– Одну минутку, пожалуйста. – И она отошла от телефона. Вся неприязнь Джека к напыщенному маленькому хлыщу Уллману нахлынула на него с новой силой. Он взял с полки таблетку экседрина, несколько секунд разглядывал ее, а потом отправил в рот и принялся жевать – медленно и со смаком. Вкус вернул давние воспоминания, в которых смешались наслаждение и печаль. Сухая горечь, но такая соблазнительная. Скорчив гримасу, он проглотил остатки лекарства вместе со слюной. Привычку разжевывать таблетки он приобрел в свои пьяные деньки и с тех пор не делал этого ни разу. Но при такой головной боли, как и при жестоком похмелье, казалось, что измельченная во рту таблетка действует быстрее. Он даже где-то вычитал, что привычка жевать обычный аспирин может перерасти в зависимость. Где ему это попалось? Он наморщил лоб, стараясь вспомнить, но в этот момент к телефону подошел Уллман. – Торранс? У вас какие-то проблемы? – Никаких проблем, – ответил он. – Котел все еще работает, а я пока еще даже не приступал к планированию убийства жены. Думаю заняться этим после праздников, когда станет совсем скучно. – Очень смешно! Так зачем вы звоните? У меня слишком много дел здесь, чтобы… – Да, вы занятой человек, понимаю. А звоню я по поводу некоторых славных и великих страниц из истории «Оверлука», о которых вы мне почему-то не сообщили. О том, например, как Хорас Дервент продал отель группе остроумнейших людей из Лас-Вегаса, а те, в свою очередь, перепродали его потом столько раз и стольким разным компаниям, что никакой налоговой службе оказалось не под силу выяснить, кто же его реальный владелец. И как они дождались подходящего момента, чтобы превратить его в игрушку для главарей мафии, после чего в шестьдесят шестом году отель прикрыли, когда одного из них здесь немножечко пристрелили. Вместе с телохранителями, оберегавшими его покой у дверей президентского люкса. Потрясающее место, этот ваш президентский люкс! Вильсон, Гардинг, Рузвельт, Никсон и Вито-Мясник… Я ничего не перепутал? Какое-то время на противоположном конце линии удивленно молчали, а потом Уллман очень тихо сказал: – Не вижу, какое отношение все это может иметь к порученной вам работе, мистер Торранс. Тут нет… – Но самое интересное началось уже после того, как здесь прикончили Джиенелли, вам так не кажется? Два простейших трюка. В какой руке монетка? А вот и не угадали! И «Оверлук» оказывается в собственности частного лица – женщины по имени Сильвия Хантер… Она, конечно же, по чистой случайности с сорок второго по сорок восьмой носила фамилию Дервент. Сильвия Хантер Дервент. – Три минуты истекли, сэр, – вмешалась телефонистка. – Дайте знать, когда закончите разговор. – Дражайший мистер Торранс. Все, о чем вы тут толкуете, – широко известные факты. Достояние давней истории. – Мне эти факты известны не были, – возразил Джек. – И я сильно сомневаюсь, что публика широко осведомлена о них. По крайней мере далеко не обо всех. Вероятно, об убийстве Джиенелли действительно еще помнят многие, но едва ли кто-то имеет полное представление обо всех чудесах и странных манипуляциях с «Оверлуком» после сорок пятого года. И почему-то в выгоде всегда оставался сам Дервент или его помощники. Во что, например, превратила «Оверлук» Сильвия Хантер в шестьдесят седьмом – шестьдесят восьмом годах, а, мистер Уллман? В элитный бордель, не так ли? – Торранс! – Шок в его голосе пронесся по двум тысячам миль телефонных кабелей, не претерпев ни малейших изменений. Улыбаясь, Джек бросил в рот вторую таблетку экседрина и принялся жевать ее. – Ей пришлось срочно продать отель после того, как в нем умер от сердечного приступа один очень известный сенатор. По слухам, когда его тело обнаружили, на нем не было ничего, кроме черных нейлоновых чулок, пояса и пары туфель на шпильках. Изящных таких туфелек из лакированной кожи. – Злонамеренная и ни на чем не основанная ложь! – выкрикнул Уллман. – Неужели? – усмехнулся Джек. Он уже чувствовал себя намного лучше. Головная боль постепенно уходила. Он положил в рот последнюю таблетку экседрина и разжевал, наслаждаясь вкусом горьковатого порошка, тонким слоем покрывшего полость рта. – Это был прискорбный несчастный случай, – сказал