– Вспомнишь какие? – Нет… извини… – Она точно уплывает. – Подумаешь об этом, как только проснешься, Барб? Голова будет свежая, и, возможно, это очень важно. – Хорошо… – Я надеюсь, Хильда не выбросила свой «Заппит», – говорит Холли. Ответа не получает, да и не ждет. Она часто говорит сама с собой. Дыхание Барбары становится глубоким и медленным. Холли начинает застегивать пальто. – У Дайны есть такой, – уже в полусне говорит Барбара. – Ее работает. Она играет в «Кросси-роуд»… и в «Растения против Зомби»… и загрузила трилогию «Дивергент», но там все перепуталось. Холли перестает застегивать пуговицы. Она знает Дайну Скотт, много раз видела ее в доме Робинсонов. Та играла в настольные игры или смотрела телевизор, часто оставалась на ужин. И млела, глядя на Джерома, как и все подруги Барбары. – Ей дал приставку тот же мужчина? Барбара не отвечает. Кусая губу, не желая давить на Барбару, но чувствуя, что это необходимо, Холли трясет ее за плечо и повторяет вопрос. – Нет, – полусонно отвечает Барбара. – Она получила ее через сайт. – Какой? В ответ – посапывание. Барбара заснула. 25 Холли не сомневается, что Робинсоны будут ждать ее в вестибюле, поэтому заскакивает в магазин сувениров, прячется за стеллажом с плюшевыми медведями (прятаться Холли умеет) и звонит Биллу. Спрашивает, знает ли он Дайну Скотт, подругу Барбары. – Конечно, – отвечает Билл. – Я знаю большинство ее подруг. Во всяком случае, тех, кто приходит в дом. Как и ты. – Я думаю, ты должен поехать к ней. – Этим вечером? – Немедленно. У нее есть «Заппит». – Холли глубоко вдыхает. – Они опасны. – Она не может заставить себя произнести то, во что начинает верить: они – причина самоубийств. 26 В палате 217 санитары Норм Ричард и Келли Пилэм, под контролем медсестры Мейвис Райниер, поднимают Брейди и укладывают на кровать. Норм берет с пола «Заппит» и смотрит на плавающих по экрану рыб. – Почему он никак не подхватит пневмонию и не помрет, как остальные дегенераты? – спрашивает Келли. – Этот слишком злобный, чтобы помереть, – отвечает Мейвис, потом замечает, что Норм таращится на плавающих рыбок. Глаза у него округлились, челюсть отвисла. – Проснись, дорогуша. – Она выхватывает гаджет из его рук. Отключает и бросает в верхний ящик столика у кровати Брейди. – «И до ночлега – долгий путь»[28]. – Что? – Норм смотрит на свои руки, словно по-прежнему держит «Заппит». Келли спрашивает медсестру Райниер, не хочет ли она измерить Хартсфилду давление. – Какой-то он бледный. Мейвис обдумывает его слова, потом говорит: – Да пошел он. Они покидают палату. 27 В Шугар-Хайтс, самом богатом районе города, старый «шеви-малибу» с пятнами грунтовки ползет к закрытым воротам на Лайлак-драйв. В кованые ворота изящно вплетены инициалы, которые не смогла вспомнить Барбара Робинсон: ФБ. Зет-бой вылезает из машины, старая куртка с заплатами из малярного скотча на спине и на рукаве болтается на нем, как на вешалке. Он набирает на пульте код, и ворота начинают открываться. Зет-бой садится за руль, наклоняется, сует руку под сиденье и достает два предмета. Один – пластиковая бутылка с отрезанным горлом, выложенная изнутри стальной мочалкой. Другой – револьвер тридцать второго калибра. Зет-бой вставляет ствол в этот самодельный глушитель – еще одно изобретение Брейди Хартсфилда – и кладет на колени. Свободной рукой ведет «малибу» по плавно изгибающейся подъездной дорожке. Впереди горят фонари у парадных дверей особняка. Позади закрываются кованые ворота. Библиотечный Эл Брейди не потребовалось много времени, чтобы понять: это тело практически отслужило свой срок. Как говорится, родился он глупым, но таковым не остался[29]. Да, были сеансы физиотерапии и занятия лечебной физкультурой – доктор Бэбино их прописал, а Брейди воспротивиться не мог, – и они помогали, но не очень. Ему удавалось прошаркать футов тридцать по коридору – некоторые пациенты прозвали его Авеню пыток, – но только с помощью координатора реабилитационного центра Урсулы Хабер, мужеподобной лесбиянки-нацистки, которая этим центром и заправляла. – Еще один шаг, мистер Хартсфилд, – призывала Хабер, а стоило ему шагнуть, эта сука требовала еще один, и еще. И когда Брейди, дрожащему всем телом и мокрому от пота, наконец-то позволяли плюхнуться в инвалидное кресло, он представлял, как засовывает вымоченные бензином тряпки Хабер между ног и поджигает их. Крикнула бы она тогда: «Хорошая работа! Хорошая работа, мистер Хартсфилд»? А если ему удавалось проскрипеть что-то, отдаленно напоминающее «спасибо», она поворачивалась к тому, кто случайно оказывался рядом, и гордо улыбалась: «Посмотрите! Моя ручная мартышка говорит!» Он мог говорить (больше и гораздо лучше, чем они знали) и мог, волоча ноги, пройти десять ярдов по Авеню пыток. В лучшие дни мог съесть заварной крем, особо не запачкав рубашку. Но не мог одеться самостоятельно, завязать шнурки, подтереть зад, не мог даже воспользоваться пультом дистанционного управления (так напоминающим Изделие один и Изделие два), чтобы включить телевизор. Схватить пульт ему удавалось, но он не контролировал