Когда Нетти добралась до дому, было только двадцать минут второго, но ей казалось, что с сегодняшнего утра прошли месяцы, может быть, даже годы. Когда она вышла на подъездную дорожку к дому, все ее страхи свалились с плеч, словно невидимый груз. Голова все еще побаливала от удара, но Нетти решила, что головная боль — небольшая цена за возможность вернуться домой невредимой и незамеченной. Ключ от дома она не потеряла — он лежал в кармане платья. Она вставила ключ в замок и позвала: — Бандит? Бандит, я дома! Дверь распахнулась. — Где мой сыночек, ммм? И где мы прячемся? Ой, мы голодные… — В прихожей было темно, и сначала она не заметила маленькое нечто, лежащее на полу. Она вынула ключ из двери и вошла внутрь. — Сыночек хочет кушать! Кушать он хо… Ее нога наткнулась на что-то мягкое и пружинящее одновременно. Оборвав фразу на полуслове, Нетти взглянула вниз и увидела Бандита. Первые пару минут она пыталась убедить себя, что все это на самом деле обман зрения, и то, что она видит, — неправда, неправда, неправда. И это вовсе не Бандит лежит на полу с какой-то гадостью, торчащей у него из груди, — этого просто не может быть! Нетти закрыла дверь и принялась судорожно шарить рукой по стене, нащупывая выключатель. Наконец свет зажегся, и она увидела. Бандит лежал на полу. Он лежал на спине, как бы подставляя живот для того, чтобы его почесали, а у него из груди торчало что-то красное, похожее на… похожее на… Нетти пронзительно закричала — крик получился высоким и тонким, словно писк гигантского комара, — и упала на колени рядом с собакой. — Бандит! О Господи Боже! Господи Боже, Бандит, ты жив? Ты ведь не умер? Ее рука — холодная, такая холодная рука — неуклюже билась об эту красную штуку, что торчала из груди Бандита. В конце концов она ухватила ее и выдернула со всей силой, рожденной из глубин печали и страха. Штопор с треском вышел наружу, увлекая с собой кусочки мяса, сгустки крови и клочья шерсти, а после него осталась рваная дыра размером с небольшую монету. Нетти завизжала. Она выронила окровавленный нож и прижала к себе это маленькое, закоченевшее тельце. — Бандит! — рыдала она. — Песик мой! Нет! О нет! Она баюкала его, прижимая к груди, — пыталась вернуть его к жизни, отдав часть своего тепла, но в ней как будто и не осталось тепла. Она была очень холодной. Холодной. Сколько она так сидела — Бог знает. Потом несчастная бережно уложила остывший трупик собаки на пол и нашарила на полу швейцарский армейский нож с открытым окровавленным штопором. Сначала она просто тупо смотрела на него, но, заметив записку, проткнутую штопором, вышла из оцепенения. Занемевшими пальцами она сняла лист бумаги с ножа и рассмотрела поближе. Бумага была заскорузлой от крови ее бедного песика, но слова все равно можно было разобрать: [15] Безумное горе и страх постепенно отступили. Теперь в глазах Нетти было лишь мрачное понимание — жесткий блеск, тускло сверкавший, как старое серебро. Щеки, побледневшие, как бумага, когда она наконец поняла, что случилось с Бандитом, залились багровой краской. Рот ощерился в нехорошей усмешке. Она произнесла только два слова, жарких, хрипящих, скрежещущих: — Ты… мразь. Она смяла листок и швырнула его в стену. Записка отскочила и приземлилась рядом с телом Бандита. Нетти подскочила к ней, подняла, плюнула на нее и опять отшвырнула. Потом поднялась и медленно прошла на кухню, судорожно сжимая и разжимая кулаки. 