Рыдая, Тина подчиняется. Моррис связывает ей запястья на пояснице, злобно затягивает узлы. – О! О, мистер! Очень туго! – Переживешь! – Моррис думает, сколько патронов осталось в пистолете его давнего друга. Двух хватит: один – для вора, второй – для сестры вора. – Пошла. Вниз. И через кухонную дверь. Шевелись. Раз-два, раз-два. Она смотрит на него широко раскрытыми покрасневшими глазами, по ее щекам катятся слезы. – Вы собираетесь меня изнасиловать? – Нет, – отвечает Моррис и добавляет нечто пугающее и непонятное: – Больше я такой ошибки не допущу. 44 Когда Линда приходит в себя, она видит потолок. Она знает, где находится – в кабинете Тома, – но не знает, что с ней произошло. Правая сторона головы в огне, а когда она подносит руку к лицу, на пальцах и ладони – кровь. Последнее, что она может вспомнить, это слова Пегги Моран о том, что Тину вырвало в школе. Поезжай и отвези ее домой, сказала Пегги. Я тебя подменю. Нет, она помнит что-то еще. Что-то насчет загадочных денег. «Я собиралась поговорить о них с Питом, – думает она. – Получить ответы на некоторые вопросы. Я раскладывала пасьянс на компьютере Тома, убивала время, дожидаясь возвращения Пита домой, а потом…» Потом – темнота. А теперь – ужасная боль в голове, словно где-то постоянно хлопает дверь. Хуже приступов мигрени, которые у нее иногда бывают, хуже родов. Линда пытается поднять голову, и у нее получается, но мир начинает то пропадать, то появляться, в такт ударам сердца, расширяется и сжимается, и эти колебания сопровождаются настоящей агонией. Она смотрит вниз и видит, что на груди платье из серого стало грязно-пурпурным. «Господи, – думает Линда, – сколько крови. У меня случился инсульт? Какое-то мозговое кровоизлияние?» Конечно же, нет, при инсульте кровотечение внутреннее, но, что бы ни случилось, ей нужна помощь. Ей нужна «скорая», но она не может дотянуться до телефона. Рука поднимается, трясется, потом падает на пол. Она слышит крик боли где-то рядом, потом плач, который узнает всегда, даже на смертном одре (где, как Линда подозревает, она и находится). Тина. Ей удается приподняться на окровавленной руке, чтобы выглянуть в окно. Она видит, как какой-то мужчина тащит Тину с крыльца во двор. Руки Тины связаны за спиной. Линда забывает про боль, забывает про «скорую». Какой-то мужчина ворвался в дом, а теперь похищает ее дочь. Она должна его остановить. Ей надо вызвать полицию. Она пытается сесть на кресло за столом, но сначала может только схватиться рукой за сиденье. Потом ей удается рывком приподняться, и на мгновение боль становится такой сильной, что мир затягивает белая пелена, но она изо всех сил цепляется за сознание и держится за подлокотники. Когда перед глазами проясняется, она видит, как мужчина открывает калитку в заборе и толкает Тину вперед. Гонит, как животное на скотобойню. Верни ее! – кричит Линда. Не причиняй боль моей девочке! Но только мысленно. Когда она пытается встать, кресло поворачивается, подлокотники выскальзывают из ее пальцев. Мир темнеет. Она слышит какой-то жуткий хрип и, прежде чем отключиться, успевает подумать: «Неужели это я?» 45 Лучше после развязки не становится. Вместо свободной дороги они видят пробку и два оранжевых щита. На одном написано: «ВПЕРЕДИ РЕГУЛИРОВЩИК», на втором – «РЕМОНТ ДОРОГИ». Автомобили стоят, пока регулировщик пропускает транспорт в сторону центра. Через три минуты ожидания, каждая из которых растягивается на час, Ходжес предлагает Джерому воспользоваться боковыми улицами. – Я бы с удовольствием, но нас зажали. – Он указывает назад, где автомобили стоят до самой развязки. Холли сидит, склонившись над айпадом, ушедшая в себя, но тут поднимает голову. – Воспользуйся тротуаром, – говорит она и возвращается к прерванному занятию. – Тут же почтовые ящики, Холлиберри, – возражает Джером. – И впереди забор. Не думаю, что мы пролезем. Холли вновь смотрит вперед. – Пролезем. Можешь поцарапать борта, не в первый раз. Поезжай. – А кто заплатит штраф, если меня арестуют за вождение в чернокожем виде? Ты? Холли закатывает глаза. Джером поворачивается к Ходжесу, который вздыхает и кивает: – Она права. Мы пролезем. Я заплачу твой гребаный штраф. Джером выворачивает направо. «Мерседес» цепляет бампер стоящего впереди автомобиля, переваливается через бордюр на тротуар. Вот и первый почтовый ящик. Джером берет еще правее, полностью залезает на тротуар. Слышится грохот: водительский борт сшибает почтовый ящик со столба. Потом скрип: пассажирский трется о рабицу. Женщина в шортах и топике косит лужайку перед домом. Кричит, когда пассажирский борт принадлежащей Холли немецкой подлодки сбивает табличку с надписями «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН! ПОПРОШАЙКАМ И КОММИВОЯЖЕРАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!». Бежит к подъездной дорожке, продолжая кричать. Потом застывает. Прикрывает рукой глаза, щурится. Ходжес видит, как шевелятся ее