– Безусловно, – ответил Энди. – Не сразу, как я и говорил, но что с того? Мы молоды. Он – нет. Время поработает на нас. Да, а главное, за это время он, Моррис, смог бы прочитать все написанное Ротстайном после «Идеального бананового пирога». Прибыль – даже полмиллиона, которые посулил ему Энди, – значения не имела. «Я не наемник, – говорил себе Моррис. – Не гонюсь за Золотым баксом. Это дерьмо ни хрена не значит. Дайте мне денег на жизнь – что-то вроде пособия, – и я буду счастлив. Я – исследователь». По выходным он начал ездить в Толбот-Корнерс, штат Нью-Хэмпшир. В 1977 году уже брал с собой Кертиса и Фредди. Постепенно нарисовался план. Простой, а значит, наилучший. Разбойное нападение. Философы многие столетия обсуждали, что есть жизнь, но редко приходили к одинаковым выводам. Попав за решетку, Моррис тоже занялся изучением этого вопроса. Только его исследования носили сугубо прикладной характер и не претендовали на вселенский масштаб. Он хотел знать, что подразумевается под жизнью в юридическом аспекте. Картина получилась пестрой. В некоторых штатах жизнь означала именно жизнь. Ты оставался в тюрьме до самой смерти без надежды на досрочное освобождение. В некоторых первое заявление об условно-досрочном освобождении принимали через два года. В других – через пять, семь, десять или даже пятнадцать лет. В Неваде положительное (или отрицательное) решение о досрочном освобождении принималось на основе сложной системы баллов. К 2001 году человек, осужденный на пожизненное заключение на территории Соединенных Штатов Америки, в среднем проводил в тюрьме тридцать лет и четыре месяца. В штате, где отбывал срок Моррис, законодатели создали свое оригинальное определение жизни, основанное на демографии. В 1979-м, когда Моррису вынесли приговор, среднестатистический американский мужчина жил семьдесят лет. Моррису в тот год исполнилось двадцать пять, то есть свой долг перед обществом ему предстояло выплачивать сорок пять лет. Если, конечно, его не освободят досрочно. Первый раз такая возможность представилась в девяностом году. Кора Энн Хупер пришла на слушания. В аккуратном синем брючном костюме, с собранными в пучок седеющими волосами, стянутыми так сильно, что они буквально звенели. На коленях у нее лежала большая черная сумка. Она в подробностях описала, как Моррис Беллами схватил ее и утащил в проулок рядом с таверной «Стрелок» с явным намерением «снасильничать». Она поведала пяти членам комиссии по условно-досрочному освобождению, как он ударил ее и сломал нос, как ей удалось активировать «тревожную кнопку», которую она носила в сумке. Она помнила, что от него пахло спиртным, что он ногтями поцарапал ей живот, срывая белье. Она отметила, что «Моррис душил меня и причинял мне боль своим органом», когда прибыл патрульный Эллентон и сдернул с нее Морриса. Она рассказала комиссии, что в 1980-м пыталась покончить с собой и до сих пор состоит на учете у психиатра. Что ей стало лучше после того, как она обратилась к церкви и приняла Иисуса Христа как своего личного Спасителя, но ей по-прежнему снятся кошмары. На вопрос комиссии она ответила, что так и не вышла замуж, поскольку даже мысль о сексе вызывала у нее паническую атаку. В условно-досрочном освобождении Моррису отказали. На зеленом листе, который ему передали вечером через прутья решетки, указывалось несколько причин отказа, но первая в списке явно сыграла для комиссии решающую роль: Жертва заявляет, что продолжает страдать. Сука. Хупер появилась и в девяносто пятом году, и в двухтысячном. В девяносто пятом пришла в том же синем брючном костюме. В двухтысячном – она набрала добрых сорок фунтов – в коричневом. В две тысячи пятом – в сером, и большой белый крест покоился на ее полной груди. Всякий раз у нее на коленях лежала черная сумка, возможно, одна и та же. Вероятно, с «тревожной кнопкой» внутри. Заодно с баллончиком «Мейса». Ее на эти слушания не вызывали: она приходила добровольно. И рассказывала свою историю. В условно-досрочном освобождении Моррису отказывали. Главная причина на зеленом бланке оставалась прежней: Жертва