И тут, прежде чем она сумела остановить его, ещё одно воспоминание вырвалось наружу. Лизи подумала: Ты не просто вышла из-под ивы в снег, Лизи. В этом переходе было нечто большее. Он вывел тебя… — HET! — вскричала она и шлёпнула ладонью по столу. Звук собственного крика испугал, но принёс нужный результат: резко и полностью оборвал опасную цепочку мыслей. Впрочем, мысли эти могли вернуться… и это была бы беда. Лизи посмотрела на кедровую шкатулку, стоящую на столе. Таким взглядом женщина могла бы одарить любимую собачку, которая ни с того ни с сего укусила её. «Вернёшься обратно под кровать, — подумала Лизи. — Вернёшься обратно под meingottскую кровать, и что потом?» — Бул-конец, вот что, — ответила она. Вышла из дома и пересекла двор, направляясь к амбару, держа шкатулку перед собой, словно в ней лежало что-то очень хрупкое или взрывоопасное. 2 Дверь в кабинет она нашла открытой. От порога на полу коридора лежал освещённый прямоугольник: в кабинете горел свет. Последний раз Лизи уходила из кабинета смеясь. И не помнила, оставила ли дверь открытой или закрыла за собой. Она подумала, что свет был погашен, подумала, что вообще не зажигала его. Но, с другой стороны, в какой-то момент она абсолютно не сомневалась в том, что кедровая шкатулка доброго мамика стоит где-то на чердаке, не так ли? Может, один из помощников шерифа заглянул сюда и оставил свет включённым? Лизи полагала, что такое возможно. Она полагала, что возможно всё. Прижав шкатулку к животу, можно сказать, защищая её, Лизи подошла к открытой двери кабинета, заглянула в него. Пусто… вроде бы пусто… но… Без всякой застенчивости она приникла глазом к щели между дверью и косяком. «Зак Маккул» за дверью не прятался. Никто не прятался. Но когда она вновь оглядела кабинет, то сразу увидела, что в окошке автоответчика вновь горит сердитая ярко-красная единица. Лизи вошла, сунув шкатулку под мышку, и нажала на клавишу «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ». И после короткой паузы зазвучал спокойный голос Джима Дули. — Миссас, я думал, мы договорились о встрече в восемь часов вчера вечером. А теперь я вижу вокруг дома копов. Похоже, вы не понимаете, как всё серьёзно, хотя я думаю, что появление дохлой кошки в почтовом ящике трудно истолковать неправильно. — Пауза. Она смотрела на автоответчик как зачарованная. «Я же могу слышать его дыхание», — подумала она. — Я с вами ещё увижусь, миссас. — Пошёл на хер, — прошептала Лизи. — Знаете, миссас, это… как-то… некрасиво, — сказал Джим Дули, и на мгновение она подумала, что ей ответил автоответчик. Потом поняла, что вторая версия голоса Дули принадлежала живому человеку, и источник этого голоса у неё за спиной. Вновь с ощущением, что пребывает в одном из своих снов, Лизи Лэндон развернулась на сто восемьдесят градусов. 3 Она пришла в ужас от его ординарности. Он стоял на пороге её маленького, так ни разу и не использованного по назначению кабинета в амбаре, с пистолетом в одной руке (и вроде бы держал во второй пакет с ленчем), а у неё не было уверенности, что она смогла бы указать на него при опознании в полиции, при условии, что и другие мужчины быди бы худощавыми, в рабочей одежде цвета хаки и бейсболках «Портлендских тюленей». Узкое, без морщин лицо, ярко-синие глаза — другими словами, лицо миллионов янки, не говоря уже о шести или семи миллионах жителей гор на среднем и дальнем юге. Шести или чуть меньше футов ростом, в одном месте из-под бейсболки торчала светло-русая прядь. Лизи смотрела в чёрную дыру в стволе пистолета и чувствовала, как слабеют ноги. В руке он держал не игрушку калибра 0,22 дюйма, а настоящую «пушку», большой автоматический (она решила, что