвенно? – Не вижу, почему это должно так интересовать тебя, Джек. – Верно, – сказал он равнодушно. – Не должно. Послушай, Эл, Уэнди зовет меня зачем-то. Я тебе позвоню еще как-нибудь.