заявляет, что продолжает страдать. Дерьмо ни хрена не значит, говорил себе Моррис. Дерьмо ни хрена не значит. Может, и так, но, Бог свидетель, он жалел, что не убил ее. Ко времени третьего отказа писательские способности Морриса пользовались спросом: в маленьком мире Уэйнес-вилла все знали, что из-под его пера выходят только бестселлеры. Он писал любовные письма женам и подругам. Он писал письма детям заключенных и в некоторых трогательными фразами подтверждал существование Санта-Клауса. Он писал заявления на работу для тех, у кого срок подходил к концу. Он писал сочинения заключенным, которые пользовались онлайн-курсами для получения свидетельства об общем образовании. Он не был тюремным адвокатом, но время от времени по просьбе заключенных писал письма настоящим адвокатам, убедительно объясняя каждый конкретный случай и излагая основания для апелляции. Иногда эти письма производили на адвокатов впечатление – учитывая, что иски, по которым назначенный тюремный срок признавался неправомерным, приносили хорошие деньги, – и они брались за дело. Поскольку ДНК все чаще становилась решающим фактором для исхода апелляционного судебного процесса, многие письма он направлял Барри Шеку и Питеру Нойфел-ду, основателям проекта «Невиновность». Одно из таких писем привело к освобождению Чарльза Роберсона, автомеханика и по совместительству вора, отсидевшего в Уэйнесвилле двадцать семь лет. Моррис получил вечную благодарность Роберсона и ничего больше… если не считать растущую репутацию, а репутация значила куда больше, чем ничего. Он уже и не помнил, когда его в последний раз насиловали. В 2004 году Моррис написал свое лучшее письмо. Он переписывал его четыре раза и удовлетворился только пятым вариантом. Адресовалось письмо Коре Энн Хупер. В нем говорилось, что угрызения совести мучают его постоянно, и он обещает в случае условно-досрочного освобождения провести остаток дней, искупая единственное свое насильственное деяние, которое совершил в период полного отключения сознания, вызванного алкоголем. «Четыре раза в неделю я хожу на собрания Анонимных алкоголиков, – писал Моррис, – и теперь являюсь наставником пятерых отказавшихся от вредной привычки алкоголиков и наркоманов. Я продолжу эту деятельность и вне тюрьмы, в реабилитационном центре Святого Патрика. Моя душа проснулась, мисс Хупер, и я принял Иисуса в свою жизнь. Вы поймете, как это важно, потому что – и я это знаю – считаете Иисуса своим личным Спасителем. «Прости нам грехи наши, – говорил Он, – ибо и мы прощаем всякому должнику нашему». Не соблаговолите ли Вы простить мне мои грехи? Я уже не тот человек, который причинил Вам столько боли при нашей первой встрече. Моя душа переродилась. Я молюсь, чтобы мое письмо не оставило Вас равнодушной». Десять дней спустя он получил отклик на свою молитву. Обратный адрес отсутствовал, но на клапане конверта были аккуратные инициалы и фамилия: «К. Э. Хупер». Ему даже не пришлось вскрывать конверт: об этом позаботился какой-то вертухай в канцелярии, которому велели проверять почту заключенных. В конверте лежал листок почтовой бумаги. В правом верхнем углу и левом нижнем пушистые котята играли с серыми мотками ниток. Ответ состоял из одной фразы по центру листка: «Надеюсь, ты там и сдохнешь». Сука появилась на заседании комиссии на следующий год, теперь уже в компрессионных колготках, с лодыжками, нависающими над туфлями на низком каблуке. Она напоминала ожиревшую мстительную ласточку, вернувшуюся в тюремный аналог Капистрано[11]. Вновь рассказала свою историю, и Моррису в очередной раз отказали в условно-досрочном освобождении. Теперь он являл собой идеального заключенного, поэтому на зеленом листе осталась только одна причина: Жертва заявляет, что продолжает страдать. Моррис заверил себя, что дерьмо ни хрена не значит, и вернулся в камеру. Не совсем апартаменты пентхауса, всего лишь клетушка шесть на восемь футов, но с книгами. Книги позволяли сбегать из тюрьмы. Книги означали свободу. Он лежал на койке, представляя себе, какими приятными будут пятнадцать минут наедине с Корой Энн Хупер и