Уллман. – А теперь переходите к сути, Торранс. Что вам нужно? Если вы собираетесь накропать вонючую клеветническую статейку… Или в вашу дурную голову пришла идея шантажа… – Ничего подобного, – перебил Джек. – Я позвонил потому, что вы не были со мной до конца откровенны. А еще… – Не был до конца откровенен? – возопил Уллман. – Боже всемогущий, значит, я, по-вашему, должен был перетряхнуть все грязное белье отеля перед каким-то смотрителем? Да кем, черт побери, вы себя возомнили? И каким образом все эти давние случаи затрагивают лично вас? Или вы боитесь, что привидения будут разгуливать по коридорам западного крыла, накрывшись простынями и пугая вас криками по ночам? – Нет, в привидения я не верю. Однако прежде чем дать мне работу, вы основательно покопались в моей личной жизни и в прошлом. Вы поставили меня в унизительное положение, подвергнув сомнению мою способность позаботиться о вашем отеле, и отчитали, как учитель школяра, справившего малую нужду в раздевалке. Вы вели себя со мной оскорбительно. – Я просто ушам не верю! Никогда не сталкивался с такой дерзкой наглостью, – сказал Уллман, задыхаясь от возмущения. – Мне бы следовало немедленно вас уволить. И я, вероятно, так и поступлю. – Боюсь, Эл Шокли будет возражать против такого решения. – А я боюсь, мистер Торранс, что на этот раз вы перешли все разумные границы, когда даже терпение безусловно преданного вам мистера Шокли может наконец иссякнуть. На мгновение головная боль вернулась к Джеку с первоначальной отупляющей силой, и он даже закрыл глаза, чтобы выдержать приступ. Словно со стороны он услышал собственный голос, задавший вопрос: – Кому принадлежит «Оверлук» сейчас? Им по-прежнему владеет «Дервент энтерпрайзис»? Или вы сами слишком мелкая сошка, чтобы знать такие подробности? – Все, с меня хватит, мистер Торранс. Вы – рядовой служащий отеля, который ничем не отличается от мальчишки-коридорного или кухонной посудомойки. И я не собираюсь отчитываться… – Хорошо, тогда я напишу письмо Элу, – перебил его Джек. – Уж он-то все знает. Не зря заседает в совете директоров. И у меня будет возможность добавить к написанному небольшой постскриптум относительно того, как… – Дервент не владеет отелем. – Что вы сказали? Я не расслышал. – Я сказал, что Дервент не является владельцем отеля. Все держатели акций – это люди с восточного побережья. Вашему приятелю, мистеру Шокли, лично принадлежит самый большой пакет, что составляет более тридцати пяти процентов. А имеет ли он связи с Дервентом или нет, вы должны знать лучше меня. – Кто еще входит в число владельцев? – Я не намерен называть вам имена других акционеров, мистер Торранс. Но я позабочусь о том, чтобы о происходящем стало известно… – Тогда еще один вопрос. – Я не обязан отвечать на ваши вопросы. – Большую часть информации по истории «Оверлука» – как выставленной напоказ, так и неприглядной – я почерпнул из хранившегося в подвале альбома. Большой такой альбом в белом кожаном переплете. Листы скреплены золотым шнуром. Вам известно, кому он мог принадлежать? – Понятия не имею. – А не мог его, часом, завести Грейди? Тот смотритель, что покончил с собой? – Мистер Торранс! – сказал Уллман совершенно ледяным тоном. – Я даже не уверен, что мистер Грейди вообще умел читать, не говоря уже о том, чтобы рыться во всей той грязи, на которую понапрасну растрачиваете мое время вы сами. – Я обдумываю возможность написать книгу об истории отеля «Оверлук». И мне кажется, что если замысел будет осуществлен, владелец альбома заслуживает достойного упоминания в самом начале. – Сама по себе идея написания книги об «Оверлуке» мне представляется крайне неразумной, – сказал Уллман. – Особенно если это будет книга, выражающая… Скажем так, отражающая вашу точку зрения. – Почему-то меня ваши слова ничуть не удивляют. Головная боль прошла окончательно. Та краткая вспышка была последней. Сейчас его мозг работал остро и точно, способный выверить все до миллиметра. Обычно это ощущение посещало его, когда ему особенно легко писалось или после трех добрых доз спиртного. Еще один подзабытый им эффект экседрина; он не знал, как препарат действовал на других, но для него разгрызть три таблетки значило получить