[Я тебя вышвырну, Краткий. Я вышвырну тебя за большое время. И я вышвырну всех твоих дружков. Ты меня понял? Ты меня…] Ральф неожиданно поднял руку с повернутой к голове ладонью на уровень плеча, словно собирался провести удар карате. Потом он резко опустил ее и пораженно уставился на то, как густой синий клин света слетел с кончиков его пальцев и ринулся через улицу как брошенное копье. Док № 3 пригнулся как раз вовремя, схватившись одной рукой за панаму Макговерна, чтобы та не слетела. Синий клин пролетел в двух или трех дюймах от маленькой сжатой ручонки и ударился в переднее окно «Буффи-Буффи». Там он растекся, как какая-то сверхъестественная жидкость, и на мгновение пыльное стекло вспыхнуло яркой голубизной сегодняшнего неба. Оно потускнело через секунду, и Ральф снова увидел женщин внутри прачечной, гладивших одежду и набивавших свои стиральные машины, словно ничегошеньки не произошло. Лысый гном выпрямился, сжал ладошки в кулаки и погрозил ими Ральфу. Потом он сдернул со своей головы шляпу Макговерна, сунул ее край себе в рот и вырвал зубами кусок. После этого странного поступка, похожего на вспышку гнева у ребенка, солнце высекло искры огня из мочек его маленьких, аккуратно вырезанных ушей. Он выплюнул кусок расщепившейся соломы, а потом снова нахлобучил шляпу себе на голову. [Эта собака была моя, Краткий! Я хотел поиграть с ней! Теперь мне, наверное, придется поиграть с тобой, а? С тобой и твоими сраными дружками!] [— Убирайся отсюда!] [Лизун! Трахал и лизал свою мамашу!] Ральф знал, где он слышал это «очаровательное» напутствие раньше: от Эда Дипно возле аэропорта, летом 1992-го. Такое не забывается. Его вдруг снова охватил ужас. Во что же, ради всего святого, он вляпался? 5 Ральф снова поднес руку к своей голове, но что-то в нем — что-то внутри его — изменилось. Он мог опять опустить ее тем же резким, бьющим жестом, но почти не сомневался, что на этот раз яркий голубой клин не слетит с пальцев. Однако док явно не знал, что ему грозят незаряженным револьвером. Он отпрянул назад, загородившись рукой со скальпелем, словно щитом. Уродливо обкусанная шляпа соскользнула ему на глаза, и на мгновение он стал похож на Джека Потрошителя из какой-то театральной постановки… чьи патологические устремления могли быть вызваны очень маленьким ростом. [Я достану тебя за это, Краткий! Ты погоди! Ты только погоди! Ни один Краткосрочный не может обыграть меня!] Однако в данный момент с маленького лысого врача было довольно. Он круто развернулся и побежал в заросший сорняком проем между прачечной и жилым домом; его слишком длинный грязный халат развевался и хлопал по ножкам в джинсах. Вместе с ним из дня исчезла яркость. С ее уходом Ральф ощутил прилив чувств такой силы, какую раньше никогда не подозревал в себе. Он чувствовал себя полностью проснувшимся, полным сил, и его буквально распирало восторженное возбуждение. Я прогнал его, клянусь Богом! Я прогнал маленького сукина сына прочь! Он понятия не имел, кем на самом деле было это существо в белом халате, но знал, что спас от него Розали, и сейчас этого было достаточно. Изводящие сомнения в собственной нормальности могли опять подползти завтра утром, когда он будет сидеть в своем кресле и глядеть вниз, на пустынную улицу… Но пока что он чувствовал себя так, словно выиграл миллион долларов в лотерею. — Ты его видела, правда, Розали? Ты видела это маленькое противное… Он глянул вниз, увидел, что Розали уже больше не сидит возле его пяток, и поднял глаза как раз вовремя, чтобы заметить, как она ковыляет к парку с опущенной головой, болезненно откидывая негнущуюся правую заднюю лапу в сторону при каждом шаге. — Розали! — закричал он. — Эй, девочка! — И, сам не зная почему — может, только лишь оттого, что они сейчас вместе пережили нечто из ряда вон выходящее, — Ральф устремился за ней, сначала трусцой, потом легким бегом, а в конце концов выкладываясь на полную катушку. Выкладывался он недолго. Какая-то петля, похожая на раскаленную хромированную иглу, вонзилась ему в левый бок, а потом быстро раскинулась по левой половине его грудной клетки. Он остановился прямо за входом в парк и встал, согнувшись, у пересечения двух тропинок, упершись ладонями в ноги чуть выше колен. Пот заливал ему глаза и жег, как слезы. Он хрипло и тяжело дышал, прикидывая, была ли это просто обычная судорога вроде тех, что случаются, как он помнил, на последнем участке забега на