14 Вильма Ержик припарковала машину у дома и поднялась на крыльцо, роясь в сумке в поисках ключей. Она напевала себе под нос песенку «Миром движет любовь». Она нашла ключ, вставила его в замок… и замерла, потому что уловила краем глаза какое-то движение. Она посмотрела направо и ошалело уставилась на окно. Занавески гостиной развевались и хлопали на ветру. Они развевались снаружи. А причина, почему они развевались снаружи, была проста: панорамное окно, заменить которое три года назад стоило Клуни четыреста долларов (их сынуля-дебил расколотил его бейсбольным мячом), было разбито. Длинные стрелы стекла тянулись от рамы к центральной дыре. — Какого хрена?! — заорала Вильма и с такой силой провернула ключ в замке, что он чуть не сломался. Она ворвалась внутрь, захлопнула за собой дверь и… застыла на месте. Впервые за всю свою сознательную жизнь Вильма Вадловски Ержик была до такой степени потрясена, что впала в самый настоящий ступор. Гостиная лежала в руинах. Телевизор — их роскошный широкоэкранный телевизор, за который они еще даже не выплатили весь кредит — им оставалось одиннадцать платежей, — был полностью раскурочен. Кинескоп лежал на ковре тысячей сверкающих осколков, внутренние детали обуглились и дымились. В штукатурке стены напротив зияла огромная дыра. Внизу валялся большой пакет, перетянутый резинками. Еще один, точно такой же, лежал на пути на кухню. Вильма закрыла дверь и подошла к пакету, лежавшему на пороге. Какая-то ее часть — явно не самая рациональная — вопила об осторожности, потому что это могла быть и бомба. Проходя мимо телевизора, Вильма почувствовала горячий и неприятный запах: нечто среднее между горелой изоляцией и обугленной ветчиной. Она присела над пакетом на пороге кухни и увидела, что это вовсе не пакет, по крайней мере не в обычном смысле. Это был камень с прикрепленной к нему разлинованной страницей из блокнота. Она вытянула бумагу из-под удерживавшей ее резинки и прочитала: [16] Она перечитала записку дважды, пригляделась к другому камню. Подошла к нему и стащила бумажку с него. Та же бумага, та же записка. Она выпрямилась, держа в каждой руке по мятому листу бумаги, и принялась тупо вертеть головой, глядя то на правый листок, то на левый, то на правый, то на левый — как человек, наблюдающий за напряженным матчем в пинг-понг. Наконец она произнесла три слова: — Нетти. Вот сучка. Вильма зашла в кухню и со свистом выдохнула воздух. Вынимая камень из микроволновки, она порезала руку осколком стекла, и прежде чем извлечь записку, рассеянно вытащила стекло из раны. Тот же текст. Вильма обошла остальные комнаты и обнаружила новые разрушения. Она собрала все записки. Все то же самое. Вернувшись в кухню, она еще раз оглядела разгром, по-прежнему не веря своим глазам. — Нетти, — повторила она. В конце концов айсберг заторможенного потрясения, который как бы заморозил ее, начал таять. И первое чувство, которое пробилось сквозь этот лед, было вовсе не злостью, а удивлением. Тю, подумала она, да эта баба и вправду чокнутая. Иначе и быть не может, если она вытворяет подобные вещи со мной — со мной! — и при этом надеется дожить до заката. Она думает, с кем она дело имеет?! Я что, похожа на Ребекку с фермы «Дерьмоеды»?! Рука Вильмы непроизвольно сжалась в кулак, сминая записки. Она нагнулась и провела хрустящей бумажной гвоздикой, торчавшей из кулака, по своему широченному заду. — Да я подтираюсь твоими последними предупреждениями! — закричала она и отшвырнула листы. Потом еще раз обвела удивленным взглядом свою разгромленную кухню. Дыра в микроволновке. Глубокая вмятина в холодильнике. Повсюду — битое стекло. В соседней комнате телевизор, стоивший им почти шестьсот долларов, вонял, как фритюрница, набитая собачьим дерьмом. И кто все это сделал? Кто?! Конечно же, Нетти Кобб, кто же еще. Мисс Психушка-91-го года. Вильма заулыбалась. Человеку, не