Пока двое вновь прибывших полицейских тащили «Челюсти жизни» по тротуару, входная дверь дома, стоявшего выше на холме, рядом с домиком миссис Лочер, отворилась и чета Эберли, Стэн и Джорджина, вышли на свое крыльцо. Они были в одинаковых халатах, и седые волосы Стэна торчали дикими пучками, напомнившими Ральфу Чарли Пикеринга. Он поднял бинокль, быстро оглядел их любопытные возбужденные лица, а потом снова положил бинокль на колени. Следующей подъехала машина «скорой помощи» из городской больницы Дерри. Как и у подъехавших полицейских автомобилей, ее сирена была отключена ввиду раннего часа, но красные мигалки, установленные вдоль всей крыши, бешено вращались. Все происходящее на другой стороне улицы казалось Ральфу эпизодом из его любимых фильмов про Грязного Гарри, только с выключенным звуком. Двое легавых протащили «Челюсти жизни» на середину лужайки и уронили. Детектив в ветровке и берете повернулся к ним и поднял руки с открытыми ладонями на уровень плеч, словно говоря: Что, скажите на милость, вы собирались делать этой штуковиной? Вышибить эту проклятую дверь? В ту же самую секунду из-за дома вышел офицер Нелл. Он качал на ходу головой. Детектив в берете резко повернулся, ринулся мимо Нелла и его партнера, взбежал по ступенькам, поднял ногу и сильным пинком вышиб входную дверь миссис Лочер. Он задержался, чтобы расстегнуть куртку, вероятно, желая иметь возможность легко дотянуться до револьвера, а потом прошел в дом не оглядываясь. Ральф мысленно зааплодировал. Нелл и его партнер неуверенно переглянулись, а потом последовали за детективом вверх по ступенькам крыльца и — в распахнутую дверь. Ральф подался еще дальше вперед, сидя в своем кресле, и теперь очутился так близко к окну, что его дыхание оставляло маленькие бутончики тумана на стекле. Трое мужчин в белых штанах, казавшихся оранжевыми в свете уличных фонарей, вылезли из машины «скорой помощи». Один из них распахнул задние дверцы. И все трое остались просто стоять там, засунув руки в карманы курток и ожидая, понадобятся ли они. Двое легавых, протащивших «Челюсти жизни» через лужайку миссис Лочер, переглянулись, пожали плечами, подняли агрегат и потащили его обратно к патрульной машине. На лужайке, в том месте, где они уронили свой «дырокол», осталось несколько глубоких вмятин. Пусть только с ней все будет в порядке, вот и все, подумал Ральф. Дай только Бог, чтобы с ней — и со всеми, кто был в доме, — все было в порядке. В двери снова появился детектив, и сердце Ральфа дрогнуло, когда он сделал знак мужчинам, стоявшим у задних дверец «скорой». Двое из них вытащили носилки с капельницей на нижней подставке; третий остался на месте. Ребята с носилками пошли по дорожке к дому быстрым шагом, но не бегом, и, когда санитар, оставшийся у машины, вытащил пачку сигарет и закурил, Ральф понял — сразу, совершенно ясно и без всяких сомнений, — что Мэй Лочер мертва. 6 Стэн и Джорджина Эберли подошли к низкой изгороди, отделявшей их передний садик от палисадника миссис Лочер. Они обнимали друг дружку за талию и показались Ральфу похожими на близнецов Бобси — состарившихся, растолстевших и напуганных. Стали выходить и другие соседи. То ли их разбудило бесшумное мелькание аварийных огней, то ли дело было в том, что телефонная линия на этом маленьком отрезке Харрис-авеню уже начала работать. Большинство из тех, кого видел Ральф, были старыми («Мы, ребята в золотых годочках», как любил называть их Билл Макговерн… разумеется, всегда сатирически приподнимая бровь) — мужчины и женщины, чей сон был и в лучшие времена хрупок и легко прерывался. Он неожиданно сообразил, что Эд, Элен и крошка Натали были самыми молодыми жителями Харрис-авеню, отсюда и до развилки… А теперь семья Дипно больше здесь не живет. Я могу сходить туда, подумал он. Это не вызовет никаких подозрений. Просто