быстрое подобие легкого опьянения. И он продолжил: – Конечно, лично вы предпочли бы получить нечто вроде заказного путеводителя, который можно, например, бесплатно раздавать новым постояльцам при заселении. Этакую глянцевую брошюрку с множеством цветных фото горных восходов и закатов, с медоточивым текстом под стать картинкам. С обязательным разделом, посвященным знаменитостям, гостившим у вас, но только без упоминания таких действительно колоритных персонажей, как Джиенелли и его друзья. – Если бы я только был уверен, что могу избавиться от вас и сам сохранить свою работу на все сто процентов вместо нынешних девяноста пяти, – ответил Уллман резким, но сдавленным голосом, – я бы уволил вас сию же секунду, прямо по телефону. Но поскольку присутствуют пять процентов неуверенности, я намерен позвонить мистеру Шокли, как только вы положите трубку… Что, как я надеюсь, произойдет очень скоро. – В книге не будет ни строчки неправды, понимаете? – сказал Джек. – Даже нет нужды ничего выдумывать ради красного словца. (Зачем ты продолжаешь дразнить его? Тебе действительно хочется быть уволенным?) – Мне плевать. Даже если в какой-нибудь пятой главе вы напишете, что папа римский прелюбодействовал у нас с духом непорочной Девы Марии, – отозвался Уллман, снова повышая голос почти до крика. – Я лишь хочу, чтобы вы убрались из моего отеля! – Это не ваш отель! – проорал в ответ Джек и с грохотом повесил трубку. Он сидел на высоком стульчике в кабинке, тяжело дыша, чувствуя себя немного напуганным (немного? черта лысого! он перепугался всерьез) и не понимая, какого лешего он вообще решил позвонить Уллману. (Ты снова потерял контроль над собой, Джек.) Да. Да, потерял. Нет никакого смысла отрицать это. Но хуже всего было то, что он представления не имел, каким влиянием на Эла пользуется этот напыщенный маленький хмырь, и даже не отдавал себе ясного отчета в том, как много дерьма способен снести от него Эл во имя их «проверенной долгими годами дружбы». Если Уллман реально настолько хорош, насколько себя выпячивает, и предъявит Элу ультиматум: или я, или он, – не заставит ли это Эла встать на его сторону? Он закрыл глаза и представил свой разговор с Уэнди. «Ты будешь поражена, детка, но я снова потерял работу. На этот раз мне пришлось немало потрудиться, чтобы съездить человеку по морде через кабель телефонной компании «Белл» длиной две тысячи миль, но я справился с этим блестяще». Он открыл глаза и вытер рот носовым платком. Ему хотелось выпить. Дьявол! Ему просто необходимо было выпить. Чуть ниже по улице находилось кафе, и у него было достаточно времени, чтобы пропустить бокальчик пивка. Всего один, чтобы привести мысли и чувства в порядок… Но он лишь в бессилии крепче сцепил руки. Вопрос так и остался без ответа: зачем ему вообще понадобилось звонить Уллману? Номер отеля «Серф-сэнд» в Лодердейле был записан в небольшом блокнотике, лежавшем в офисе рядом с телефонным аппаратом и рацией. Там имелись телефоны водопроводчиков, плотников, стекольщиков, электриков и тому подобное. Джек переписал номер на упаковку со спичками вскоре после того, как встал с постели тем утром, – желание позвонить Уллману уже тогда четко оформилось в его сознании. Да, но с какой целью? Однажды в период беспробудного пьянства Уэнди обвинила его в том, что, обладая явной склонностью к саморазрушению, он не имел смелости и присутствия духа довести стремление к смерти сразу и до конца. А потому находил множество способов, чтобы его медленно убивали другие, от чего страдал он сам и мучилась его семья. Неужели это правда? Неужели где-то в глубине души его испугала мысль, что именно в «Оверлуке» он получит возможность закончить пьесу и вообще собрать разбитую на куски жизнь в единое целое? Разве мог он до такой степени страшиться этого, чтобы самому все уничтожить? Нет, Боже милостивый, ведь так не должно быть! Не допусти этого. Молю! Он снова смежил веки, и на темном экране его мысленного взора сразу же побежали образы: вот он сует руку в дыру крыши, чтобы вытащить наружу кусок гнилой изоляции, а потом чувствует острую боль, как от ожога, слышит собственный крик, разносящийся посреди окружающей тишины: Ах ты ж, сучье отродье, мать