– Тебе нравится Тони? Дэнни потупил взгляд в пол и ничего не ответил. – Дэнни? – Трудно сказать, – отозвался он наконец. – Когда-то нравился. Я даже надеялся, что он станет приходить каждый день, потому что он всегда показывал мне только хорошее. Особенно с тех пор, как мама с папой перестали думать о РАЗВОДЕ. Взгляд доктора Эдмондса стал очень внимательным, но Дэнни этого не заметил. Он смотрел в пол, думая только о том, как ему лучше выразить свои мысли. – Но теперь всякий раз, когда он приходит, Тони показывает мне плохие вещи. Страшные вещи. Как в ванной вчера. Это жалит меня так же больно, как те осы. Только картины, которые показывает Тони, делают мне больно здесь. И он приставил указательный палец к виску, словно пистолет. – Что же это за вещи, Дэнни? – Я не могу вспомнить! – воскликнул Дэнни с мукой в голосе. – Я бы вам все рассказал, если бы мог! Но мне кажется, я не могу ничего вспомнить, потому что это настолько плохо, что я сам не хочу ничего запоминать. Когда я прихожу в себя, в памяти остается только РОМ. – Ром? О чем ты говоришь, Дэнни? – Я не знаю! – Дэнни? – Что, сэр? – Ты можешь сделать так, чтобы Тони пришел прямо сейчас? – Не знаю. Он не всегда приходит. А теперь я даже не уверен, хочу ли, чтобы он снова явился когда-нибудь. – Попробуй, Дэнни. Я буду все время рядом с тобой. Дэнни посмотрел на Эдмондса с сомнением. Тот ободряюще кивнул ему. Дэнни глубоко, протяжно вздохнул и тоже кивнул: – Ладно. Но не уверен, что получится. Я никогда прежде не делал этого, если кто-то наблюдал за мной. Да и Тони приходил не всякий раз. – Не придет так не придет, – сказал Эдмондс. – Я просто хочу, чтобы ты попытался. – Хорошо. Дэнни опустил взгляд на медленно раскачивавшиеся мокасины на ногах врача и направил мысленное усилие за пределы комнаты. В сторону мамы и папы. Они были где-то поблизости… Да, прямо за этой стеной, на которой висела картина. В приемной, куда они все вошли в самом начале. Сидели рядом, но молчали. Листали журналы. Беспокоились. О нем. Он сильнее сосредоточился, сдвинув брови в попытке понять общее направление мыслей своей мамы. Это всегда было сложнее, если она не находилась с ним в одной комнате. Но потом у него начало получаться. Мама думала о сестре. О своей сестре. Сестра была мертва. И мама считала, что именно это превратило ее собственную маму в такую (мразь?) в такую старую склочницу. Потому что другая ее дочь умерла. Совсем маленькой девочкой ее (сбила машина о боже я больше не переживу ничего подобного как случай с эйлин но что если он болен серьезно болен раком или менингитом лейкемией или у него найдут опухоль в мозгу как у сына джона гантера или мышечную дистрофию или о господи дети в его возрасте часто страдают от белокровия облучение и химиотерапия мы не сможем себе этого позволить но ведь не могут же они просто так выкинуть ребенка умирать на улице правда ведь и вообще с ним все в порядке в полном порядке ты не должна даже допускать подобных мыслей) (Дэнни…) (об эйлин и) (Дэнни-и-и…) (о той машине) (Дэнни-и-и…) Тони не появился. Он лишь услышал его голос. Но как только голос начал отдаляться, Дэнни последовал за ним в темноту, падая и спотыкаясь, устремился в магическим образом возникшую дыру между качавшимися мокасинами доктора Билла, миновав какое-то место, откуда доносился стук, миновав в темноте ванну, в которой колыхалось нечто ужасное, миновав звуки, напоминавшие благостный перезвон церковных колоколов, миновав часы под стеклянным колпаком. Затем темноту немного рассеял тусклый свет одинокой лампочки, пробивавшийся сквозь паутину. Стал виден каменный пол, сырой и отталкивающе грязный. Откуда-то доносился монотонный механический грохот, но приглушенный, не страшный. Наоборот, навевавший дрему. Я обязательно это забуду, подумал Дэнни с вялым удивлением. Когда его глаза привыкли к темноте, он смог разглядеть впереди Тони, точнее, его силуэт. Тони на что-то смотрел, и