еще один из ребят-в-золотых-годочках, по выражению Билла. Только он не мог. Его ноги были мягкими, словно веревочка от пакетика чая, и он не сомневался, что стоит ему попытаться встать, и он тут же рухнет на пол как подкошенный. Поэтому он остался сидеть и смотреть из окна — смотреть на спектакль, разворачивающийся внизу, на сцене, которая раньше всегда пустовала в этот час… если, конечно, не считать редких вылазок Розали. Это был спектакль, который создал он сам одним-единственным анонимным телефонным звонком. Он видел, как санитары снова появились с носилками, на этот раз двигаясь медленнее из-за привязанного к носилкам накрытого простыней тела. Резкие вспышки голубых и красных огней мелькали по этой простыне и очертаниям ног, бедер, рук, шеи и головы под ней. Вдруг Ральф снова нырнул в свой сон. Он увидел под простыней свою жену — не Мэй Лочер, а Кэролайн Робертс, — и ему стало страшно, что череп ее вот-вот лопнет и черные жуки, разжиревшие на мясе ее зараженного мозга, начнут выплескиваться оттуда. Ральф поднес ладони к глазам. Какой-то звук — нечленораздельный возглас горя и ярости, ужаса и слабости — вырвался из его горла. Он долго сидел так, страстно желая, чтобы ему никогда не довелось увидеть всего этого, и слепо надеясь, что, если туннель действительно существует, ему все-таки не придется лезть в него. Ауры были странными и прекрасными, но в них всех не хватало красоты, чтобы скрасить одно мгновение того жуткого сна, в котором он обнаружил свою жену, закопанную в песок ниже линии прилива; не хватало прелести, чтобы сгладить кошмарный ужас его потерянных бессонных ночей или вид этой накрытой простыней фигуры, которую вытаскивали на носилках из дома на противоположной стороне улицы. Он испытывал нечто гораздо большее, чем обыкновенное и естественное желание, чтобы этот спектакль закончился; сидя там прижав ладони к векам зажмуренных глаз, он страстно желал, чтобы все это закончилось — все на свете. В первый раз за все двадцать пять тысяч дней своей жизни Ральф Робертс действительно хотел умереть. Глава 9 1 На стене квадратной комнатки, служившей офисом Джону Лейдекеру, была наклеена киношная афишка, купленная, должно быть, за пару долларов в одном из местных видеомагазинчиков. На ней был изображен слоненок Думбо, парящий в небе при помощи своих распростертых волшебных ушей. На мордашку Думбо был наклеен снимок головы Сюзан Дэй с аккуратно вырезанным местом для хобота. Внизу, на нарисованной земле, кто-то изобразил указатель с надписью: ДЕРРИ 250. — О, забавно, — сказал Ральф. Лейдекер рассмеялся: — Политически не очень-то корректно, верно? — Думаю, это не требует доказательств, — сказал Ральф, размышляя, как бы отнеслась к плакату Кэролайн и, кстати, как бы отнеслась к нему Элен. Холодный облачный понедельник перевалил за полдень — было без десяти два, и они с Лейдекером только что пришли сюда из здания окружного суда Дерри напротив, где Ральф написал заявление о своей вчерашней стычке с Чарли Пикерингом. Его допросил помощник окружного прокурора, по мнению Ральфа, выглядевший так, будто он начнет бриться не раньше чем через годик-другой. Лейдекер, как и обещал, сопровождал Ральфа — сидел в уголке кабинета помощника окружного прокурора и молчал. Его обещание угостить Ральфа чашечкой кофе оказалось почти преувеличением — из кофеварки «Силекс», стоявшей в углу захламленной комнаты отдыха полицейского участка на втором этаже, вытекала кошмарного вида бурда. Ральф сделал осторожный глоток и с облегчением ощутил, что на вкус жидкость чуть лучше, чем на вид. — Сахар? Сливки? — спросил Лейдекер. — Револьвер, чтобы расстрелять этот агрегат? Ральф улыбнулся и покачал головой: — На вкус неплохой… Хотя вряд ли стоит доверять моему суждению. Прошлым летом я урезал свой рацион до двух чашек в день, и теперь любой кофе