школьных соревнованиях, или вот так ощущается начало фатального сердечного приступа. Через тридцать или сорок секунд боль начала проходить, так что в конце концов, быть может, это была просто судорога. Тем не менее она служила неплохой поддержкой тезиса Макговерна, не так ли? Послушай, что я тебе скажу, Ральф! В нашем возрасте душевная болезнь — обычное дело! В нашем возрасте это случается чертовски часто! Ральф не знал, так это или нет, но он твердо знал, что с того года, когда он участвовал в забеге на первенство штата, прошло больше полувека и что гнаться за Розали, как он гнался сейчас, было глупо и скорее всего опасно. Если бы его сердце прихватило, он стал бы не первым стариком, наказанным обширным инфарктом за то, что возбудился и забыл, что, когда восемнадцать лет уходят, они уходят навсегда. Боль почти ушла, и дыхание приходило в норму, но его ноги все еще не казались надежными, словно могли надломиться в коленках и швырнуть его на гравийную дорожку без предупреждения. Ральф поднял голову, высматривая ближайшую скамейку, и увидел кое-что, заставившее его забыть про бродячих собак, про трясущиеся ноги и даже угрозу сердечного приступа. Ближайшая скамейка находилась в сорока футах от него по левой тропинке, у верхушки пологого склона. На этой скамейке сидела Лоис Чэсс в своем добротном синем осеннем плаще. Ее руки в перчатках были сложены на коленях, и она всхлипывала так, словно сердце у нее сейчас разорвется от горя. Глава 12 1 Что случилось, Лоис? Она подняла голову и взглянула на Ральфа, и прежде всего ему вспомнился спектакль, на который он повел Кэролайн в «Пенобскот-театр» в Бангоре восемь или девять лет назад. Некоторые персонажи в нем по ходу пьесы были уже мертвы, и их грим представлял собой клоунскую белую краску с темными кругами под глазами, чтобы создавалось впечатление огромных пустых глазниц. Вторая его мысль была гораздо проще: енот. Или она прочитала его мысли по лицу, или просто сообразила, как сейчас выглядит, потому что отвернулась, торопливо нащупала замочек своей сумочки, а потом просто подняла ладони и прикрылась ими как щитом, чтобы заслонить лицо от его взгляда. — Уйди, Ральф, прошу тебя, — попросила она глухим, сдавленным голосом. — Я сегодня не очень хорошо себя чувствую. При обычных обстоятельствах Ральф бы сделал то, о чем она попросила, — поторопился бы убраться не оглядываясь, испытывая лишь смутное чувство стыда, оттого что наткнулся на нее, когда ее тушь размазалась и все женские оборонительные приспособления оказались сломаны. Но сейчас обстоятельства не были обычными, и Ральф решил, что не уйдет — во всяком случае, сразу. Он все еще сохранил в себе ту странную яркость и все еще ощущал, что другой мир, другой Дерри находятся где-то рядом. Было и еще кое-что — очень простое и прямолинейное. Ему было больно видеть Лоис, в чьем веселом характере он никогда не сомневался, сидящую здесь одну и плачущую навзрыд. — Что случилось, Лоис? — Я просто плохо себя чувствую! — выкрикнула она. — Неужели ты не можешь оставить меня в покое? Лоис уткнула лицо в ладони в перчатках. Ее спина тряслась, рукава ее синего плаща вздрагивали, и Ральф вспомнил, как выглядела Розали, когда лысый человечек орал ей, чтобы она тащила к нему свою задницу: несчастной и испуганной до смерти. Ральф присел на скамейку рядом с Лоис, обнял ее одной рукой и притянул к себе. Она поддалась, но с напряжением… словно тело ее было набито проволокой. — Не смей смотреть на меня! — все так же дико крикнула она. — Не смей! Моя косметика растеклась! Я наложила ее специально для сына и невестки… Они приходили завтракать… Мы собирались провести вместе все утро… «Мы чудесно проведем время, ма», — говорил Гарольд… Но причины, по которой они явились… Понимаешь, настоящая причина… Ее бессвязная речь оборвалась новым всплеском рыданий. Ральф порылся в своем заднем кармане, вытащил платок — мятый, но чистый — и вложил его в руку Лоис. Она взяла платок, не взглянув на него. — Давай, — сказал он. — Утрись немного, если хочешь, хотя ты выглядишь совсем не так уж плохо, Лоис… Честное слово, неплохо. Немного смахиваешь на енота, вот и все, подумал он. Он начал улыбаться: но улыбка быстро сползла с его лица. Он вспомнил тот день в сентябре, когда он отправился в «Райт эйд», чтобы поискать снотворное, и наткнулся на Билла и Лоис, стоявших у входа в парк и болтавших про демонстрацию с швырянием кукол возле «Женского