При условии, что этот четверг ничем не будет отличаться от двух других – а у Морриса нет оснований в этом сомневаться, он знает, что его давний друг привычек не меняет, – Энди Холлидей пойдет (вперевалку) по Лэйсмейкер-лейн к французскому кафе под названием «Jamais Toujours»[13]. Чертовски глупое название, абсолютно ничего не значащее, но звучит пафосно. Совсем под стать Энди, правда? Давний друг Морриса, тот самый, с кем он так часто обсуждал Камю, и Гинсберга, и Джона Ротстайна за чашкой кофе или за ленчем, набрал как минимум сотню фунтов, сменил очки в роговой оправе на дорогие дизайнерские, его туфли, похоже, стоили больше, чем все заработанное Моррисом за тридцать пять лет в тюрьме, но Моррис нисколько не сомневался, что внутри его давний друг не изменился. Какова ветка – таков и сучок, гласила еще одна старая поговорка, вот и пафосный говнюк всегда будет пафосным говнюком. Владелец «Редких изданий Эндрю Холлидея» уходил от Морриса, а не приближался к нему, но Моррис и ухом бы не повел, если бы Энди пересек улицу и направился к нему. В конце концов, кого бы он увидел? Пожилого джентльмена, узкоплечего, с мешками под глазами, поредевшими седыми волосами, в дешевом пиджаке и еще более дешевых серых брюках, купленных в «Чептер эле-вен». Давний друг пронес бы мимо внушительный живот, даже не взглянув на Морриса, и тем более не стал бы к нему присматриваться. «Я сказал членам комиссии то, что они хотели услышать, – думает Моррис. – Мне пришлось это сказать, но на самом деле я потерял все эти годы по твоей вине, ты, самодовольный гомик-членосос. Если бы меня арестовали за Ротстайна и моих подельников, все было бы по-другому. Но ведь нет. Мне не задали ни одного вопроса о господах Ротстайне, Доу и Роджерсе. Я потерял эти годы из-за совершенного мною акта сексуального насилия, которого даже не мог вспомнить. И почему? Отчасти это похоже на дом, который построил Джек. Я находился в переулке, а не в таверне, когда мимо проходила эта сука Хупер. Меня вышвырнули из таверны, потому что я пнул музыкальный автомат. Я пнул музыкальный автомат по той же причине, по какой оказался в таверне: потому что разозлился на тебя». Почему бы тебе не предложить мне эти записные книжки на заре двадцать первого века, если они все еще будут у тебя? Моррис наблюдает, как Энди уходит от него, сжимает кулаки и думает: В тот день ты вел себя как девчонка. Горячая маленькая целка, которая сидит с тобой на заднем сиденье автомобиля, и ты слышишь от нее: Да, милый, да, да, конечно, я так тебя люблю. До тех пор, пока ты не задерешь ей юбку выше талии. Тут она сжимает колени так крепко, что едва не ломает тебе запястье, и заводит другую песню: Нет, нет, нет, руки прочь, за кого ты меня принимаешь? «Ты мог бы быть более дипломатичным, – думает Моррис. – Как минимум. Капелька дипломатичности спасла бы мне все эти потерянные годы. Но ты не пожелал хоть как-то успокоить меня. Это потребовало бы мужества, а ты у нас не из храбрецов. Я услышал от тебя лишь если ты упомянешь меня, я буду отрицать, что мы когда-либо говорили об этом». Его давний друг заходит в своих дорогих туфлях в кафе «Jamais Toujours», где метрдотель сочтет за честь поцеловать его необъятный зад. Моррис смотрит на бублик и думает, что надо бы его съесть, хотя бы соскрести зубами сливочный сыр, но желудок завязался узлом и слышать об этом не желает. Поэтому ничего не остается, как идти в ЦКИ, чтобы потратить день, пытаясь навести хоть какой-то порядок в отставшей на века цифровой регистрационной системе. Моррис знает, что ему не следовало возвращаться на Лэйсмейкер-лейн – теперь это не улица, а пешеходный торговый центр под открытым небом, – и знает, что скорее всего будет на этой скамье и в следующий четверг. И через один. Если ему не удастся заполучить записные книжки. Они разрушат чары. Тогда у него пропадет желание иметь что-то общее с давним другом. Он встает и бросает недоеденный бублик в урну. Смотрит в сторону «Jamais Toujours» и шепчет: – Ты – дерьмо, давний друг. Действительно дерьмо. И за два цента… Но нет. Нет. Только записные книжки имеют значение, и если Чак Роберсон ему поможет, завтра ночью он отправится за ними. А Чак не откажет. Моррис оказал ему серьезную услугу и намерен попросить об ответной. Он знает, что должен подождать дольше, пока Эллис Макфарленд окончательно не убедится, что Моррис хороший, и