электромолотком. Моррис теперь работал в библиотеке, и жизнь его разительно изменилась к лучшему. Администрацию не слишком волновало, как он тратит свой жалкий бюджет, и Моррис без проблем подписался на информационный бюллетень «Американский библиограф». Он также получал каталоги магазинов редких изданий, которые рассылались бесплатно. Книги Джона Ротстайна часто выставлялись на продажу, причем цены постоянно росли. Моррис обнаружил, что следит за ценами с таким же интересом, с каким другие заключенные следили за успехами любимых спортивных команд. Стоимость книг большинства писателей падала после их смерти, но у некоторых счастливчиков шла вверх. Ротстайн входил в их число. Время от времени книги с его автографом мелькали в каталогах. В «Рождественском каталоге Баумана» экземпляр «Бегуна» с дарственной надписью Харпер Ли предлагался за семнадцать тысяч долларов. Сидя в тюрьме, Моррис регулярно просматривал городские газеты, а позже, следуя достижениям технического прогресса, привнесенным двадцать первым столетием, – различные городские сайты. Участок земли между Сикомор– и Берч-стрит так и остался неосвоенным, спасибо бесконечной судебной тяжбе, и Моррису это очень нравилось. Рано или поздно он выйдет из тюрьмы, и сундук будет ждать его на прежнем месте, плотно оплетенный корнями растущего над откосом дерева. Астрономическая цена записных книжек значила для него все меньше и меньше. Когда-то он был юным и, наверное, наслаждался бы теми радостями, за которыми гонялись молодые люди с сильными ногами и звенящими яйцами: путешествиями и женщинами, автомобилями и женщинами, большими домами, как в Шугар-Хайтс, и женщинами. Теперь он редко мечтал о подобном, а последняя женщина, с которой он занимался сексом, превратилась в главное препятствие на пути к свободе. Ирония сложившейся ситуации не укрылась от него, но он не возмущался. Жизнь шла мимо, терялись стремительность, и зоркость, и запал, но литература была вечной, и она ждала его: рукописи, которые видели только глаза их создателя. И если он сможет взглянуть на эти рукописи лишь тогда, когда ему исполнится семьдесят, так тому и быть. В сундуке лежали и деньги, эти конверты с купюрами. Не слишком внушительное состояние, даже по прежним меркам, но все-таки неплохая заначка. «Мне есть ради чего жить, – говорил он себе. – А сколько здешних обитателей могли сказать такое, особенно после того, как их зад обвисал, а член вставал лишь тогда, когда хотелось отлить?» Моррис несколько раз писал Энди Холлидею, у которого уже появился книжный магазин: Моррис узнал об этом из информационного бюллетеня «Американский библиограф». Он также знал, что его давний друг однажды попал в передрягу, попытавшись продать украденный сигнальный экземпляр самой известной книги Джеймса Эйджи, но сумел выкрутиться. О чем Моррис сожалел. Ему хотелось бы увидеть этого благоухающего одеколоном гомика в Уэйнесвилле. Здесь хватало скверных парней, которые с удовольствием воздали бы Энди по заслугам за Морриса Беллами. Однако мечтать не вредно. При самом худшем раскладе Энди отправили бы в загородный клуб у западной границы штата, где отбывали срок проворовавшиеся «белые воротнички». Ни на одно из писем Морриса Энди не ответил. В 2010 году его персональная ласточка снова вернулась в Капистрано, вновь в черном костюме, словно на собственные похороны. Ждать которых осталось недолго, если она в самом скором времени не похудеет, желчно подумал Моррис. Жирные щеки Коры Энн Хупер свисали до шеи, глаза прятались в складках жира, кожа приобрела землистый оттенок. Черная сумка уступила место синей, но в остальном ничего не изменилось. Кошмары! Психотерапия! Жизнь, порушенная ужасным монстром, который набросился на нее тем вечером! И так далее, и так далее, бла-бла-бла. Неужели ты так и не можешь переступить через это чертово изнасилование? – думал Моррис. – Неужели не можешь двинуться дальше? Моррис вернулся в камеру, твердя себе: Дерьмо ни хрена не значит. Это гребаное дерьмо ни хрена не значит. В тот год ему исполнилось пятьдесят пять. Одним мартовским днем 2014 года