автоматический) пистолет, пули которого оставляли за собой огромные дыры. Лизи присела на край стола. Если бы стола в том месте не оказалось, плюхнулась бы задом на пол. На мгновение решила, что вот-вот надует в штаны, но в последний момент сумела удержать мочу в положенном месте. По крайней мере на какое-то время. — Берите что хотите, — прошептала она сквозь не желавшие шевелиться, будто накачанные новокаином губы. — Берите всё. — Пойдёмте наверх, миссас, — ответил он. — Мы поговорим наверху. Одна мысль о том, что она окажется в кабинете Скотта наедине с этим человеком, наполнили её ужасом и отвращением. — Нет. Берите бумаги и уходите. Оставьте меня одну; Он терпеливо смотрел на неё. По первому взгляду он выглядел лет на тридцать пять. Потом она увидела веера морщинок в уголках глаз и рта и решила, что он на пять лет старше, как минимум на пять. — Наверх, миссас, если вы не хотите начать наше общение с дырки в стопе. Это болезненный способ ведения деловых переговоров. В стопе множество костей и сухожилий. — Ты не… ты не решишься… шум… — С каждым словом собственный голос всё удалялся от неё. Словно голос находился в поезде, и поезд отходил от станции; её голос высовывался из окна, нежно с ней прощаясь. Бай-бай, маленькая Лизи, голос должен покинуть тебя, скоро ты станешь немой. — Шум меня нисколько не тревожит. — Дули, похоже, забавляло происходящее. — Ваших ближайших соседей дома нет, полагаю, уехали на работу, а ваш домашний полицейский отбыл по каким-то делам. — Улыбка с лица ушла, но веселье осталось. — Что-то вы посерели. Полагаю, моё появление для вас — сильный шок. Похоже, вы сейчас хлопнетесь в обморок, миссас. Если хлопнетесь, избавите меня от одной работёнки. — Перестань… перестань называть меня… — «Миссас», вот каким словом она хотела закончить предложение, но огромные пологи поглотили её, серые и тёмно-серые. И прежде чем они стали совсем чёрными и отсекли от неё окружающий мир, Лизи увидела, как Дули засовывает пистолет за брючный ремень («Отстрели себе яйца, — подумала Лизи. — Сделай всем одолжение».) и бросается вперёд, чтобы подхватить её. Она не знала, успел ли он. Потеряла сознание до того, как он её подхватил, или она грохнулась на пол. 4 Она почувствовала, как что-то гладит её лицо, и поначалу подумала, что какая-то собака лижет её языком, может, Луиза. Да только Луи, колли, жила в их доме в Лисбон-Фоллс, а городок этот остался в далёком прошлом. У них со Скоттом никогда не было собаки, потому что у них не было детей, а одно сочеталось со вторым так же естественно, как ореховое масло сочетается с желе или клубника и сл… Идите наверх, миссас… если только вы не хотите начать наше общение с дырки в стопе. Этого хватило, чтобы быстро вернуть её в реальный мир. Она открыла глаза и увидела, что Дули сидит рядом на корточках с влажной, тряпкой в руке и наблюдает за ней: этими ярко-синими глазами. Она попыталась отпрянуть от них. Звякнул металл, потом она почувствовала тупую боль в плече, словно что-то натянулось и остановило её. — Ох! — Не дёргайтесь, а то нанесёте себе травму. — В голосе Дули слышалась забота, он словно давал дельный совет, слова звучали более чем здраво. И Лизи предположила, что в извращённом мире этого психа так оно и было. Из динамиков стереосистемы звучала музыка, впервые за Бог знает сколько времени, наверное, впервые с апреля или мая 2004 года, когда он в последний раз писал. «Уэйморский блюз». Не в исполнении старины Хэнка, другая версия, возможно, группы «Крикетс». Не сверхгромко, как любил слушать музыку Скотт, но достаточно громко. И Лизи могла представить себе, (Я собираюсь причинить вам боль) почему мистер Джим «Зак Маккул» Дули включил музыку. Она