Кузнечики пели и стрекотали: тррр-тррр-тррр-тррр-тррр. Ребенок плакал. Ее зрачки под веками вдруг озарила оранжевая вспышка, как от молнии, и вновь прогрохотал громовой раскат, на этот раз совсем близко. Рози задохнулась и вскочила с кровати. Ее сердце гулко билось. Не было никакой молнии. Никакого грома. Ей казалось, она все еще слышит стрекот кузнечиков, так и есть, но, возможно, это просто игра воображения. Она посмотрела на противоположную окну сторону комнаты, и ее взгляд выхватил темный прямоугольник, прислоненный к стене под ним. Роза Марена. Завтра она положит картину в хозяйственную сумку и возьмет с собой на работу. Наверное, Рода или Кэрт знают какое-нибудь место неподалеку, где картину смогут вставить в новую раму. Она по-прежнему слышала слабый стрекот кузнечиков. Из парка, подумала она, и снова улеглась в постель. «Стрекочут даже при закрытом окне? — спросила Послушная-Разумная. В тоне ее звучала ирония, но настоящего беспокойства не было. — Ты уверена, Рози?» Да, она была уверена. В конце концов уже почти лето, поднимайте ваших кузнечиков, ребята, и пусть стрекочут о любви! Да. Может, и впрямь что-то странное творится с этой картиной? Скорее, конечно, странности происходят в ее травмированном воображении, но, предположим, дело действительно в картине. Ну и что? Она не видела в этом ничего дурного. «Но не предупреждает ли она тебя об опасности, Рози? — Теперь в тоне Послушной-Разумной звучала тревога. — Почему тебя так тревожит эта картина? Можешь ты поручиться, что оттуда не исходит опасность?» Нет, она не могла поручиться, но, с другой стороны, опасность была повсюду. Взять хотя бы трагедию бывшего мужа Анны Стивенсон. Только она не хотела думать о том, что случилось с Питером Слоуиком. Она не хотела в мыслях возвращаться туда, что в кружке терапии называлось «Местом вины». Хотела думать о субботе и о том, каково ей будет ощутить поцелуй Билла Стэйнера. Положит ли он руки ей на плечи или обнимет за талию? Каково будет почувствовать прикосновение его губ к ее губам? Станет ли он… Голова Рози откинулась. Грохотал гром. Кузнечики стрекотали громче, чем прежде, и вот один из них запрыгал по комнате к кровати, но Рози не заметила его. На этот раз струна, связывавшая ее разум и тело, ослабла, и она погрузилась в темноту. 3 Ее разбудила вспышка света, на этот раз не оранжевая, а ослепительно белая. За ней раздался громовой раскат — не ворчанье, а настоящий грохот. Рози села на кровати, задыхаясь и прижимая одеяло к груди. Вспышка повторилась, и в ней она увидела свой стол, кухонный столик, диванчик, раскрытую дверь в крошечную ванную и отдернутую душевую занавеску, разрисованную цветочками. Свет был таким ярким, а ее глаза настолько не готовыми к нему, что она продолжала видеть все предметы даже после того, как комната снова погрузилась во мрак, только цвета вывернулись наизнанку. Она поняла, что до сих пор слышит детский плач, но стрекот кузнечиков прекратился. И еще дул ветер. Она не только могла его слышать, но и чувствовать. Ветер шевелил ее волосы на висках, и она слышала шелест, шорох и шуршание страниц. Она оставила ксерокс гранок следующего романа Ричарда Рейсина на столе, и ветер гонял их по полу комнаты. Это не сон, подумала она и спустила ноги с кровати. Потом Рози взглянула в сторону окна, и у нее перехватило дыхание. Или окно исчезло, или вся стена превратилась в окно. Так или иначе, за окном больше не было Трентон-стрит и Брайант-парка. Там была женщина в розмариновом хитоне, стоящая на вершине холма, и смотрела вниз, на руины храма. Но теперь край короткого хитона трепетал у ее длинных гладких бедер. Рози стали видны ее дивные светлые волосы, выбившиеся из косы и развевающиеся на ветру, и золотые молнии, пронзающие небо. Теперь она могла видеть, как лохматый пони качает головой, когда он щиплет траву. А если это окно, то оно раскрыто настежь. Пока она смотрела на раскрывшуюся панораму, пони просунул свою морду в ее комнату, понюхал деревянные панели пола, счел их малоинтересными, попятился назад и вновь стал пастись на своей стороне, на лужайке. Снова вспышки молний, еще один раскат грома. Налетел ветер, и Рози услышала, как рассыпанные странички шелестят на полу кухоньки. Край ее ночной рубашки заколыхался вокруг ног, когда она встала и медленно подошла к картине, которая теперь занимала всю стену от пола до потолка. Ветер откинул назад ее волосы, и до нее донесся сладкий, возбуждающий запах приближающегося дождя. Теперь уже скоро, подумала она. Я вся вымокну. Наверное, мы вымокнем до нитки… «Рози, что ты выдумала? — завопила Послушная-Разумная. — Ради всего святого, ты же не…» Рози заставила умолкнуть этот голос — она уже достаточно наслушалась его, на всю оставшуюся жизнь, — и подошла к стене, которая больше не была стеной. Прямо перед ней, не дальше чем в пяти футах, стояла женщина в хитоне. Она не обернулась, но Рози теперь видела, как трепещет ее поднятая рука, как вздымается и опадает в такт дыханию левая грудь, как эта женщина смотрит вниз с холма. Рози сделала глубокий вдох и шагнула в картину. 