Снова поднялись руки. Джонни показал на высокого мужчину в темном костюме с постным лицом. Тот сделал шаг вперед. В его облике было что-то неприятное. – Мистер Смит, я – Роджер Дюссо из льюистонской «Сан». Я хотел бы спросить, почему, по вашему мнению, столь удивительный дар открылся – если это действительно так – именно у вас? Почему у вас, мистер Смит? Джонни откашлялся. – Если я правильно понял ваш вопрос… вы просите меня объяснить что-то, чего я сам не понимаю. Я не могу ответить. – Не надо ничего объяснять, мистер Смит. Просто скажите! Он думает, что я дурачу их. Или пытаюсь одурачить. Вейзак подошел к Джонни. – Видимо, этот вопрос, скорее, ко мне, – сказал он. – Во всяком случае, я попытаюсь объяснить, почему на него не существует ответа. – Вы тоже медиум? – холодно осведомился Дюссо. – А как же! Все неврологи просто обязаны быть ими – таков порядок! – ответил Вейзак. Раздался одобрительный взрыв смеха, и Дюссо покраснел. – Леди и джентльмены, уважаемые представители прессы. Этот человек пролежал в коме четыре с половиной года. Мы – специалисты, изучающие человеческий мозг, – не имеем ни малейшего понятия, почему он погрузился в кому или почему из нее вышел. По одной простой причине – мы не знаем самой природы комы, как не понимаем природы сна или пробуждения. Леди и джентльмены, мы не понимаем даже природы мозга лягушки или муравья. Можете меня процитировать – как видите, я ничего не боюсь! Новый взрыв смеха. Вейзак нравился журналистам. Не смеялся только Дюссо. – Вы также можете процитировать мои слова, что, по моему мнению, у Джона Смита открылась совершенно новая или очень древняя человеческая способность. Почему? Если ни я, ни мои коллеги ничего не знаем даже о мозге муравья, что мы можем объяснить? Однако я готов предложить вам несколько соображений, возможно, связанных с этим, а возможно, и нет. Часть мозга Джона Смита была необратимо повреждена во время аварии. Эта часть – совсем крошечная, но любая часть мозга жизненно важна. Он называет это «мертвой зоной», и хранившиеся там воспоминания о наименованиях улиц, дорогах и дорожных указателях оказались стертыми. Это своего рода подраздел более крупного участка, отвечающего за ориентирование на местности. Эта полная афазия затрагивает очень незначительный объем информации, однако она сопровождается неспособностью воспроизвести ее ни устно, ни визуально. Запустив механизм компенсации, мозг Джона Смита, судя по всему, активизировал доселе дремавший участок в теменной доле головного мозга. Это один из наиболее сложно структурированных разделов «думающего» мозга. Электрические импульсы, посылаемые оттуда, естественно, отличаются от тех, с которыми имеет дело обычный человек. И еще. Теменная доля как-то связана с чувством осязания – правда, пока мы не знаем, насколько значительно, – и располагается очень близко к участку мозга, который отвечает за распознавание форм и текстуры. Так вот, по моим наблюдениям, «озарениям» Джона всегда предшествовал некий физический контакт. Тишина. Журналисты лихорадочно строчили в блокнотах. Камеры, которые были направлены на Вейзака, отъехали назад, чтобы в кадр попал Джонни. – Это так, Джонни? – спросил Вейзак. – Наверное… Дюссо стал пробираться вперед, расталкивая журналистов. Изумленный Джонни сначала решил, что тот собирается возразить, но Дюссо что-то снял у себя с шеи. – Давайте проверим на деле. – Он протянул Джонни медальон на тонкой золотой цепочке. – Посмотрим, что вам удастся узнать. – Ничего мы не станем смотреть! – Вейзак, насупив мохнатые брови, грозно уставился на Дюссо. – Вы не в цирке, сэр! – А если вы дурачите меня? – спросил Дюссо. – Он либо может, либо нет, разве не так? Пока вы тут высказывали свои предположения, мне тоже кое-что пришло в голову. Например, что если такие ребята ничего не могут продемонстрировать, когда их об этом просят, то веры им – не больше, чем купюре в три доллара! Джонни обвел взглядом журналистов. Кроме Брайта, который явно испытывал неловкость, все остальные замерли в ожидании. Они вдруг стали похожи на медсестер, смотревших на него сквозь стеклянную перегородку. Джонни почувствовал себя христианином, брошенным в яму со львами. Они не останутся внакладе в любом случае, подумал он. Если я скажу что-то стоящее, у них будет материал на первую полосу. Если нет или откажусь, то им все равно будет о чем сообщить на первой полосе. – Ну что? – осведомился Дюссо, раскачивая медальон. Джонни посмотрел на Вейзака, но тот отвернулся, не находя слов от возмущения. – Дайте мне его, – сказал Джонни. Дюссо протянул медальон с изображением святого Христофора. Джонни положил его на ладонь и отпустил цепочку, которая сложилась сверху маленьким желтым бугорком, после чего сжал их в кулаке. В вестибюле воцарилась мертвая тишина. К врачам и сестрам, стоявшим у дверей на улицу, присоединилось еще несколько человек, уже закончивших работу и переодевшихся. У дверей в комнату отдыха, где стоял телевизор, столпились больные. Подтянулись и те, кто пришел навестить пациентов. От напряжения воздух казался наэлектризованным. Бледный и худой Джонни в белой рубашке и мешковатых