не обратит свое внимание на кого-то еще, но притяжение сундука и его содержимого слишком велико. Он хотел бы расплатиться с этим жирным сукиным сыном, который сейчас набивает рот дорогой едой, но месть не так важна, как четвертый роман о Джимми Голде. Там может быть и пятый! Моррис понимает, это маловероятно, но как знать? В этих записных книжках много чего написано, очень много. Он идет к автобусной остановке, бросает еще один злобный взгляд на «Jamais Toujours» и думает: Ты так и не узнаешь, какой ты счастливчик. Давний друг. 5 Примерно в то время, когда Моррис Беллами бросает бублик в урну и направляется к автобусной остановке, Ходжес приканчивает салат и думает, что съел бы еще две порции. Сует пенопластовый контейнер и пластмассовую ложку-вилку в бумажный пакет, который отправляет на коврик перед пассажирским сиденьем, напоминая себе, что позже нужно его выкинуть. Ему нравится новый автомобиль, «приус», он холит и лелеет его и не наездил на нем и десяти тысяч миль. Модель выбирала Холли. «Он будет сжигать меньше бензина и бережнее относиться к окружающей среде», – объяснила она Ходжесу. Женщина, которая раньше с трудом решалась выйти за порог своего дома, теперь контролирует многие аспекты жизни Ходжеса. Она могла бы чуть ослабить хватку, будь у нее бойфренд, но Ходжес знает, что вероятность этого невелика. Лучшего кандидата в бойфренды, чем он сам, у нее скорее всего не будет. «Хорошо, что я люблю тебя, Холли, – думает Ходжес. – А не то мне пришлось бы тебя убить». Он слышит гудение приближающегося самолета, смотрит на часы: одиннадцать тридцать четыре. Получается, что Оливер Мэдден прибудет точно по расписанию, и это радует. Ходжес и сам человек пунктуальный. Он берет пиджак с заднего сиденья, надевает. Сидит пиджак не очень: наружные карманы оттягивают тяжелые предметы. Над входной дверью навес, и в тени как минимум на десять градусов прохладнее. Ходжес достает новые очки из внутреннего кармана пиджака и оглядывает небо на западе. Самолет стремительно приближается к посадочной полосе, превращаясь из точки в пятно неопределенной формы, а потом в силуэт, соответствующий распечаткам, сделанным Холли: «Бичкрафт-Кингэйр-350», 2008 года выпуска, красный с черными полосами. Налет – 1200 часов, 805 посадок. У того, что сейчас приземлится, будет номер восемь-ноль-шесть. Рыночная стоимость – четыре миллиона с мелочью. Мужчина в комбинезоне выходит из парадной двери. Смотрит на автомобиль Ходжеса, потом на Ходжеса. – Здесь нельзя парковаться, – говорит он. – Не похоже, что у вас сегодня аншлаг, – вежливо отвечает Ходжес. – Правила есть правила, мистер. – Я скоро уеду. – Скоро – не сейчас. Эта зона только для разгрузки и погрузки. Воспользуйтесь автостоянкой. «Кингэйр» уже над краем полосы. В нескольких футах над матерью-землей. Ходжес указывает на него: – Видите этот самолет, сэр? Человек за штурвалом – на редкость грязный пес. Многие люди разыскивают его не один год, и теперь он здесь. Мужчина в комбинезоне обдумывает слова Ходжеса, пока на редкость грязный пес виртуозно сажает самолет. Из-под колес вырывается лишь маленький клуб сизого дыма. Ходжес с мужчиной наблюдают, как самолет скрывается за зданием «Зейн авиэйшн». Потом мужчина – вероятно, механик – поворачивается к Ходжесу: – Вы коп? – Нет, – отвечает Ходжес, – но близко к тому. Кроме того, я знаком с президентами. – Он протягивает руку, ладонью вниз, между пальцами торчит пятидесятидолларовая купюра. Механик тянется к ней, но замирает. – Будут проблемы? – Нет, – отвечает Ходжес. Мужчина в комбинезоне берет купюру. – Я должен подогнать ему «навигатор». Аккурат туда, где вы припарковались. Это единственная причина, по которой я попросил вас убрать автомобиль. Ходжес на мгновение задумывается и приходит к выводу, что это отличная идея. – А почему бы вам так и не сделать? Поставьте его «навигатор» в затылок моему автомобилю, как можно ближе. А потом минут на пятнадцать займитесь каким-нибудь делом. – В ангаре А всегда найдется работа, – соглашается мужчина в комбинезоне. – Эй, у вас ведь нет оружия? – Нет. – А у парня с «кингэйра»? – И у него тоже. – Ходжес в этом практически уверен. А если у Мэддена все-таки будет оружие, то наверняка в дорожной сумке. Но даже если пистолет при нем, Мэдден не успеет его вытащить, не то что пустить в ход. Ходжес не сомневается, что активные действия ему вполне под