тюремный надзиратель пришел в библиотеку за Моррисом, который сидел за столом, в третий раз перечитывая «Американскую пастораль» (по мнению Морриса, лучший роман Филипа Рота). Надзиратель сказал, что его ждут в административном крыле. – Зачем? – спросил Моррис, поднимаясь из-за стола. Приглашение в административное крыло не сулило ничего хорошего. Обычно там ждали копы, требовавшие, чтобы ты кого-то сдал, и обещавшие самые страшные кары за отказ сотрудничать. – Комиссия по условно-досрочному. – Нет, – возразил Моррис. – Это ошибка. Никто не будет рассматривать мое дело до следующего года. – Я делаю только то, что мне говорят, – пожал плечами надзиратель. – Если не хочешь получить от меня взыскание, найди кого-нибудь, кто тебя подменит, а сам выметайся отсюда. Комиссия – на этот раз трое мужчин и три женщины – заседала в конференц-зале. Филип Даунс, юрист комиссии, был седьмым. Он зачитал письмо Коры Энн Хупер. Удивительное письмо. У суки обнаружили рак. Эта новость была приятной, но за ней последовала вторая, даже лучше. Кора Энн Хупер уже не возражала против условно-досрочного освобождения Морриса Беллами. И сожалела, что так долго настаивала на своем. Даунс зачитал еще одно письмо, из Центра культуры и искусств Среднего Запада, более известного в городе как ЦКИ. Там брали на работу многих досрочно освобожденных заключенных Уэйнесвилла. ЦКИ предлагал Моррису Беллами неполный рабочий день в должности канцелярского служащего и оператора ПК начиная с мая. Если к тому времени он выйдет на свободу. – Учитывая ваше примерное поведение в течение последних тридцати пяти лет и письмо мисс Хупер, – сказал Даунс, – я счел возможным поднять вопрос о вашем досрочном освобождении на год раньше положенного срока. Мисс Хупер сообщает нам, что жить ей осталось недолго, и я уверен, что она хочет закрыть эту тему. – Он повернулся к членам комиссии: – Что скажете, дамы и господа? Моррис уже знал, что скажут дамы и господа. Иначе его сюда бы не привели. Все шесть членов комиссии проголосовали за условно-досрочное освобождение. – А вы что скажете, Моррис? – спросил Даунс. Обычно Моррис находился с ответом, но случившееся поразило его до такой степени, что он не мог вымолвить ни слова. Однако в этом не было нужды, потому что он разрыдался. Два месяца спустя, после обязательных консультаций с психологом, незадолго до того дня, когда ему предстояло начать работу в ЦКИ, Моррис вышел через ворота А в свободный мир. В его кармане лежали деньги, которые причитались ему за тридцать пять лет работы в красильном цехе, на мебельной фабрике и в библиотеке. Две тысячи семьсот долларов с мелочью. Записные книжки Ротстайна наконец-то находились в пределах досягаемости. Часть II Давние друзья 1 Кермит Уильям Ходжес – просто старина Билл для друзей – едет по Эйрпорт-роуд. Стекла опущены, радиоприемник включен, он поет вместе с Диланом «It Takes a Lot to Laugh, It Takes a Train to Cry». Ему шестьдесят шесть, уже не мальчик, но выглядит на удивление хорошо для перенесшего инфаркт. С тех пор он похудел на сорок фунтов и отказался от фастфуда и сладкого, которые постепенно убивали его. «Вы хотите дожить до семидесяти пяти? – спросил Ходжеса кардиолог на первом всестороннем обследовании, через пару недель после установки кардиостимулятора. – Если да, откажитесь от шкварок и пончиков. Подружитесь с салатами». Этот совет недотягивал до «возлюби ближнего твоего, как самого себя», но Ходжес ему последовал. На пассажирском сиденье – белый бумажный пакет с салатом. Времени достаточно, чтобы съесть его и запить «Дасани», если самолет Оливера Мэддена прибудет вовремя. Холли Гибни заверила Ходжеса, что Мэдден уже в пути – она заполучила его полетный лист на сайте «Воздушный следопыт», – но существует вероятность того, что Мэдден заподозрил неладное и двинулся в другом направлении. Он достаточно давно творил разные пакости, а такие типы обычно крайне подозрительны. Ходжес проезжает мимо служебной дороги к главным терминалам и кратковременной стоянке, движется дальше, следуя указателям «ЭЙР ФРЕЙТ», «СИГНЭЧЕ ЭЙР», «ТОМАС ЗЕЙН