знавшему Вильму Ержик, могло бы показаться, что это ласковая улыбка, добрая улыбка, улыбка любви и дружбы. Ее глаза так и сияли; непосвященный мог бы принять этот блеск за выражение крайнего восторга. Но если бы рядом вдруг оказался Пит Ержик, который знал Вильму немного лучше, одного выражения ее лица хватило бы, чтобы он побил все рекорды по скорости бега подальше отсюда. — Нет, — сказала Вильма мягким, чуть ли не ласковым голосом. — Нет, милочка. Ты просто не понимаешь. Ты не понимаешь, что это такое — связываться с Вильмой Ержик. Ты и понятия не имеешь, что значит связываться с Вильмой Вадловски Ержик. Она улыбнулась еще лучезарнее. — Но ты скоро поймешь. На стене рядом с микроволновкой были закреплены две намагниченные полоски стали. Почти все ножи, что висели на них, были сбиты камнем, который Брайан запустил в микроволновку. Сейчас они валялись на столе. Вильма выбрала самый длинный разделочный нож с белой костяной ручкой и медленно провела пораненной рукой по лезвию, смачивая его своей кровью. — Я тебя просвещу. Сжимая нож в руке, Вильма прошла через гостиную. Под низкими каблуками ее черных «церковных» туфель хрустело стекло выбитых окон и взорванного кинескопа. Она вышла на улицу, даже не задержавшись, чтобы закрыть дверь на ключ, прошла через лужайку и направилась к Форд-стрит. 15 В тот же самый момент, когда Вильма выбрала нож из кучи, сваленной на кухонном столе, Нетти Кобб достала из ящика большой тесак. Она знала, что он очень острый, потому что недели три назад Билл Фуллертон наточил его у себя в мастерской при парикмахерской. Нетти повернулась и медленно пошла к выходу. Лишь на секунду она задержалась возле Бандита — несчастного песика, который в жизни не сделал никому ничего плохого. — Я ее предупреждала, — тихо сказала она, гладя шерстку Бандита. — Я ее предупреждала. Я этой бешеной полячке дала все шансы. Мой хороший, мой умный песик. Подожди меня. Подожди, потому что я буду с тобой очень скоро. Она вышла из дома и, как и Вильма, даже не заперла дверь. Безопасность больше не волновала Нетти. Она замерла на крыльце на секунду, сделала пару глубоких вдохов, прошла через лужайку и направилась к Уиллоу-стрит. 16 Дэнфорд Китон влетел в кабинет и рывком распахнул дверцу шкафа. Он залез в самую глубину, наткнувшись руками на заднюю стенку. На какую-то долю секунды ему показалось, что игра исчезла, что этот проклятый взломщик-гонитель, помощник шерифа, забрал ее, а вместе с ней — и его, Китона, будущее. Это было ужасно, невыносимо… но тут его рука наткнулась на картонную коробку. Он судорожно поднял крышку — жестяной ипподром был на месте. И пухлый конверт тоже никуда не делся. Китон помял сверток в руках, прислушиваясь к хрусту банкнот, и вернул его на место. Китон бросился к окну — не идет ли Миртл. Она не должна видеть эти розовые листочки. Надо убрать их все до ее прихода… А сколько их тут? Он оглядел кабинет и увидел, что эти отвратные бумаженции висят повсюду. Несколько сотен? Тысяча? Вполне вероятно. Даже две тысячи не казалось таким уж невероятным. Впрочем, если жена вернется до того, как он завершит уборку, ей придется подождать снаружи, потому что он не собирался впускать ее в дом, пока все эти ублюдочные листочки — все до единого — не сгорят в кухонной печи. Все… до… единого. Китон сдернул листок, висевший на люстре. Скотч прилип к его щеке, и он оторвал его, скрипнув зубами от злости. На этом листке в графе ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ было написано: РАСТРАТА Китон подошел к торшеру, что стоял рядом с креслом. На абажуре висел листок: ДРУГИЕ НАРУШЕНИЯ: ПРИСВОЕНИЕ ГОРОДСКИХ ФОНДОВ