силу, однако твердо намерен обойтись без стрельбы. Он слышит мерное гудение винтов «кингэйра»: самолет уже подруливает к терминалу. – Вам лучше подогнать «навигатор». А потом… – Ангар А, помню. Удачи. Ходжес благодарно кивает: – Хорошего вам дня, сэр. 6 Ходжес стоит слева от двери, сунув правую руку в карман пиджака, наслаждаясь тенью и душистым летним воздухом. Сердце бьется быстрее обычного, но это нормально. Так и должно быть. Оливер Мэдден – вор, который грабит с помощью компьютера, а не пистолета (Холли обнаружила у этого социально активного сукина сына восемь различных страниц в «Фейсбуке», каждая под другим именем), однако нельзя все принимать на веру. Можно сильно обжечься. Ходжес слушает, как Мэдден заглушает двигатели «кингэйра», представляет себе, как тот заходит в терминал маленького, неприметного БОАТа. Походка уверенная, пружинистая. Он подходит к столу, договаривается о том, чтобы дорогой турбовинтовой самолет закатили в ангар. Заправили? Вероятно, не сегодня. У него есть дела в городе. На этой неделе он покупает акции казино. Или думает, что покупает. «Навигатор» заезжает на разворотный круг, хром сверкает на солнце, в тонированных стеклах отражаются здание и Ходжес. Черт! Он отходит левее. Мужчина в комбинезоне вылезает из машины и направляется к ангару А. Ходжес ждет, гадая, что нужно Барбаре, что красивая девочка с множеством друзей могла посчитать достаточно важным, чтобы позвонить человеку, который по возрасту годится ей в дедушки. Но о чем бы она его ни попросила, он постарается выполнить ее просьбу в лучшем виде. Почему нет? Он любит ее почти так же, как Джерома и Холли. Все четверо воевали в одних окопах. Но это позже, говорит он себе. Сейчас главное – Мэдден. И отвлекаться нельзя! Парадная дверь открывается, выходит Оливер Мэдден. Посвистывает, и да, Ходжес догадался правильно: у мистера Успеха пружинистая походка. И он дюйма на четыре выше немаленьких шести футов и двух дюймов Ходжеса. Под пиджаком летнего костюма – широкие плечи, верхняя пуговица рубашки расстегнута, узел галстука ослаблен. Лицо красивое, точеное, нечто среднее между Джорджем Клуни и Майклом Дугласом. В правой руке – портфель, на левом плече – дорожная сумка. Стрижка из тех мест, куда надо записываться за неделю. Ходжес подходит к нему. Уже вроде бы и не утро, поэтому он говорит: – Добрый день. Мэдден с улыбкой поворачивается: – И вам того же, сэр. Мы знакомы? – Нет, мистер Мэдден. – Ходжес улыбается в ответ. – Я здесь по поводу самолета. Улыбка Мэддена чуть вянет. Между ухоженными бровями появляется морщинка озабоченности. – Простите? – Самолета, – повторяет Ходжес. – «Триста пятьдесят Бич-Кингэйр». На десять человек? Бортовой номер «ноябрь-один-один-четыре-дельта-кило»? Принадлежит Дуайту Крэмму из Эль-Пасо, штат Техас? Улыбка все еще при нем, но ценой каких усилий! – Вы ошиблись, мой друг. Моя фамилия Моллон – не Мэдден. Джеймс Моллон. Что касается самолета, то у меня «кинг», это правильно, но его бортовой номер – «эн-четыре-два-шесть-эл-эл», и он принадлежит мне. Вам, наверное, надо в «Сигнэче эйр» по соседству. Ходжес кивает, словно Мэдден прав. Потом достает из чехла мобильник, левой рукой, чтобы правая осталась в кармане. – Может, я соединю вас с мистером Крэммом? Чтобы прояснить ситуацию. Как я понимаю, вы гостили на его ранчо на прошлой неделе. Дали ему банковский чек на двести тысяч долларов. Выписанный на «Первый банк Рино». – Я не знаю, о чем вы говорите. – Улыбка наконец исчезла. – Не знаете? А он вас знает. Правда, как Джеймса Моллона, а не Оливера Мэддена, но когда я показал ему несколько фотографий, он без колебаний указал на вашу. Лицо Мэддена теперь начисто лишено эмоций, и Ходжес видит, что тот вовсе не красавчик. Но и не урод, если на то пошло. Он – никто, несмотря на рост, вот почему ему так долго удавалось оставаться на свободе, проворачивая одну аферу за другой. Он даже сумел провести такого хитрого старого койота, как Дуайт Крэмм. Он – никто, и мысль эта заставляет Ходжеса вспомнить Брейди Хартсфилда, который недавно едва не взорвал огромный зал, битком набитый детьми. По спине Ходжеса бежит холодок. – Вы из полиции? – спрашивает Мэдден. Меряет Ходжеса взглядом. – Нет, не думаю, вы слишком старый. Но если из полиции, позвольте взглянуть на ваше удостоверение. Ходжес повторяет свой ответ мужчине в комбинезоне: – Нет, но близко к тому.