4 На той стороне было по меньшей мере на пять градусов холоднее. Высокая трава щекотала ей щиколотки и икры. Сначала ей показалось, что до нее снова донесся едва слышный детский плач, но потом плач оборвался. Она оглянулась через плечо, рассчитывая увидеть свою комнату, но та тоже исчезла. В том месте, через которое она шагнула в этот мир, раскинуло ветви старое, узловатое оливковое дерево. Под ним она увидела мольберт художника и стоящий рядом стул. На стуле лежала открытая коробка живописца с кисточками и красками. Натянутый на мольберте холст был точно такого же размера, как картина, которую Рози купила в «Займе и Залоге». На ней была изображена ее комната на Трентон-стрит, открывающаяся с той точки на стене, где она повесила «Розу Марену». Там, посередине комнаты, стояла женщина — явно сама Рози, — лицом к двери, выходящей на лестничную клетку второго этажа. Ее положение и поза слегка отличались от позы и положения женщины, смотревшей вниз с холма на руины храма. Рука, например, не была поднята, но странное сходство напугало Рози. И еще кое-что пугающее обнаружила она в этой картине: на женщине были темно-синие, сужающиеся книзу брюки и розовая блузка — тот самый наряд, который Рози уже решила надеть, когда поедет на мотоцикле с Биллом. Придется надеть что-нибудь другое, в панике подумала она, словно, сменив одежду в будущем, она в силах изменить то, что видела сейчас. Что-то мягко ткнулось в ее руку выше локтя, и Рози от неожиданности вскрикнула. Обернувшись, она увидела пони, который как бы с извинением смотрел на нее карими глазами. Над головой прогрохотал гром. Возле нарядной повозки, к которой и был привязан пони — маленькое лохматое животное, — стояла женщина в вышитом красном сарафане. Сарафан был длинный, доходящий до щиколоток, но легкий, почти прозрачный. Сквозь искусную вышивку одеяния Рози видела теплые тона ее кожи цвета кофе со сливками. Молния сверкнула в небе, и на мгновение взгляду Рози вновь открылось то, что она впервые увидела вскоре после того, как Билл проводил ее домой из «Папашиной Кухни»: лежащую на траве тень от повозки и вырастающую из нее тень женщины. — Не бойся, — сказала женщина в красном сарафане. — Радамантуса не нужно бояться. Он не кусает ничего, кроме травы. Он просто слегка обнюхал тебя и признал своей. Рози ощутила неожиданное и всепоглощающее чувство облегчения, как только сообразила, что это была женщина, которую Норман называл «блядовитой наркоманкой». Это была Уэнди Ярроу… Но Уэнди Ярроу умерла, и, значит, это сон. Не важно, что он похож на явь до мельчайших деталей (например, как она стерла влажное пятно с руки, оставленное там любопытной мордой пони), все равно это сон. «Несомненно, сон, — сказала она себе. — Никто на самом деле не шагает сквозь картины, Рози». Однако эти убедительные рассуждения не произвели на нее никакого впечатления. Хотя у повозки стояла давно умершая Уэнди Ярроу. Подул ветер, и вновь до нее донесся звук детского плача. Теперь Рози видела еще кое-что: в повозке находилась большая корзина, сплетенная из краснотала. Шелковая лента с бантами украшала ручку. Краешек розового покрывала, явно ручной вязки, свисал с одного края корзины. — Рози. Голос был низким, сладким и одновременно хрипловатым. Тем не менее от него у Рози по спине побежали мурашки. Что-то в нем было неестественное, и ей пришло в голову, что эту неестественность смогла бы уловить только женщина — мужчины такие тонкости не воспринимают. Что-то неправильное в нем было. Какая-то неестественность. — Рози, — послышалось снова, и она вдруг поняла: голос словно очень старался быть человеческим. Его обладатель старался вспомнить, как звучит человеческая речь. — Девочка, ты не смотри так на нее, — сказала женщина в красном сарафане, и в голосе у нее прозвучала тревога. — Это тебе не понравится. — Да нет, я и не хочу, — сказала Рози. — Я хочу домой. — Ты не бойся, но для того чтобы идти домой, уже слишком поздно, — сказала женщина и погладила пони по шее. Взгляд ее темных глаз был мрачен, а губы крепко сжаты. — И ты не прикасайся к ней. Она не желает тебе зла, но уже не