И тут мне в голову пришла одна по-настоящему чудовищная мысль. Я попытался оттолкнуть ее от себя. Она никуда не делась… и мне было тяжело. Как если бы пытался оттолкнуть пианино. Я сразу почувствовал испарину на лбу. — Мистер Лебэй дал тебе свой адрес? — спросила Ли. — Нет. — Интересно, заметила ли она что-нибудь на моем лице? — Но он наверняка есть в городской штаб-квартире Американского легиона. Они хоронили Ролланда, и как-то ведь сумели вызвать его брата. А что? Ли только встряхнула головой и, встав с софы, подошла к окну. Она не посмотрела на поблекшее солнце. «Год на исходе», — рассеянно подумал я. — Ты хотел что-то показать мне, — вновь повернувшись ко мне, проговорила она. — Ты помнишь? Я кивнул. Теперь уже нельзя было ничего остановить. Цепная реакция началась. От меня уже ничего не зависело. — Сходи наверх, — сказал я. — Моя комната вторая слева. Загляни в платяной шкаф. Тебе придется покопаться в моем белье, но оно не кусается. Она едва заметно улыбнулась. — И что я там найду? Чемодан с наркотиками? — Нет, я его выбросил сегодня утром. Слишком много места занимал. — А если без шуток, то что? — Автограф Эрни, — сказал я. — Увековеченный в гипсе. — Его автограф? Я снова кивнул: — Да. С дубликатом. Она сходила наверх, и через пять минут мы сидели на софе, рассматривая два квадратных куска гипса, аккуратно вырезанные из тех слепков, что я носил в больнице. Они оба лежали на кофейном столике: на левом была подпись Эрни, сделанная в день, когда я пришел в сознание; на правом было его послание, написанное в День Благодарения. Ли вопросительно посмотрела на меня: — Это же куски твоих… — Да, гипсовых слепков. — Здесь какая-то шутка? — Нет, не шутка. Я сам видел, как он ставил подписи. Мне стало легче, что теперь не я один знал свою тайну. Слишком уж долго она мучила меня. — Но они совсем не похожи друг на друга. — Ты еще говоришь об этом! — сказал я. — Но разве Эрни сейчас похож на самого себя? И это все из-за его проклятой машины. — Я ткнул пальцем в правый кусок гипса. — Это не его подпись. Я видел его домашние работы, я много раз наблюдал, как он подписывал банковские чеки, и это не его подпись. Слева — да. Но эта — нет. Ты сможешь завтра сделать для меня одну вещь? Ли, я не настаиваю… — Какую? Я рассказал. Она медленно кивнула: — Для нас. — Что для нас? — Я сделаю это для нас. Потому что мы оба должны что-то предпринять, разве нет? — Да, — сказал я. — И еще один личный вопрос. Как ты спишь по ночам? — Не слишком хорошо, — призналась она. — Плохие сны. А ты? — Я почти не сплю. И затем, уже не в силах бороться с собой, я положил руки ей на плечи и поцеловал ее. Когда она вздрогнула, я подумал, что она встанет и уйдет… но ее подбородок вдруг приподнялся, и она ответила мне поцелуем, решительно и страстно. Может быть, нам повезло, что я был стеснен в движениях. Прошло довольно много времени, прежде чем она немного отстранилась и вопросительно посмотрела на меня. — Против плохих снов, — сказал я и подумал, что мои слова выглядели бы на бумаге как проявление беспросветной тупости, но в ту минуту прозвучали вполне уместно. — Против плохих снов, — как заклинание повторила она, и на этот раз первой потянулась к моим губам. И мы долго упивались нашим поцелуем, позабыв о двух белых кусках гипса, которые смотрели на нас, как ослепшие глаза с именем и фамилией Эрни, нацарапанными на каждом из них. Мы забыли обо всем на свете, и я только в первую минуту вспоминал тот вечер Дня Благодарения, когда он принес мне в больницу праздничные свечи, пиво и сандвичи. Полагаю, ни одному из нас не приходило в голову, что до тех пор мы не сделали Эрни ничего непростительного — ничего такого, что могло бы обидеть Кристину. Другое дело — теперь. 43. НЕБОЛЬШОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ В следующие три недели мы с Ли играли в детективов и все больше влюблялись друг в друга. В среду она сходила в офис муниципальных властей и заплатила пятьдесят центов за то, чтобы получить ксерокопии двух документов. Когда она появилась на этот раз, вся моя семья была дома. Элли при каждом удобном случае подглядывала за нами. Ли очаровала ее, и позже я нимало не удивился тому, что Элли начала носить такую же прическу, как у Ли. Я выходил из себя… и старался сохранять терпение. Может быть, я понемногу становился старше (но не настолько, чтобы не таскать ее лакомства из потайного места в холодильнике). Если не считать назойливых приставаний Элли, то в тот день, двадцать седьмого декабря, после соблюдения всех ритуалов знакомства с моими родителями у Ли было достаточно времени, чтобы побыть наедине со мной. Мои отец и мама всегда отличались той вежливостью, которая присуща американцам среднего класса, но я чувствовал, что она понравилась им, хотя понимал и то, что им обоим было немного неловко от воспоминаний об Эрни. Так же, как и нам с Ли. Когда мы остались одни, она с какой-то виноватой улыбкой достала из сумочки листок бумаги. — Вот, смотри, — сказала она и положила его на тот же кофейный столик, где вчера лежали куски моих гипсовых слепков. Это была ксерокопия с документа о перерегистрации подержанного автомобиля, «плимута» 1958 года (четырехдверного седана) красно-белой расцветки. Под датой «1 ноября 1978 года» стояли подписи: Арнольд Каннингейм (владелец) и Майкл Каннингейм (попечитель). — Ну и что тебе напоминает верхняя подпись? — спросил я. — Один из кусков гипса, которые ты вчера показывал мне, — ответила она. — Но какой именно? — Тот, где он расписался почти сразу после игры с Ридж-Роком, — сказал я. — Его подпись всегда так выглядела. А теперь давай посмотрим другую. На столик лег второй листок бумаги. Я увидел ксерокопию с документа о регистрации нового автомобиля, «плимута» 1958 года выпуска (четырехдверного седана) красно-белой расцветки. Внизу стояла дата: 1 ноября 1958… — Посмотри на подпись, — спокойно сказала Ли. Я посмотрел. Не нужно было быть гением криминалистической экспертизы, чтобы заметить, насколько почерк Лебэя напоминал надпись, сделанную Эрни в День Благодарения. Имена были разные, но посторонний человек сказал бы, что они написаны одной и той же рукой. Наши руки соединились. Я имею в виду себя и Ли. * * * Вечером я сидел в общей комнате и наблюдал за тем, как мой отец склеивал картонные игрушки для Армии Спасения. Он немного стеснялся своего хобби и поэтому старался не смотреть в мою сторону. А может быть, просто о чем-то думал. Наконец он проговорил: — Ли раньше была с Эрни, да? Он бросил на меня быстрый взгляд и вернулся к своей работе. Я приготовился выслушать замечание о том, что похищение любимой девушки моего друга вряд ли укрепит нашу дружбу, или о том, что кое-кто может усомниться в моей мудрости. Однако он не сказал ни того, ни другого. — Что-то мы давно не видели Эрни. Как ты полагаешь, он стыдится того, что его задержала полиция? У меня было чувство, что отец сам в это не верил, что ему нужно было как-то начать другой, более важный разговор. — Я не знаю, — сказал я. — По-моему, теперь ему не о чем беспокоиться. После смерти Дарнелла, — тут он откинулся на спинку стула, — следствие по его делу вообще может прекратиться. — Вообще прекратиться? — Да, для Эрни. Возможно, судья сделает ему внушение, но ведь теперь никто не захочет оставить неизгладимое черное пятно в биографии молодого белого американца, которому предстоит окончить колледж и занять достойное место в обществе. Он вопросительно взглянул на меня, и я заерзал в кресле, почувствовав себя неловко. — Пожалуй, да.