На третий год заключения Питера, когда он впервые смог тридцать раз подтянуться на потолочной балке в своей «спальне», Андерс Пейна подал в отставку. В пивных об этом судачили целую неделю, а тюремщики Питера – еще дольше. Многие говорили, что Флегг сразу же предаст Пейну суду, и скоро жители города воочию убедятся, что же все-таки течет в жилах бывшего главного судьи – кровь или ледяная вода. Но Пейну не трогали, и пересуды прекратились. Питер был рад этому: он не держал зла на старика, хоть тот и поверил в его виновность. Он уже понял, как ловко Флегг умеет подделывать улики. В тот же год умер отец Денниса, Брендон, просто и достойно, так же как и жил. Несмотря на ужасную боль в груди, он закончил дневную работу и медленно добрел до дома. Он сидел на кровати и ждал, когда пройдет боль, но она только усиливалась. Тогда он подозвал жену и сына, поцеловал их и попросил налить ему стаканчик джина. Выпив, он еще раз поцеловал жену и отослал ее из комнаты. – Служи своему хозяину как следует, Деннис, – сказал Брендон сыну. – Ты теперь мужчина, и на тебе лежат мужские обязанности. – Я буду служить королю, как смогу, отец, – пообещал Деннис, хотя его пугала мысль о том, что придется взваливать на себя обязанности отца. Уже три года Брендон и Деннис служили Томасу, и на первый взгляд их обязанности оставались теми же, что и при Питере, но только на первый взгляд. – Да, королю, – прошептал Брендон. – Но если тебе понадобится сослужить службу твоему первому хозяину, Деннис, ты не должен колебаться. Я бы никогда… В этот момент Брендон схватился рукой за грудь и умер. Он всегда хотел умереть именно так – в своем кресле, у своего камина. На четвертый год заключения Питера – его веревка постепено становилась все длиннее и длиннее – исчезло семейство Стаадов. Корона присвоила себе то немногое, что осталось от их земель, как это делалось с другими знатными семьями, тоже исчезнувшими. Исчезновение Стаадов было лишь вскользь упомянуто в пивных в заполненную событиями неделю – четыре казни, повышение налога на владельцев лавок и заключение в тюрьму старухи, которая три дня и три ночи бродила вокруг замка, крича, что ее сына забрали и мучают за то, что он выступал против нового налога на скот. Но когда Питер услышал из разговора тюремщиков о Стаадах, сердце его замерло. Цепь событий, приведших к исчезновению семьи его старого друга, была теперь до ужаса знакомой всем в Делейне. Топор палача уже сильно сократил количество делейнской знати. Многие погибли потому, что их семьи служили королевству сотни, а то и тысячи лет, и они не могли поверить, что их может постигнуть подобное несчастье. Другие бежали, спасаясь от той же участи. Среди них были и Стаады. Ходили слухи, с опаской передаваемые в самые уши, что бежавшие дворяне не просто бежали, а собрались где-то, быть может, в диких лесах на севере, и поклялись свергнуть короля. Эти истории доходили до Питера, словно принесенные ветром, но он не давал надежде слишком глубоко проникнуть в свое сердце. Вместо этого он работал над веревкой. В первый год веревка каждые три недели удлинялась на восемнадцать дюймов. В конце года у него был трос длиной в двадцать пять футов, вроде бы достаточно прочный, чтобы выдержать его вес. Но между спуском на веревке с высоты потолочной балки и с высоты в триста футов имелась определенная разница, и Питер знал это. Его жизнь в буквальном смысле висела на волоске – на этом тонком тросе. И двадцати пяти футов в год явно было недостаточно; он мог надеяться на осуществление своего плана лишь через восемь лет, а доходившие до него слухи становились все тревожнее. Королевство должно устоять; нельзя допускать хаоса и мятежа. Справедливость должна быть восстановлена законным путем, а не огнем и мечом. Перед законом все равны – он, Томас, Левен Валера, даже Флегг. Как понравились бы эти его мысли Андерсу Пейне! Питер решил, что должен попытаться бежать как можно скорее. Он снова и снова делал вычисления в уме, чтобы не оставлять следов, обещая себе, что не допустит ошибки. На второй год он начал брать по десять ниток из каждой салфетки, на третий – по пятнадцать, на четвертый – по двадцать. Веревка росла. В конце второго года пятьдесят восемь футов; в конце третьего – сто четыре, в конце четвертого – уже сто шестьдесят. До земли оставалось еще сто сорок футов. В последний год Питер начал брать по тридцать ниток из каждой салфетки, и это впервые стало заметно – края салфеток были теперь как будто изгрызены мышами. Каждый день он ждал, что его хитрость будет обнаружена. 75 Но его так и не разоблачили. Питер не спал ночами, думая, что делать, если кто-нибудь увидит испорченные салфетки и это станет известно Флеггу. Он исходил из того, что салфетки берутся из какого-то ограниченного запаса – что-то около тысячи – и возвращаются к нему снова и снова. Правду знал только Деннис, но Питер не мог его спросить; иначе это сберегло бы ему два года работы. На самом деле там, откуда брали салфетки для Питера, их хранилось не тысяча, не две, даже не двадцать, а почти полмиллиона. Под замком был подвал размером с бальный зал, и он был заполнен одними салфетками – бесчисленным количеством салфеток. Неудивительно, что их запах показался Питеру затхлым; они лежали там со времен, не так далеко отстоящих от заключения несчастного Левена Валера, и их существование по иронии судьбы тоже, хоть и косвенно, было работой Флегга. В те времена он сумел погрузить Делейн в столь желанный для него хаос. Валера лишился прав на трон, и его место занял безумный король Алан. Проживи он еще лет десять, и страна утонула бы в крови… Но Алана поразила молния, когда он в грозу играл в кости на заднем дворе своего дворца (я уже сказал, что он был безумен). Говорили, что сами боги послали эту молнию. Наследовала ему племянница Кайла, Кайла Добрая… и от нее прямая линия вела к Роланду и его сыновьям, о которых идет речь в этой истории. Это она, Кайла Добрая, вывела страну из мрака и нищеты, почти опустошив для этого королевскую сокровищницу. Она и так изрядно опустела за время дикого царствования Алана II, короля, который иногда высасывал кровь из отрезанных ушей своих слуг и считал, что умеет летать; короля, который больше интересовался магией и некромантией, чем благосостоянием своего народа. Кайла знала, что после безумств Алана ее подданным нужны спокойствие и забота, и для начала решила дать работу всем, кто мог работать. Все старики, которые не могли восстанавливать развалины или строить новые стены замка, стали делать салфетки – не потому, что салфетки были нужны (мы уже говорили, что бо`льшая часть делейнской знати обходилась без них), а потому, что нужна была работа. За двадцать лет хаоса руки людей стосковались по работе, и они трудились с охотой, прилежно склоняясь над ткацкими станками, такими же, как в кукольном доме Саши… только намного больше. Десять лет старики королевства ткали салфетки, получая за это деньги от королевы Кайлы. Десять лет эти салфетки сносили в сухое, прохладное хранилище в замке. Питер заметил, что многие из его салфеток не только странно пахли, но и были проедены молью. Странно не это, а то, что большинство их осталось целыми. Деннис мог бы сказать, что салфетки приносились Питеру, уносились (кроме тех ниток, что он выдергивал), а потом просто выбрасывались. А почему бы и нет? Их хватило бы для пятисот принцев на пятьсот лет… а может быть, и дольше. Если бы не Андерс Пейна, салфеток могло бы быть меньше, но он знал, как та бедная женщина нуждается в работе, и уже после бегства Стаадов продолжал снабжать Бесона деньгами. И она сидела в своем кресле у самых дверей кладовой и год за годом спарывала с салфеток королевские гербы. Неудивительно, что весть о маленьком воровстве так никогда и не достигла ушей Флегга. Так что вы сами видите: Питер мог бы работать гораздо быстрее, если бы не решил, что салфетки все время к нему возвращаются. Если бы он задался целью проверить это… Впрочем, что ни делается, все к лучшему. Или нет? На этот вопрос тоже отвечайте сами. 76 В конце концов Деннис, преодолев страх, стал дворецким Томаса. Это оказалось не так уж трудно. Томас его почти не замечал, только иногда ругал, что он не принес его туфли (сам Томас обычно бросал их где попало и забывал потом где) или настаивал, чтобы Деннис выпил с ним бокал вина. Вино вызывало у Денниса изжогу, хотя по вечерам он с удовольствием пропускал стаканчик джина, но он все равно пил. Деннис и без советов отца знал, что случается с теми, кто отказывается пить с королем. И иногда, опьянев, Томас требовал, чтобы Деннис не уходил домой, а проводил ночь в его покоях. Деннис справедливо полагал, что Томасу просто одиноко. Он долго и бессвязно жаловался, как трудно быть королем, как он пытается улучшить жизнь подданных и как все по разным причинам ненавидят его. Иногда во время этих жалоб он начинал плакать, иногда дико хохотал. Потом вдруг засыпал посередине путаной речи в защиту того или иного налога. Иногда ему удавалось добраться до кровати, и тогда Деннис спал на кушетке, но чаще король падал на кушетку, и его дворецкому приходилось коротать ночь на холодном полу. Безусловно, это была довольно странная жизнь для королевского дворецкого, но Деннис другой не знал. Томас не обращал на него внимания, но важнее то, что на него не обращал внимания и Флегг. Он использовал юношу как простое орудие в своей интриге, приведшей Питера в Иглу, а когда все кончилось, забыл о нем. Если бы Флегг подумал о Деннисе, он счел бы, что парню еще повезло: ведь он стал дворецким самого короля. Но однажды, зимним вечером того года, когда Питеру исполнился двадцать один, а Томасу шестнадцать, когда тонкая веревка Питера была уже почти закончена, Деннис увидел нечто, изменившее все, – и с того, что он увидел, я и начну изложение финальных событий моей сказки. 77 Та ночь была очень похожа на ночь накануне смерти Роланда. Ветер завывал и злился в узких улицах города. Луга предместий и камни мостовых покрылись коркой льда. Ущербная луна то и дело пряталась в тучах, но к полуночи тучи окончательно затянули небо, и в два часа, когда Томас разбудил Денниса щелканьем замка в двери, ведущей в коридор, уже начался снегопад. Деннис вскочил, чувствуя, как сотни иголок впиваются в затекшие во сне ноги. Накануне Томас уснул на кушетке, и молодому дворецкому достался ковер у очага. Огонь почти потух, и Деннису казалось, что его дальний от огня бок покрывается инеем. Он повернулся на скрежещущий звук… и сердце его подпрыгнуло от страха. На миг ему показалось, что перед ним призрак, и он едва не закричал. Потом до него дошло, что это всего-навсего Томас в белой ночной рубашке. – М-м-мой господин? Томас не ответил. Глаза его были открыты, но не смотрели на замок – они уставились вперед, в никуда. Деннис вдруг понял, что король ходит во сне. Тут Томас каким-то образом догадался, что дверь не открывается из-за засова, открыл его и вышел в коридор. В колеблющемся свете факелов он еще больше напоминал призрак. Деннис какое-то время сидел на полу с колотящимся сердцем. Снаружи ветер завивал снег в кружащиеся столбы и завывал, как стая ведьм. Что же делать? Молодой король – его хозяин. Он обязан следовать за ним. Может, эта дикая ночь заставила Томаса вспомнить о Роланде и о его последнем дне, а может, и нет – Томас и без того много думал об отце. Чувство вины терзало его, как медленный ад. В тот день он выпил меньше, чем обычно, но казался более пьяным: речь его была бессвязна, остекленевшие глаза широко раскрыты. Это в немалой степени объяснялось отсутствием Флегга. Ходили слухи, что изгнанники – и в их числе Стаады – собираются где-то в северных лесах, и Флегг повел против них полк королевских солдат. В отсутствие чародея Томасу всегда делалось хуже. Ему уже недоставало вина, чтобы уснуть. Неспокойная совесть не лучшее снотворное, и король мог забыться только с помощью зелий Флегга, которые становились все более и более сильнодействующими. Уходя в поход, чародей оставил запас на три дня, но он отсутствовал уже неделю, и оставшиеся дни Томас почти не спал. Его неотступно терзали мысли об отце. Казалось, он слышит его голос: Что ты на меня уставился? Вино… улыбка Флегга… волосы отца, охваченные огнем… эти видения отгоняли сон и заставляли Томаса долгие часы ворочаться в постели. Когда на восьмую ночь Флегг так и не вернулся (он стоял лагерем в пятидесяти милях от столицы и был в прескверном настроении; солдаты не обнаружили ничего, кроме замерзших следов копыт), Томас оставил Денниса ночевать у себя. И в ту же ночь он встал и пошел. 78 Деннис крался за своим хозяином по пустым и темным каменным коридорам, и, я думаю, вы догадываетесь, куда Томас Светоносный в конце концов его привел. Долгая ночь постепенно переходила в долгое и столь же ненастное утро. В коридорах никого не было – если бы кто-нибудь там оказался, он или она побежали бы прочь, возможно, с криком, решив, что увидели двух духов: один впереди в белой рубашке, очень похожей на саван, второй – в суконном камзоле, какой носят слуги, но босиком и с лицом, бледным, как у трупа. Да, я думаю, те, кто мог их увидеть, долго молились бы перед сном… да и молитвы вряд ли помогли бы им уснуть. Томас остановился в самой середине коридора, возле потайной двери, о существовании которой Деннис даже не подозревал. Король стоял, и никакая служанка со стопкой белья не прошла мимо них, как тогда, несколько лет назад, когда Флегг показывал Томасу этот ход, – все приличные служанки еще крепко спали. Томас и вслед за ним Деннис подошли к стене, и там король остановился так внезапно, что Деннис едва не налетел на него. Томас обернулся, скользнув невидящим взглядом по лицу Денниса, который еле удержался, чтобы не закричать. В призрачном свете чадящих факелов эти пустые глаза походили на отражение луны в гнилой воде. Томас не видел его; дворецкий сделался для короля тусклым. Бежать, прошептал рассудок Денниса, и в его звенящей голове этот шепот звучал криком. Бежать скорее, он же мертвый, он умер во сне, и я иду за ходячим трупом! Но потом он услышал голос отца, его отца, шепчущий: Если тебе понадобится сослужить службу твоему первому хозяину, ты не должен колебаться. И голос, еще более тихий и глубокий, подсказал ему, что время сослужить эту службу пришло. Деннис, юноша дворецкий, уже однажды изменивший историю Делейна, найдя сгоревшую мышь, изменил ее еще раз, оставшись на месте, хотя страх сковал его с головы до ног. Странным низким голосом, совсем не похожим на свой обычный (хотя Деннису он показался знакомым), Томас сказал: – Четвертый камень от основания. Надави на него. Скорее! Привычка повиноваться была так сильна, что Деннис потянулся к камню, прежде чем понял, что Томас приказывает сам себе. Король нажал на камень, который отодвинулся дюйма на три, и у Денниса отвисла челюсть. Кусок стены отъехал в сторону, обнажая потайную дверь. Деннису опять захотелось убежать – потайные двери напоминали ему о тайниках, а конкретно о том, где он нашел мышь. Томас шагнул внутрь, и мгновение только его рубашка белела в темноте. Потом стена закрылась снова. Деннис стоял, переминаясь с одной ноги на другую. Что ему теперь делать? И снова он услышал голос отца, на этот раз нетерпеливый, не слушающий никаких возражений: Иди за ним, болван! Скорее! Не то будет поздно! Но, папа, там темно… Его будто ударили по щеке, и он в смятении подумал: Какая у тебя сильная рука, папа, даже у мертвого! Ладно, ладно, я иду. Он отсчитал четыре камня от основания и нажал. Дверь со скрипом приоткрылась. В зловещей тишине коридора послышался странный стук – будто пробежала каменная мышь. Деннис не сразу понял, что это стучат его собственные зубы. Папа, я боюсь! – пожаловался он в последний раз и шагнул вслед за королем Томасом в темноту.