не хотела (в местах, которые вы не позволяли трогать мальчикам на танцах) думать об этом (чего ей хотелось, так это снова потерять сознание), но ничего не могла с собой поделать. «Разум — обезьяна», — любил говаривать Скотт, и Лизи вспомнила, откуда взялась эта фраза, даже теперь, сидя на полу в нише, которая использовалась как бар, с одной рукой, прицепленной наручниками к водопроводной трубе: «Солдаты войны» Роберта Стоуна. Идёшь впереди класса, маленькая Лизи! Если, конечно, ты сможешь когда-нибудь куда-то пойти. — Отличная песня, не так ли? — Дули сел в дверях ниши, скрестив ноги по-турецки. Его коричневый пакет для ленча оказался между ними. Пистолет лежал на полу под правой рукой. Дули смотрел на неё так искренне. — И в ней много правды. Вы оказали себе услугу, знаете ли, потеряв сознание… можете мне поверить. — Теперь она слышала его южный выговор, очень похожий на выговор того трусливого говнюка из Нашвилла. Из пакета он достал квартовую банку из-под майонеза, даже этикетка «Хеллман» осталась на месте. Внутри в прозрачной жидкости плавала белая тряпка. — Хлороформ, — гордо объявил он. Смайли Фландерс так же гордился своим лосем. — Мне объяснил, как им пользоваться, один парень, который вроде бы имел с ним дело, но он также сказал, что всё запросто может пойти не так. В лучшем случае вы очнулись бы с сильнейшей головной болью, миссас. Но я знал, что вы не захотите подняться сюда. Я хорошо вас изучил. И он, улыбаясь, нацелил на неё палец, как ствол пистолета, а в стереосистеме Дуайт Йоакам запел песню «В тысяче миль от ниоткуда». Дули, похоже, нашёл один из компакт-дисков, которые Скотт скомплектовал сам. — Могу я выпить стакан воды, мистер Дули? — Что? Да, конечно! Немного пересохло во рту? После такого потрясения, наверное, так и должно случиться. — Он поднялся, оставив пистолет на полу… вероятно, там, где она добраться до него не могла, даже если бы натянула цепь наручников до отказа… а попытаться и не дотянуться — определённо идея не из лучших. Он повернул кран. Трубы заурчали, зафыркали. Через несколько мгновений она услышала, как кран начал выплёвывать воду. Да, пистолет был скорее всего за пределами досягаемости, но вот промежность Дули в каком-то футе, и одна рука у неё была свободна. Дули словно прочитал её мысли. — Вы можете врезать мне по яйцам, если вам того хочется. Но у меня на ногах «док Мартинс», а у вас на руках ничего нет. Так что проявите благоразумие, миссас, и согласитесь на стакан холодной воды. Сейчас вода из крана идёт ржавая, но она быстро очищается. — Сполосните стакан, прежде чем наполнять его. — Голос её звучал хрипло, едва не срывался. — Ими давно не пользовались. — Будет исполнено. — До чего он услужлив. Напомнил ей местных жителей. Напомнил ей собственного отца, если на то пошло. Разумеется, Дули напомнил ей и Герда Аллена Коула, который стрелял в Скотта. Она уже собралась поднять руку и всё-таки ухватить его за яйца, только для того чтобы доставить себе такое удовольствие. Едва смогла сдержаться. Потом Дули наклонился, держа в руке один из тяжёлых стаканов «Уотерфорд». На три четверти наполненный водой. Пусть и не совсем чистой, но достаточно чистой для питья. Какой же прекрасной выглядела эта вода. — Медленно и осторожно берёте стакан. — вещал Дули. — Я отдаю его вам, но если вы бросите стакан в меня, я переломлю вам лодыжку. Если попадёте, переломлю обе, даже если вы не пустите мне кровь. Я говорю серьёзно. Понимаете? Она кивнула, взяла стакан, маленькими глоточками принялась пить воду. В динамиках стереосистемы Дуайт Йоакам уступил место самому старине Хэнку, который принялся задавать вечные вопросы: «Почему ты не любишь меня, как любила