владеет собой. — Женщина постучала пальцем по своему виску. Рози неохотно повернулась к женщине в хитоне и сделала шаг вперед. Ее поразила кожа на спине женщины, ее голом плече и предплечьях. Кожа там была гладкая, как нежнейший шелк. Но выше, на шее… Рози не догадывалась, чем могли быть те серые тени, что скрывались прямо под линией волос, и не хотела знать. Укусы — первое, что пришло ей в голову, но это были не укусы. Рози знала, как выглядят укусы. Лишай? Что-то похуже? Проказа? — Рози, — в третий раз произнес сладковато-хриплый голос, и что-то в нем привело Рози в ужас, как порой ее ужасала улыбка Нормана. Эта женщина безумна. Все остальное, пятна на коже, — все это вторично. Она безумна. Сверкнула молния. Прогрохотал гром. И порыв ветра со стороны разрушенного храма у подножия холма донес отдаленный вопль младенца. — Кто ты? — спросила Рози. — Кто ты, и почему я здесь? Вместо ответа женщина вытянула правую руку и вывернула ее, обнажив белый кружочек — старый шрам. — Этот здорово кровоточил, а потом туда попала инфекция, — сказала она своим сладковато-хриплым голосом. Рози вытянула свою левую руку. Шрам на ней был точно такой же. И тогда она осознала страшную деталь: если бы ей пришлось надеть короткий розмариновый хитон, она носила бы его так, чтобы голым было ее правое плечо, а не левое. И если бы ей случилось обладать золотым обручем, она нацепила бы его выше левого локтя, а не правого. Женщина на холме была ее зеркальным отражением. Женщина на холме была… — Ты — это я, верно? — спросила Рози. А потом, когда женщина с косой сделала легкое движение, добавила испуганным, дрожащим голосом: — Не поворачивайся, я не хочу видеть! — Не торопись с выводами, — сказала Роза Марена странным голосом, исполненным страдания и терпения. — Ты действительно Рози, ты — Рози Настоящая. Не забывай об этом, когда забудешь обо всем остальном. И помни еще об одном: я отплачу. Что ты сделаешь для меня, то и я сделаю для тебя. Вот почему нас свели вместе. Мы больше чем двойники. — Мы — как две души одного человека… Молния прорезала небо, ударил громовой раскат. Ветер засвистел в оливковом дереве. Светлые волосы, выбившиеся из косы Розы Марены, развевались на ветру. Даже в этой короткой вспышке света они были похожи на золотые нити. — Теперь спустись вниз, — сказала Роза Марена. — Спустись вниз и принеси мне моего ребенка. 5 Детский крик донесся до них снизу, как будто издалека, и Рози со страхом взглянула вниз, на разрушенный храм. Его перспектива по-прежнему казалась искаженной каким-то странным и неприятным образом. Еще у нее начало покалывать груди — их часто кололо в течение нескольких месяцев после выкидыша. Рози открыла рот, еще не представляя, что она скажет. Знала лишь, она выразит нечто вроде протеста, но, прежде чем она смогла заговорить, рука ухватила ее за плечо. Она обернулась. Это была женщина в красном. Она предостерегающе покачала головой, снова постучала пальцем по виску и указала вниз на развалины. Правое запястье Рози обхватила другая рука — холодная, как могильный камень. Она обернулась и в последний момент поняла, что женщина в хитоне повернулась и теперь стоит к ней лицом. Рози торопливо (в голове замелькали панические мысли о Медузе Горгоне) опустила глаза вниз, чтобы не видеть лицо той, другой. Но она увидела тыльную сторону кисти руки, схватившей ее запястье. Кисть была покрыта темно-серыми пятнами, заставившими Рози подумать о каком-то звероящере. Ногти выглядели темными и мертвыми. Пока Рози смотрела, из-под одного ногтя выполз маленький белый червячок. — Иди же, — сказала Роза Марена. — Сделай для меня то, чего я не могу сделать для себя сама. И помни: я отплачу. — Хорошо, — сказала Рози. Она жутко боялась посмотреть в лицо этой женщине. Увидеть, что там. Быть может, увидеть собственное лицо, изуродованное мертвыми серыми тенями от какой-то болезни, которая сначала сводит с ума, а потом пожирает заживо. — Хорошо, я пойду… Я попытаюсь, только не заставляй меня смотреть на тебя. Рука отпустила ее запястье, но… лишь чуть-чуть, словно была готова снова сжаться в то же мгновение, когда возникнет малейшее колебание со стороны Рози. Потом рука повернулась и одним мертвым серым пальцем указала вниз, на подножие холма. — Так иди, — сказала Роза Марена. Рози медленно стала спускаться с опущенной по-прежнему головой, осторожно ступая босыми ногами по буйной траве на склоне холма. Только когда сильнейший раскат грома разорвал воздух, она испуганно подняла глаза и обнаружила, что женщина в красном сарафане пошла вместе с ней. — Ты поможешь мне? — спросила Рози.