попечения», которой дирижировал Эд Дипно. Она была явно расстроена в тот день — Ральф вспомнил, как подумал тогда, что она выглядит усталой, несмотря на возбуждение и тревогу, — но еще она была почти красивой: ее большая грудь была подтянута, глаза блестели, щеки пылали как у девушки. От всего этого, кроме почти исчезнувшей красоты, сегодня осталось одно воспоминание: с расползшейся косметикой Лоис Чэсс походила на усталого пожилого клоуна, и Ральф ощутил быструю и горячую искру ярости на кого-то или что-то, вызвавшее в ней такую перемену. — Я выгляжу ужасно! — заявила Лоис, яростно вытирая лицо платком Ральфа. — Я просто чудовище! — Ничуть, мэм. Просто краска немножко растеклась. Лоис наконец повернулась к нему лицом. На это явно потребовалось много усилий, поскольку большая часть ее румян и туши для глаз теперь была на платке Ральфа. — Очень плохо? — выдохнула она. — Говорите правду, Ральф Робертс, а не то окосеете от вранья. Он наклонился и поцеловал ее влажную щеку: — Чудесно, Лоис. Только не расходуй красоту так щедро, отложи кое-что на будущее. Она неуверенно улыбнулась ему, и, оттого что уголки ее губ приподнялись, из глаз выкатились две свежие слезинки. Ральф взял у нее скомканный платок и тихонько стер их. — Я так рада, что это ты оказался здесь сейчас, а не Билл, — сказала она. — Я умерла бы со стыда, если бы Билл застал меня ревущей на людях. Ральф огляделся вокруг. Увидел Розали, целехонькую, у подножия холма — она лежала между дверями в мужской и женский туалеты, положив морду на переднюю лапу, — но больше в этой части парка никого не было. — Похоже, мы здесь совсем одни, по крайней мере пока, — заметил он. — Хвала Господу за эту маленькую милость. — Лоис опять взяла у него носовой платок и снова занялась своей косметикой, на этот раз уже более деловито. — Кстати, о Билле. По дороге сюда я заглянула в «Красное яблоко» — это случилось еще до того, как я стала жалеть себя и реветь как дурочка, — и Сью сказала, что у вас с ним совсем недавно вышла большая ссора. С криками и все такое, прямо у вас в палисаднике. — Да нет, не такая уж и большая, — возразил Ральф, принужденно улыбнувшись. — Можно мне обнаглеть и спросить, из-за чего это случилось? — Из-за шахмат, — ответил Ральф. Это было первое, что пришло ему в голову. — Турнир «Шоссе № 3 — Классик», который каждый год устраивает Фэй Чапин. Только на самом деле это произошло вообще без всяких причин. Знаешь, как бывает — порой люди встают утром не с той ноги и хватаются за любой предлог. — Хотела бы я, чтобы у меня было то же самое, — сказала Лоис. Она открыла свою сумочку, на сей раз легко справившись с замком, и вытащила пудреницу. Потом вздохнула и сунула ее обратно в сумочку, так и не раскрыв. — Я не могу. Я понимаю, что это ребячество. Но я просто не могу. Ральф засунул руку в ее сумочку, прежде чем она успела захлопнуть ее, вытащил пудреницу, открыл ее и поднес к ее лицу зеркальце: — Видишь? Ничего страшного, верно? Она отвернула лицо, как вампир отвернулся бы от распятия. — Угу, — кивнула она. — Убери ее. — Если обещаешь рассказать мне, что случилось. — Все, что угодно, только убери. Он убрал. Некоторое время Лоис не произносила ни слова и просто сидела и смотрела, как ее руки неустанно теребят замок сумочки. Он уже собирался подстегнуть ее, когда она взглянула на него с выражением горестного упрямства на лице: — Просто так случилось, что не ты один лишился нормального сна но ночам, Ральф. — О чем ты гово… — Бессонница! — рявкнула она. — Я ложусь спать примерно во столько же, во сколько всегда ложилась, но давно уже не сплю как раньше. Нет, даже хуже. Кажется, я просыпаюсь все раньше и раньше. Ральф попытался припомнить, посвящал ли он Лоис в эту подробность своей собственной проблемы с бессонницей. Ему казалось, что нет. — Почему ты так удивленно смотришь? — спросила Лоис. — Не считал же ты на самом деле, что ты единственный человек на свете, у которого бывают бессонные ночи, а? — Разумеется, нет! — ответил Ральф с некоторым возмущением, но… Не казалось ли ему порой, что он один на всем свете страдает бессонными ночами такого сорта? Беспомощно смотрит, как время его доброго сна сокращается минута за минутой, четверть часа за четвертью? Это походило на какую-то дикую версию китайской пытки с капающей на макушку водой. — Когда это у тебя началось? — спросил он. — За месяц или два до смерти Кэролайн. — И сколько ты теперь спишь?