прежде? Почему относишься ко мне как к сношенным туфлям?» Дули сидел на корточках, его зад почти касался оторванных от пола каблуков, одна рука обнимала колени. Он напоминал фермера, наблюдающего, как корова пьёт из реки. Лизи предположила, что он настороже, но не в стопроцентной боевой готовности. Он не ждал, что она бросит в него тяжёлый стакан, и, разумеется, в этом был прав. Она не хотела оказаться с переломанными лодыжками. «Естественно, я же так и не взяла первый, самый важный урок катания на коньках, — подумала она, — а по четвергам на Оксфордском центральном катке вечера одиночников». Утолив жажду, она протянула стакан Дули. Он его взял, осмотрел. — Вы действительно не хотите их… двух последних глотков, миссас? — Но и Лизи его уже изучила: войдя в роль хорошего парня, Дули переигрывает. Возможно, сознательно, возможно, сам того не понимая. Имело ли это значение? Вероятно, нет. — Я напилась. Дули допил воду, при каждом глотке его адамово яблоко скользило по худой шее. Потом спросил, лучше ли она себя чувствует. — Я буду чувствовать себя лучше, когда вы уйдёте. — Это справедливо. Много времени я у вас не отниму. — Он вновь сунул пистолет за брючный ремень, поднялся. Его колени хрустнули, и Лизи вновь подумала (более того, изумилась): «Это не сон. Это действительно происходит со мной». Дули рассеянно пнул стакан, и тот откатился на белый, от стены до стены, ковёр кабинета. Подтянул штаны. — Не могу здесь долго болтаться, миссас. Ваш коп вернётся, он или другой, и, как я понимаю, к вам может заявиться одна из сестёр, или это не так? Лизи промолчала. Дули пожал плечами, как бы говоря: «Пусть будет по-вашему», а потом высунулся из ниши. Лизи просто не верила своим глазам, потому что много раз видела, как Скотт проделывал то же самое: руками упирался в дверную раму, в которой не было двери, ноги оставались на деревянном полу ниши, а голова и корпус всовывались в кабинет. Но Скотт никогда не носил хаки. До самой смерти отдавал предпочтение синим джинсам. И у него не было лысины на макушке. «Мой муж умер до того, как начал лысеть», — подумала она. — Чертовски красивое место, — сказал он. — Что это? Переделанный сеновал? Должно быть. Она промолчала. Дули по-прежнему высовывался из ниши, теперь ещё и покачивался взад-вперёд, поглядывая сначала налево. Потом направо. «Владыка всего, что видит перед собой», — подумала Лизи. — Действительно, милое местечко, — продолжил Дули. — Как я и ожидал. У вас тут три комнаты, если можно назвать это комнатами, и над каждой часть крыши застеклена, так что естественного света предостаточно. В наших местах дома, в которых комнаты идут одна за другой, как здесь, мы называем ружейными домами или ружейными лачугами, но тут ничего лачужного нет, не так ли? Лизи промолчала. Он повернулся к ней с серьёзным лицом. — Не подумайте, что я завидую ему, миссас… или вам, теперь, когда он мёртв. Я провёл какое-то время в тюрьме «Заросшая гора». Возможно, профессор вам об этом говорил. И именно ваш муж помог мне там пройти через худшее. Я прочитал все его книги, и знаете, какая мне понравилась больше всего? «Разумеется, — подумала Лизи. — «Голодные дьяволы». Ты, вероятно, прочитал её раз девять». Но Дули её удивил. — «Дочь Коустера». И мне она не только понравилась, миссас, я в неё влюбился. Я взял за правило перечитывать эту книгу раз в два или три года, после того как нашёл её в тюремной библиотеке, и я могу цитировать длинные абзацы. Знаете, какая часть мне нравится больше всего? Когда Джин находит в себе силы возразить отцу и говорит ему, что уходит, нравится это тому или нет. Вы знаете, что он говорит этому паршивому старому херу, уж простите меня за мой французский.