пальцы, чтобы нажимать маленькие кнопки. А если все-таки нажимал кнопку включения, то видел лишь пустой экран с надписью «ПОИСК СИГНАЛА». Его это бесило – в начале 2012 года его бесило все, – но он следил за тем, чтобы этого не показывать. У рассерженных людей обычно есть причина сердиться, а у дегенератов не должно быть причин для проявления эмоций. Иногда заходили адвокаты из прокуратуры. Бэбино возражал, говорил, что адвокаты тормозят процесс выздоровления и действуют вразрез с собственными интересами, но его протесты во внимание не принимались. Иногда с адвокатами из прокуратуры приходили копы, а однажды коп пришел сам по себе. Веселый толстый членосос с короткой стрижкой. Брейди сидел на стуле, поэтому толстый членосос уселся на кровать. Толстый членосос сказал Брейди, что его племянница ходила на концерт бой-бэнда «Здесь и сейчас». «Ей тринадцать лет, и она от них без ума», – хохотнул он. И, все еще похохатывая, наклонился вперед над большущим животом и врезал Брейди по яйцам. – Это тебе маленький подарок от моей племянницы, – пояснил толстый членосос. – Почувствовал? Я надеюсь, что да. Брейди почувствовал, но не столь сильно, как, вероятно, рассчитывал толстый членосос: чувствительность всего, что находилось между поясом и коленями, существенно снизилась. Он полагал, что в мозгу перегорела какая-то цепь, контролирующая эту зону. Обычно это плохая новость, но она разом превращается в хорошую, если тебе приходится иметь дело с правым хуком в детородные органы. И Брейди просто сидел с бесстрастным лицом, пуская слюни. Однако фамилию толстого членососа запомнил: Моретти. И занес в черный список. Список у Брейди был длинным. Он сохранял слабый контроль над Сейди Макдоналд благодаря первому, совершенно случайному проникновению в ее разум. (В куда большей степени он контролировал разум идиота-санитара, но перемещения в него напоминали каникулы в Лоутауне.) Несколько раз Брейди удавалось заставить ее подойти к окну, тому месту, где с ней случился припадок. Обычно она бросала на улицу взгляд и возвращалась к своим делам, что раздражало, но в один из июньских дней 2012 года с ней снова случился мини-припадок. Брейди обнаружил, что опять смотрит на мир ее глазами, только на этот раз место пассажира, возможность лишь наблюдать за внешним миром, его не устраивала. Он хотел рулить. Сейди подняла руки, погладила груди. Сжала их. Брейди почувствовал, как между ног Сейди начало разливаться тепло. Он определенно ее возбудил. Интересно, но едва ли полезно. Он подумал, что надо развернуть ее и заставить выйти из палаты. Прогуляться по коридору, глотнуть воды из фонтанчика. Превратить ее в личную живую инвалидную каталку. А вдруг кто-то заговорит с ним? Что он скажет? А если Сейди вернет себе контроль в отсутствие солнечных бликов и начнет кричать, что Брейди у нее в голове? Все подумают, что она свихнулась. Ее могут отстранить от работы. Если это случится, Брейди потеряет доступ к ее разуму. И вместо того чтобы отправлять Сейди на прогулку, он углубился в ее разум, наблюдая за мыслерыбами, которые сновали взад-вперед. Он видел их яснее, но никакого интереса они не вызывали. Одна, впрочем… красная… Она появилась, как только он о ней подумал, потому что он заставил Сейди настроиться на эту мысль. Большая красная рыба. Отец-рыба. Брейди изловчился и поймал ее. Труда это не составило. Его тело ни на что не годилось, но, проникнув в разум Сейди, проворством он не уступал артисту балета. Отец начал растлевать ее в шесть лет. Наконец в одиннадцать прошел путь до конца и трахнул. Сейди рассказала учительнице в школе, и ее отца арестовали. Он покончил с собой после того, как его выпустили под залог. Смеха ради Брейди принялся запускать своих рыб в аквариум разума Сейди Макдоналд: крошечные ядовитые рыбы-собаки стали, по существу, отражением тех мыслей, которые она генерировала сама в сумеречной зоне, существующей между сознанием и подсознанием. Что она провоцировала его. Что ей нравилось его внимание. Что она ответственна за его смерть. И если смотреть под таким углом, это совсем не самоубийство. Если смотреть под таким углом, получается, что она убила его. Сейди яростно дернулась, вскинула руки к голове и отвернулась от окна. Брейди ощутил тошноту, головокружение: его вышвырнуло из ее разума. Она посмотрела на него, бледная, с написанным на лице страхом. «Думаю, я отключилась на пару секунд, – сказала она, а потом нервно рассмеялась. – Но ты никому не скажешь, правда, Брейди?» Он и не собирался, но потом выяснилось, что проникать в ее разум ему все легче и легче. Для этого уже не требовалось, чтобы она смотрела на солнечные блики, отражавшиеся от ветровых стекол автомобилей на стоянке напротив. Хватало и того, что она входила в палату. Сейди похудела, осунулась, стала дурнушкой. Иногда являлась в грязной униформе, иногда в рваных чулках. Брейди продолжал внедрять в ее разум обвинения: ты провоцировала отца, тебе нравилось то, что он делал, ты проявила безответственность, ты не заслуживаешь того, чтобы жить. Черт, хоть какое-то да занятие.