АВИЭЙШН». Под этим указателем сворачивает. «Томас Зейн» – независимый базовый оператор авиационной техники, притулившийся – почти в прямом смысле этого слова – в тени куда более мощного БОАТа, «Сигнэче эйр». Трава пробивается сквозь асфальт небольшой автомобильной стоянки, которая пуста за исключением первого ряда. Там стоит десяток прокатных автомобилей. Среди машин эконом– и среднего класса выделяется «линкольн-навигатор» с тонированными стеклами. Ходжес полагает, что это хороший знак. Нужный ему человек любит путешествовать с комфортом, это общая черта всех пакостников. Пусть этот господин носит костюмы стоимостью в тысячу долларов, он по-прежнему остается пакостником. Ходжес проезжает автостоянку, сворачивает на круг перед зданием и останавливается под щитом «ТОЛЬКО ДЛЯ ПОГРУЗКИ И РАЗГРУЗКИ». Ходжес рассчитывает на погрузку. Смотрит на часы. Без четверти одиннадцать. Вспоминает слова матери: «На важные встречи всегда надо приезжать раньше, Билли», – и улыбается. Достает из чехла на ремне айфон и звонит в офис. Ему отвечают после первого гудка. – «Найдем и сохраним», – говорит Холли. Она всегда произносит название компании, кто бы ни звонил. Это одна из ее маленьких причуд. Их у нее много. – Ты уже на месте, Билл? Ты в аэропорту? Да? Если не брать в расчет маленькие причуды, Холли Гибни сильно изменилась с их первой встречи четырьмя годами раньше, когда она приехала в город на похороны тетушки, и все эти изменения к лучшему. Хотя иногда она позволяет себе выкурить сигарету: он улавливал запах табака в ее дыхании. – Я в аэропорту, – отвечает он. – Скажи, что мне повезет. – Везение совершенно ни при чем, – говорит Холли. – «Воздушный следопыт» – очень хороший сайт. Если хочешь знать, сейчас в воздушном пространстве Соединенных Штатов выполняют рейсы шесть тысяч четыреста двенадцать самолетов. Разве это не интересно? – Более чем. Расчетное время прибытия самолета Мэддена по-прежнему половина двенадцатого? – Если точно, одиннадцать тридцать семь. Ты оставил на столе обезжиренное молоко. Я убрала его в холодильник. В жаркие дни обезжиренное молоко очень быстро скисает, даже в кондиционированном помещении, как у нас. Теперь. – Она уговорила Ходжеса поставить кондиционер. Холли умеет уговаривать, если хочет добиться своего. – Выпей его, Холли. У меня есть «Дасани». – Нет, благодарю. Я пью диетическую колу. Звонила Барбара Робинсон. Хотела поговорить с тобой. Очень серьезная. Я сказала, она может позвонить во второй половине дня. Или ты ей перезвонишь? – Неуверенность прокрадывается в голос Холли. – Это правильно? Я подумала, что твой номер какое-то время должен быть свободен. – Правильно, Холли. Она не сказала, что у нее стряслось? – Нет. – Позвони ей и скажи, что я свяжусь с ней, как только закончу это дело. – Ты будешь осторожен, да? – Я всегда осторожен. – Хотя Холли знает, что тут он кривит душой. Четыре года назад он едва не погиб от чудовищного взрыва вместе с Джеромом, братом Барбары, и самой Холли… а кузина Холли погибла, хотя и чуть раньше. Ходжес, влюбившийся в Джейни Паттерсон, до сих пор скорбит об утрате. И винит себя. Сейчас он заботится о себе не только по собственной инициативе: он верит, что этого хотела Джейни. Он оставляет Холли на хозяйстве, возвращает айфон в чехол на ремне. Раньше, до того как Ходжес стал детпеном, тут висела кобура с «глоком». Выйдя на пенсию, Ходжес постоянно забывал, где его мобильник, но те дни остались в прошлом. Его нынешнее занятие отличается от полицейской работы, однако тоже ничего. Если на то пошло, ему нравится. В сети агентства «Найдем и сохраним» попадает главным образом мелкая рыбешка, но сегодня, похоже, заплыл голубой тунец, и Ходжес в восторге. Ему обещано неплохое вознаграждение, но это не главное. Он работает, и это решающий фактор. Он создан для того, чтобы прищучивать плохих парней вроде Оливера Мэддена, и собирается заниматься этим, пока сможет. При удаче – еще восемь или девять лет, и он намерен наслаждаться каждым днем. Он верит, что Джейни хотела бы этого. Ага, услышал он ее голос, буквально увидел, как она сморщила нос.