твою… Потом память прокрутила другой эпизод, случившийся двумя годами ранее. Он увидел, как на нетвердых ногах вошел домой в три часа утра, пьяный в дым. Повалился сначала на стол, а потом распластался по полу, громкой руганью разбудив спавшую на диване Уэнди. Она включила свет и увидела его рваную и грязную одежду, пострадавшую в драке, в которую он по уже забытым причинам ввязался за несколько часов до того на парковке рядом с очередным заштатным баром у самой границы Нью-Гэмпшира. У него под носом запеклась кровь, и он сидел на полу с глупым лицом, моргая от яркого света, как только что выбравшийся из норы крот, а Уэнди с тоской в голосе сказала: Сукин ты сын! Ты разбудил Дэнни. Если тебе плевать на самого себя, то подумал бы хотя бы о нас с ним. Впрочем, что толку с тобой сейчас говорить? Звонок телефона заставил его подскочить от неожиданности. Он схватил трубку, вопреки всякой логике решив, что ему мог перезвонить Уллман или даже Эл Шокли. – Слушаю! – Вы превысили лимит, сэр. С вас еще причитается три доллара пятьдесят центов. – Мне придется разменять деньги, – сказал он. – Подождите минутку. Он опустил трубку на полку, скормил автомату последние остававшиеся у него шесть четвертаков, потом направился к кассе, чтобы получить еще мелочи. Он проделал все это на автопилоте, а в мозгу непрерывно крутилась, как белка в колесе, одна мысль. Зачем он позвонил Уллману? Потому что Уллман унизил его? Но ведь он испытывал унижения и раньше, причем от настоящих мастеров этого дела, где Великим Гроссмейстером был, конечно же, он сам. Для того чтобы клюнуть этого недомерка в лысеющий череп и разоблачить его лицемерие? Но Джек никогда не считал себя до такой степени мелочным. Причиной мог быть альбом с вырезками, и он попытался ухватиться за это объяснение, но и оно не выдерживало никакой критики. Шансы, что Уллман знал имя владельца альбома, были изначально близки к нулю. Ведь еще во время собеседования он говорил о подвале, словно о какой-то другой стране – причем стране нищей и слаборазвитой. Если уж Джеку действительно хотелось попытаться выяснить личность владельца альбома, то следовало позвонить в первую очередь Уотсону, чей контактный номер на зиму значился в том же списке. И пусть даже Уотсон едва ли мог дать ему необходимый ответ, он все равно был бы гораздо более естественным выбором для звонка, чем Уллман. А делиться с ним идеей написать книгу – это же чистейшей воды глупость. Просто неописуемая глупость. Он не только поставил себя под угрозу увольнения, но, возможно, и перекрыл многие важные каналы информации, потому что Уллман теперь наверняка пустит слух среди тех, кого это касается, о появлении писаки из Новой Англии, который захочет расспросить их об «Оверлуке». А ведь он мог под сурдинку провести дальнейшее расследование, разослав нужным людям вежливые письма и, вероятно, договорившись об интервью весной… А потом сидеть и посмеиваться над яростью Уллмана, когда его книга уже благополучно вышла бы из печати – Таинственный Автор В Маске Наносит Новый Удар! Но вместо этого его угораздило сделать тупейший звонок, потерять контроль над собой, превратить Уллмана в смертельного врага, одновременно пробудив в этом «карликовом Цезаре» все его наиболее отвратительные черты. Зачем? Если он не пытался добиться, чтобы его вышвырнули с очень хорошей работы, добытой для него Элом, то чего же он хотел добиться вообще? Джек вставил в прорезь автомата недостающие монеты и повесил трубку. Он совершил безрассудный поступок, каковых в период пьянства за ним числилось немало. Но сейчас-то он был трезв. Совершенно, до омерзения трезв. Выходя из аптеки, он сунул в рот еще одну таблетку экседрина, морщась и одновременно наслаждаясь горечью. И почти сразу столкнулся на тротуаре с Уэнди и Дэнни. – Эй! А мы как раз шли за тобой, – сказала она. – Начался снегопад. – И то верно, – отозвался Джек. Снег действительно валил густо, уже припорошив главную улицу Сайдуайндера и скрыв разметку на асфальте. Дэнни стоял, задрав голову вверх к белесому небу и открыв рот, чтобы ловить им крупные пушистые снежинки, медленно опускавшиеся вниз. – Думаешь, началось по-настоящему? – спросила Уэнди. Джек пожал плечами: