– Еще рано, – ответил отец… или призрак… или кто бы то ни был. – Тебе еще многое нужно сделать. – Отец! – закричал Питер изо всех сил, и тюремщики внизу замерли, уверенные, что дух короля Роланда явился, чтобы утащить их узника в ад. В ту ночь они больше не пили, а наутро один из них отправился в церковь, вновь обратился к вере и впоследствии даже стал священником. Его звали Корран, и я расскажу вам о нем в другой раз. Питер на самом деле видел дух, но был ли то настоящий призрак его отца или он родился в его воспаленном воображении, не могу сказать. Голос Питера стал тише; стражники больше ничего не слышали. – Здесь так холодно… а мне жарко. – Бедный мальчик, – промолвил отец. – Ты пережил тяжелые испытания, и это еще не конец. Но Деннис узнает… – Что узнает? – спросил Питер. Его щеки горели, но лоб был бледным, как свечка. – Узнает, куда ходит во сне лунатик, – прошептал отец и вдруг исчез. Питер провалился в обморок, который перешел в крепкий сон, и во сне болезнь отступила. Юноша, который весь последний год делал по шестьдесят наклонов и сто приседаний по утрам, проснулся на следующее утро слишком слабым, чтобы сделать это… но он снова был здоров. Бесон и его подчиненные были разочарованы, но с тех пор предпочитали не подходить к Питеру близко. Это облегчило его работу. Но не намного. Я не в силах рассказать вам о бесконечном, изматывающем труде Питера. Многие часы, иногда с паром, выдыхаемым изо рта, иногда с льющимся по лицу потом, всегда в страхе разоблачения, в одиночестве, сопровождаемый лишь невеселыми мыслями и почти абсурдными надеждами, он ткал и ткал. Я многое могу рассказать, но невозможно передать ощущение этих долгих часов, дней, недель, в течение которых время, казалось, остановилось. Об этом могли поведать только великие мастера, искусство которых давно умерло. Пожалуй, единственным, что зримо свидетельствовало о прошедшем времени, была борода Питера. За 1825 дней она стала длинной и пушистой, доходя до середины груди, и, хотя юноше был только двадцать один год, в ней кое-где серебрилась седина. Не росла борода только там, где ноготь Бесона оставил шрам. Питер всякий раз брал лишь по пять ниток из каждой салфетки – пятнадцать в день. Он складывал их под матрас, и за неделю у него накапливалось сто пять. Каждая нитка была длиной около двадцати дюймов. Первую веревку он свил через неделю после того, как получил домик. Пользоваться станком в семнадцать лет было не так легко, как в пять; к тому же он сильно нервничал. Если бы его застали за работой, он сказал бы, что сплетал нитки ради забавы… если бы они поверили. Он убедился, что станок работает, когда из другого его конца выполз первый тонкий канатик. После этого он стал работать быстрее, нажимая ногтем большого пальца на ножную педаль. Иногда станок поскрипывал, но скоро разработался и ткал так же хорошо, как в детстве. Но веревка получилась очень тонкая, не больше четверти дюйма в диаметре. Питер связал ее концы и подергал. Веревка не рвалась. Так и должно было быть – салфетки ткали из лучшего хлопка. Он подергал сильнее, пытаясь определить, какой груз веревка может выдержать. Веревка держалась, и он почувствовал, как в нем растет надежда. Ему вдруг вспомнился Иосиф. Это Иосиф, главный конюший, рассказал о таинственном явлении, называемом перегрузкой. Дело было летом, и они смотрели, как громадные андуанские быки тянут камни для новой рыночной площади. На спине каждого быка восседал потный ругающийся погонщик. Питеру тогда было одиннадцать, и он подумал, что это зрелище лучше любого цирка. Иосиф показал ему на толстую кожаную упряжь быков, к которой были прикреплены цепи, держащие камни. Он сказал, что необходимо точно рассчитывать, сколько весит каждый камень. – Потому что если они слишком тяжелые, бык может надорваться, – сказал Питер. Это был не вопрос – ему это казалось очевидным. Он жалел быков, волокущих каменные плиты. – Нет. – Иосиф зажег огромную сигару, чуть не опалив себе нос, и глубоко затянулся. Ему всегда нравилось общество юного принца. – Нет! Быки совсем не глупы. Люди думают так из-за того, что они такие послушные и спокойные. Это больше говорит о людях, чем о быках. Пока бык может тащить камень, он тащит; когда не может, останавливается и стоит, сколько его ни бей. Нет, быки совсем не глупы. – Тогда зачем рассчитывать вес камня, если бык все равно не потащит слишком тяжелый? – Это не из-за камня, а из-за цепей. – Иосиф указал на одного быка, тянувшего камень размером с маленький дом. Голова животного была опущена, глаза терпеливо смотрели вперед, пока погонщик охаживал его палкой. Камень рывками продвигался вперед, оставляя в земле борозду, в которой вполне мог спрятаться одиннадцатилетний мальчик. – Бык тащит камень, пока может, но он ничего не знает о цепях или о перегрузке. – А что это? – Это когда лопается цепь, – ответил Иосиф. – Лопается и летит в сторону. Не дай бог нам увидеть это. Ужасное зрелище! Она может искалечить погонщика или перебить ноги самому быку. Иосиф затянулся в последний раз и бросил окурок в грязь. – Перегрузка, – сказал он, – это то, о чем важно знать принцу. Цепь рвется, если груз слишком велик, то же можно сказать и о человеке. Помни об этом. Он вспомнил это теперь, когда проверял на прочность свою первую веревку. Сколько нужно сплести, чтобы они выдержали его вес? Пять? Десять? Лучше ошибиться в большую сторону. Если они не выдержат… на площади Иглы очень твердые камни. Питер тянул, пока не заболели мышцы на руке. Когда веревка порвалась, он прикинул, что тянул с силой, примерно равной тяжести шестидесяти фунтов. Не так уж плохо. Обрывки веревки Питер выбросил за окно. Утром ее подметут вместе с прочим мусором. Мать Питера, видя интерес сына к обстановке кукольного дома, научила его ткать веревки и плести из них маленькие коврики. За годы любое умение обычно забывается, но у Питера было достаточно времени, чтобы вспомнить и потренироваться. Питер сплетал вручную две веревки и вплетал между ними третью, но ниже, так, что ее конец спускался вниз, как основа дальнейшей работы. У него ушло три недели на обучение и четвертая – на запоминание системы. Но в результате получилась настоящая веревка. Он смог ее разорвать, только намотав концы на руки, после долгих усилий. В его «спальне» под потолком были дубовые брусья. Он мог попробовать веревку на прочность, привязав ее к одному из них… А если она порвется, придется начинать все сначала. Но эти мысли ничего не давали, надо было просто работать. В каждой нитке было около двадцати дюймов, но три из них уходило на узлы. За три месяца он сплел веревку из трех частей, каждая из которых была соткана из ста пяти ниток длиной в три фута. Однажды ночью, когда пьяные тюремщики играли в карты внизу, он привязал веревку к балке. Половина ее длины ушла на балку и узел. Выглядела она ужасно тонкой. Питер повис на ней, ожидая, что веревка вот-вот лопнет и он свалится на пол. Но эта держала. Почти не в силах в это поверить, Питер висел на тонкой, еле видимой веревке почти минуту, потом встал на кровать, чтобы отвязать узел. Он долго не мог этого сделать – глаза заливали слезы. Он не испытывал такой радости с тех пор, как получил записку Бена. 72 Он держал веревку под матрасом, но это не могло продолжаться долго. Высота Иглы была триста сорок футов; от его окна до камней площади – не менее трехсот. Рост Питера был шесть футов, и он надеялся, что сможет спрыгнуть с двадцатифутовой высоты без вреда для себя. Оставалось двести семьдесят. Один из камней в восточной стенке «спальни» расшатался, и Питер без особого труда смог его вынуть. За камнем оказалась пустота, и он сунул туда руку, похолодев при абсурдном ожидании, что там в темноте, кто-нибудь схватит его или укусит. Ничего не случилось, и он уже собирался вынуть руку, но тут пальцы почувствовали металлический холод. Питер вытащил находку – медальон в форме сердца на цепочке. По виду и медальон, и цепочка были золотыми, но казались странно легкими. После тщательного осмотра Питер нащупал потайную пружинку, и медальон со щелчком раскрылся. Внутри были два портрета дивной работы, маленькие, как картины в кукольном доме. Питер смотрел на них с мальчишеским восторгом. Мужчина и женщина, очень красивые. На губах мужчины застыла улыбка; темные глаза женщины туманила печаль. Медальон явно был очень старым, но лица этих людей показались Питеру знакомыми. Он их где-то видел. Он посмотрел на заднюю крышку. Там было что-то вроде вензеля, но настолько стертого, что разобрать инициалы не удалось. По какому-то наитию Питер опять полез в отверстие. На этот раз он нащупал листок бумаги – ветхий, но с ясным текстом и четкой подписью. Левен Валера, зловещий Черный Герцог из Южного феода. Валера, который мог стать королем, но вместо этого провел остаток жизни в Игле за убийство своей жены. Неудивительно, что он узнал портреты. Мужчина был Валера, а женщина – его жена Элинор, о красоте которой слагали баллады. Письмо было написано странными рыжеватыми чернилами и с первой строчки тронуло холодом сердце Питера. Чем дальше он читал, тем больше его бил озноб, и не только из-за сходства судьбы Валера с его собственной. Нашедшему это письмо… Я пишу его собственной кровью из вены, которую вскрыл зубами. Перо мое – обломок ложки, каковой я долго точил о камни моей Темницы. Почти четверть века провел я здесь; я вошел сюда Юношей, теперь же я Старец. Ко мне вновь пришла Болезнь, и боюсь, что на сей раз я не выживу. Я не убивал мою Жену. Хотя все улики против меня, я не убивал мою Жену. Я любил ее и все еще люблю, хотя ее дорогое Лицо померкло в моей вероломной Памяти. Я уверен, что Элинор убил королевский волшебник и сделал так, что в этом обвинили меня, ибо я стоял на его Пути. Похоже, что его Планы исполнились, но я верю, что в конце концов Боги накажут Злодея. Его День придет, и я верю в это все сильнее по мере приближения моего собственного Конца. Верю, что Некто войдет в это место скорби и найдет мое послание, и к нему взываю я: Отмщение, Отмщение, Отмщение! Забудьте меня и мою жалкую Смерть, но заклинаю, не забывайте мою дорогую Элинор, убитую в собственной постели! Это не я отравил ее вино; я кровью пишу имя Убийцы: Флегг! Флегг! Флегг! Возьмите медальон и покажите ему, прежде чем освободить Мир от этого величайшего Злодея – покажите, чтобы он знал, что я сыграл роль в его Падении даже из моей Могилы. Левен Валера. Наверное, теперь вы поймете состояние Питера. Может, вы поймете его еще лучше, если я напомню, что никто не знал истинного возраста Флегга. Питер читал о преступлении Левена Валера в древней истории. И теперь этот пожелтевший клочок бумаги называл по имени истинного виновника этого преступления. Но это случилось во времена Алана II… …а Алан II правил Делейном четыреста пятьдесят лет назад. – О боже, – прошептал Питер. Он успел дойти до кровати и упасть на нее, прежде чем подкосившиеся ноги бросили его на пол. – Он уже был здесь! Он делал то же самое, точно так же, и это было более четырех столетий назад! Лицо Питера побледнело, как у мертвеца, волосы встали дыбом. Он впервые понял, что Флегг, королевский чародей – чудовище, пришедшее в Делейн снова и служащее теперь новому королю, служащее его несчастному, глупому младшему брату. 73 Сперва Питер хотел предложить Бесону еще денег за то, чтобы тот передал медальон и записку Андерсу Пейне. Ему казалось, что это может указать на истинного преступника и освободить его, Питера. Потом он решил, что такие чудеса случаются в сказках, но не в реальной жизни. Пейна просто посмеется и назовет это подделкой. А если и поверит? Это может погубить и главного судью, и узника. Питер внимательно слушал обрывки разговоров Бесона и стражников, знал о Черной Подати и о том, что Томаса Светоносного переименовали в Томаса Налогоносного. Ходили и еще более нелестные шутки о короле, и топор палача на площади Иглы поднимался и опускался с постоянством, которое могло бы показаться скучным, не будь оно таким устрашающим. Теперь Питер начал прозревать. Цель Флегга: нарушить устоявшийся в Делейне порядок, привести королевство к смятению и хаосу. Находка медальона и записки только ускорит его действия, и тогда они с Пейной неминуемо погибнут. В конце концов Питер спрятал улики туда, где они лежали раньше, и туда же положил три фута веревки, на изготовление которых у него ушел месяц. Находка медальона, пролежавшего в тайнике более четырехсот лет, доказывала, что место это вполне надежно. В ту ночь он долго не мог заснуть. Ему мерещился сухой, надтреснутый голос Левена Валера, шепчущий в ухо: Отмщение! Отмщение! Отмщение! 74 Время шло, а Питер по-прежнему оставался в своей одиночной камере. Борода закрыла всю нижнюю часть его лица, кроме белого шрама, похожего на зигзаг молнии. За это время он видел в окно много горестных изменений и еще о многих слышал. Топор палача продолжал работать с мерностью маятника – иногда за день с плахи скатывалось не меньше дюжины голов.