джинсах стоял молча. Медальон с изображением святого Христофора был зажат в кулаке так крепко, что на руке выступили жилы, особенно заметные в ярком свете юпитеров. Напротив него стоял и вызывающе улыбался Дюссо. Казалось, время остановилось. Все замерли, боясь кашлянуть или проронить хоть слово. – Вот, значит, как! – тихо произнес Джонни и добавил: – Значит, так? Его пальцы разжались, и он перевел взгляд на Дюссо. – Ну что? – спросил тот, но его голос предательски дрогнул, и в нем уже не осталось и следа прежней уверенности. Усталый и нервный молодой человек, отвечавший на вопросы журналистов, тоже преобразился. На его губах заиграла холодная улыбка, голубые глаза потемнели, а взгляд стал отсутствующим. У Вейзака по коже пробежали мурашки. Потом он рассказывал жене, что у Джонни был вид человека, разглядывающего в мощный микроскоп интересный образец инфузории-туфельки. – Это медальон вашей сестры, – сказал Джонни. – Ее имя Энн, но все называли ее Терри. Старшей сестры. Вы очень любили ее. Почти боготворили. Неожиданно и зловеще голос Джонни Смита начал ломаться, как у подростка: – Это на случай, если будешь перебегать Лисбон-стрит на красный свет, Терри, или окажешься в машине с парнем со старшего курса. Не забудь, Терри… не забудь… Грузная женщина, спросившая Джонни про кандидата от демократов на будущий год, испуганно охнула. Один из операторов хрипло воскликнул: – Боже правый! – Замолчи! – прошептал Дюссо. Его лицо болезненно побледнело, а глаза расширились. Он потянулся за медальоном, но в его движениях не было прежней уверенности. Медальон раскачивался на цепочке, как маятник, отбрасывая отблески света. – Помни обо мне, Терри! – умолял детский голос. – И держись от этого подальше, Терри… Ради Бога, держись подальше… – Замолчи! Замолчи, сукин ты сын! Джонни заговорил своим голосом: – Все началось с легких наркотиков, верно? А потом она перешла на тяжелые. Она умерла от сердечного приступа в двадцать семь лет, Роджер. Она никогда не забывала вас. Никогда… никогда… никогда. Медальон выскользнул из руки и упал на пол, мелодично звякнув. Джонни смотрел в пустоту с отрешенным и холодным видом. Дюссо, хрипло всхлипывая в неловкой тишине, подполз на коленях к медальону. Сверкнула вспышка. Лицо Джонни просветлело и стало прежним. На нем отразился сначала ужас, а потом жалость. Он опустился на колени рядом с Дюссо. – Извините, – сказал он. – Извините, я не хотел… – Ах ты, дешевка! Грязный ублюдок! – закричал Дюссо. – Это – ложь! Все – ложь! Ложь! Он неловко ударил Джонни по шее, и тот упал, сильно стукнувшись головой об пол. Перед глазами поплыли круги. Поднялся шум. Сквозь пелену, застилавшую глаза, Джонни видел, как Дюссо пробирается сквозь толпу к выходу. Всех охватила паника. К Джонни подскочил Вейзак и помог ему сесть. – Джон, как вы? Сильно он вас? – Не так сильно, как я его. Со мной все нормально. – С чьей-то помощью, может, Вейзака, он с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Он совершил ошибку, ужасную ошибку. Грузная женщина, спрашивавшая про демократов, пронзительно вскрикнула. Джонни увидел, как Дюссо медленно оседает на пол, цепляясь за рукав ее ситцевой блузки. Он повалился на бок, так и не добравшись до двери. В руке Дюссо сжимал медальон со святым Христофором. – Потерял сознание, – проговорил кто-то. – Отключился капитально! – Это я во всем виноват, – сказал Джонни Вейзаку. Его душили слезы стыда. – Только я. – Нет, – возразил Вейзак. – Нет, Джон. Но тот так не думал. Высвободившись из рук Вейзака, он подошел к лежавшему Дюссо, который начал приходить в себя. Его глаза были открыты, но устремлены в потолок; он не понимал, что происходит. Возле него хлопотали два доктора. – С ним все в порядке? – спросил Джонни и повернулся к женщине в брючном костюме. Та в испуге отпрянула. Тогда Джонни обратился к репортеру, который интересовался, были ли у него «озарения» до аварии. Ему почему-то было очень важно, чтобы хоть кто-нибудь выслушал его. – Я не хотел причинить ему боль, – сказал он. – Видит Бог, я не хотел этого. Я не знал… Телевизионщик отступил на шаг. – Конечно, нет. Он сам напросился, все это видели. Только… не надо до меня дотрагиваться, ладно? У Джонни дрожали губы, и он непонимающе посмотрел на него. Ну конечно! Теперь до него стало доходить, в чем дело. Телевизионщик неуверенно улыбался. – Не дотрагивайтесь до меня, Джонни. Пожалуйста. – Все совсем не так! – сказал Джонни… или попытался сказать. Позже он так и не вспомнил, удалось ли ему произнести хоть слово. – Не надо меня трогать, Джонни, ладно? Репортер попятился к своему оператору, который убирал аппаратуру. Джонни молча наблюдал за ним, чувствуя, как все его тело охватывает дрожь. 3 – Это для вашей же пользы, Джон! – уговаривал Вейзак. Позади него стояла медсестра в белом, похожая на подручную колдуна. На ее маленьком передвижном медицинском столике теснились склянки, пузырьки и ампулы с препаратами, способными осчастливить любого наркомана. – Нет! – воскликнул Джонни. Его по-прежнему била дрожь, а на лбу выступил холодный пот. – Больше никаких уколов! Я сыт ими по горло! – Тогда таблетку.