Дэнни тоже напряг зрение и постарался понять, что это. (Твой папа. Видишь своего папу?) Конечно же, он его видел. Как же он мог не заметить его, несмотря на плохое освещение? Папа стоял на коленях, разглядывая в луче карманного фонарика картонные коробки и деревянные ящики. Коробки были старые и заплесневелые. Некоторые развалились, и их содержимое рассыпалось по полу. Журналы, книги, какие-то бланки, похожие на счета. Папа изучал все это с пристальным интересом. А потом он поднял взгляд и направил луч фонарика в другую сторону. Свет упал на еще одну книгу, большую, скрепленную золотым шнуром. Обложка напоминала белую кожу. Не книга, а альбом. Дэнни ощутил внезапный порыв окликнуть отца, сказать ему, что не надо трогать альбом, что лучше оставить его в покое, что есть такие вещи, которые не следует открывать. Но папа уже поднялся и направился в ту сторону. Механический гул, в котором Дэнни теперь узнал шум котла «Оверлука» – папа ходил проверять его три или даже четыре раза в день, – перешел в зловещий ритмичный скрежет. Потом он стал скорее напоминать звук… Звук ударов молота. А запахи плесени, сырости, подгнившей бумаги сменились чем-то другим – острым, чуть можжевеловым запахом Скверной Жидкости. Он окутал папу, когда тот добрался до альбома и… ухватился за него. Тони незримо присутствовал где-то в темноте, (Это бесчеловечное место превращает людей в монстров. Это бесчеловечное место) повторяя одну и ту же непонятную фразу снова и снова. (превращает людей в монстров.) Дэнни снова провалился в темноту, но теперь его сопровождал громкий грохот, который уже не был шумом бойлера, а перешел в отчетливый звук молотка, со свистом разрезавшего воздух, прежде чем вонзиться в шелк обоев и выбить из стены струйку алебастровой пыли. Он снова скрючился на сине-черных джунглях коврового покрытия. (Выходи) (Это бесчеловечное место) (и получи по заслугам!) (превращает людей в монстров.) Со стоном, который эхом отдался в голове, Дэнни сумел вырваться из темноты. Его держали чьи-то руки, и он напрягся, решив, что темные силы из мира «Оверлука», показанного Тони, каким-то образом смогли проследовать за ним в действительность… Но потом он услышал, как доктор Эдмондс говорит: – Все хорошо, Дэнни. Ты в полном порядке. Все хорошо. Дэнни узнал сначала доктора, а потом и кабинет. Он начал дрожать всем телом. Эдмондс крепко держал его. Когда дрожь стала утихать, врач спросил: – Ты произнес слово «монстры», Дэнни. Что это было? – Это бесчеловечное место, – сдавленно вырвалось у него. – Тони сказал мне… Это бесчеловечное место… Превращает… Превращает… Он помотал головой: – Больше ничего не помню. – Постарайся как следует. – Не могу! – Но Тони появился? – Да. – Что он тебе показал? – Темноту. Какие-то стуки. Не помню. – Где ты был? – Оставьте меня в покое! Я ничего не помню! Оставьте меня в покое! – Он начал всхлипывать от охватившего его чувства страха, беспомощности и разочарования. Все ушло, растворилось, слиплось в подобие мокрого комка бумаги, на которой остались воспоминания, нечитаемые и неразборчивые. Эдмондс подошел к кулеру и принес мальчику бумажный стаканчик с водой. Дэнни жадно выпил воду, и Эдмондс принес ему еще. – Так лучше? – Да. – Пойми, Дэнни, я не собираюсь давить на тебя. И нисколько не сомневаюсь в твоих словах. Но ты не мог бы припомнить хоть что-то до появления Тони? – Помню маму, – медленно ответил Дэнни. – Она волновалась за меня. – Мамы всегда волнуются за своих детей, друг мой. – Нет… Не так. У нее была сестра Эйлин, которая погибла еще совсем маленькой. Она вспомнила, как Эйлин сбила машина, и только поэтому стала тревожиться за меня. Больше я ничего не могу вспомнить. Эдмондс внимательно посмотрел на него. – То есть она думала обо всем этом прямо здесь? Сидя в моей приемной? – Да, сэр. – Откуда же ты можешь это знать, Дэнни? – Сам не понимаю, – печально ответил мальчик. – Должно быть, это сияние. – Что-что?