губы. – Боже, – выдыхает Джером. – Она запоминает твой номер. – Просто поезжай, – отвечает Холли. – Поезжай, поезжай, поезжай. – И добавляет без паузы: – Красногубый – это Моррис Беллами. Так его зовут. Теперь на них кричит регулировщик. Строительные рабочие, которые вытаскивают канализационную трубу, просто смотрят. Некоторые смеются. Один подмигивает Джерому и салютует воображаемой бутылкой. Потом они остаются позади. «Мерседес» скатывается с тротуара на проезжую часть. Все автомобили, направляющиеся в Норт-Сайд, толпятся в пробке, поэтому дорога совершенно свободна. – Я проверила городской налоговый архив, – говорит Холли. – В тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, когда убили Джона Ротстайна, налоги за дом двадцать три по Сикомор-стрит платила Анита Элейн Беллами. Я погуглила ее и нашла больше пятидесяти ссылок. Она пользовалась известностью в академических кругах, но для нас оказалась полезной только одна ссылка. Ее сына судили и признали виновным в изнасиловании с отягчающими обстоятельствами в конце того же года. В этом самом городе. Он получил пожизненное. В одной из новостных статей есть его фотография. Смотри. – Она протягивает айпад Ходжесу. Моррис Беллами сфотографирован спускающимся по лестнице здания суда, которое Ходжес хорошо помнит, хотя пятнадцать лет назад его сменило бетонное страшилище на Гавенмент-сквер. Беллами сопровождают два детектива. Одного Ходжес узнает: Пол Эмерсон. Хороший коп, давно на пенсии. Он в костюме. Как и второй детектив. Но тот набросил пиджак на руки Беллами, чтобы скрыть наручники. Беллами тоже в костюме, а значит, фотографию сделали то ли во время процесса, то ли сразу после вынесения приговора. Фотоснимок черно-белый, отчего контраст между бледным лицом Беллами и темными губами еще более разительный. Он словно намазал их помадой. – Наверняка это он, – говорит Холли. – Если позвонить в тюрьму штата, готова поспорить с тобой на шесть тысяч долларов, что он на свободе. – Спор отклоняется, – отвечает Ходжес. – Сколько до Сикомор-стрит, Джером? – Десять минут. – Точно или если повезет? – Ну… пожалуй, если немного повезет, – с неохотой признается Джером. – Сделай все, что в твоих силах, и постарайся никого не зада… Звонит мобильник Ходжеса. Пит. Задыхающимся голосом: – Вы позвонили в полицию, мистер Ходжес? – Нет. – Хотя полиции уже наверняка известен номер «мерседеса» Холли, но он не видит смысла говорить об этом Питу. Мальчик и так сильно расстроен. Почти обезумел. – Не звоните. Ни в коем случае. Он захватил мою сестру. Говорит, что убьет ее, если не получит записных книжек. Я собираюсь отдать их ему. – Пит, не… Но Ходжес говорит в пустоту. Пит оборвал связь. 46 Моррис гонит Тину по тропе. В какой-то момент острая обломанная ветка рвет ей блузку и до крови царапает руку. – Не заставляйте меня идти так быстро, мистер! Я упаду. Моррис бьет ее по затылку, повыше конского хвоста. – Не сотрясай зря воздух, сука! Скажи спасибо, что не заставляю тебя бежать! Когда они переходят речку, он держит Тину за плечи, чтобы не упала, а когда добираются до густых зарослей, за которыми начинается территория Центра досуга, приказывает девочке остановиться. Бейсбольное поле пустует, но несколько мальчишек играют на асфальте баскетбольной площадки. Голые по пояс, плечи блестят от пота. Для игр на открытом воздухе слишком жарко, и Моррис думает, что только по этой причине мальчишек так мало. Он развязывает руки Тины. Она вскрикивает от облегчения и начинает растирать запястья, исчерченные глубокими красными полосами. – Сейчас мы пойдем вдоль деревьев, – говорит он ей. – Эти мальчишки увидят нас, лишь когда мы выйдем из тени и будем проходить рядом со зданием. Если они поздороваются или если там будет кто-то из твоих знакомых, помаши рукой, улыбнись и продолжай идти. Ты понимаешь? – Д-да. – Если закричишь или позовешь на помощь, я прострелю тебе голову. Ты это понимаешь? – Да. Вы застрелили мою маму? Застрелили, да? – Конечно, нет, просто выстрелил в потолок, чтобы она не дергалась. С ней все хорошо, и с тобой тоже будет, только делай, что тебе говорят. Пошли. Они идут в тени, нескошенная трава шуршит, трется о брюки Морриса и джинсы Тины. Мальчишки полностью поглощены игрой и не оглядываются, хотя если бы оглянулись, наверняка заметили бы ярко-желтую блузку Тины, которая выделяется на темно-зеленом фоне, словно предупредительный флажок. Когда они наконец добираются до задней стороны Центра досуга, Моррис ведет ее мимо «субару» своего давнего друга, поглядывая на мальчишек. Едва кирпичная стена здания скрывает их от баскетбольной площадки, он вновь связывает руки Тины за спиной. Нет смысла рисковать – Берч-стрит слишком близко. И на ней много домов. Моррис видит, как Тина набирает полную грудь воздуха, и хватает ее за плечо. – Не вздумай кричать, девочка. Откроешь рот – и я вколочу твой крик обратно! – Не бейте меня, – шепчет Тина. – Я сделаю все, что скажете.