для меня — райское наслаждение. — Как у меня с сигаретами — чем меньше курю, тем они приятнее. Сучье дело — дурная привычка. — Лейдекер вытащил свою маленькую коробочку с зубочистками, вытряхнул одну и вставил в уголок рта. Потом он поставил свою чашку на монитор компьютера, подошел к плакату со слоненком Думбо и принялся отковыривать с него кусочки скотча, которыми тот был прикреплен к стене за уголки. — Не стоит делать это из-за меня, — сказал Ральф. — Это ваш кабинет. — Неверно. — Лейдекер отодрал аккуратно вырезанную фотографию Сюзан Дэй с плаката, скомкал и швырнул в мусорную корзину. Потом он принялся сворачивать сам плакат в маленькую тугую трубочку. — Да? Тогда как вышло, что на двери табличка с вашим именем? — Имя мое, но кабинет принадлежит вам и вашим приятелям-налогоплательщикам, Ральф. Равно как и любому кретину из теленовостей с мини-камерой, которому случится забрести сюда, и стоит этому плакату появиться в полуденных новостях, как я окажусь по уши в дерьме. Я забыл снять его, когда уходил в пятницу вечером, и отсутствовал почти весь уик-энд — редкий случай для меня, можете мне поверить. — Как я понимаю, не вы его повесили. — Ральф пожал плечами, убрал какие-то бумаги с единственного стула в крошечном кабинете и сел. — Не-а. Ребята устроили для меня пирушку в полдень в пятницу. С тортом, мороженым и подарками. — Лейдекер порылся в своем столе, вытащил резинку, натянул ее на плакат, чтобы тот не развернулся, глянул одним вытаращенным глазом на Ральфа через трубочку плаката, а потом швырнул ее в мусорную корзину. — Я получил набор трусиков на недельку с вырезанными мошонками, флакон вагинального шампуня с земляничным запахом, пакет брошюрок «Друзей жизни» против абортов — вернее, пародий на такие брошюрки, включая комикс «Нежелательная беременность Денизы» — и вот этот плакат. — Я полагаю, пирушку устроили не в честь дня рождения, м-м-м? — Не-а. — Лейдекер хрустнул костяшками пальцев и вздохнул, уставясь в потолок. — Ребята отмечали мое спецпоручение. Ральф увидел бледное мерцание голубой ауры вокруг лица и плеч Лейдекера, но на этот раз ему не пришлось делать усилий, чтобы расшифровать его. — Сюзан Дэй, так? Вам поручили обеспечивать ее безопасность, пока она будет в нашем городе? — В самую точку. Разумеется, тут будет полиция штата, но в подобных ситуациях они, как правило, налегают на контроль за уличным движением. Может быть, появится кое-кто из ФБР, но эти в основном держатся в тени, щелкают фотоаппаратами и обмениваются секретными знаками своего клуба. — Но у нее, кажется, есть и своя служба охраны? — Да, но я не знаю, сколько их и насколько они хороши. Сегодня утром я разговаривал с их главным — он по крайней мере неглуп, — но мы обязаны задействовать и наших ребят. Пятерых, согласно полученному мной в пятницу распоряжению. То есть я сам и еще четверо парней, которые вызовутся добровольно, как только я прикажу им. Наша задача… обождите минутку… вам это понравится… — Лейдекер порылся в бумагах на своем столе, нашел ту, которую искал, и вытащил ее. — …Обеспечить усиленное присутствие и высокую заметность. Он кинул бумагу обратно на стол и ухмыльнулся Ральфу. Веселья в этой ухмылке было не много. — Иначе говоря, если кто-нибудь попытается пристрелить эту сучку или обрызгать ее шампунем с кислотой, мы хотим, чтобы Лизетт Бенсон и другие телеидиоты хотя бы отметили тот факт, что мы там находились. — Лейдекер глянул на свернутый в трубку плакат, валявшийся в его мусорной корзине, и сплюнул на него. — Как вы можете так невзлюбить кого-то, если вы даже ни разу не встречались с ней? — Я не просто невзлюбил ее, Ральф… Твою мать, я ее ненавижу. Послушайте… Я католик, моя любимая мамочка была католичкой, мои дети — если у меня когда-нибудь будут дети — будут прислуживать у алтаря собора Святого Иосифа. Прекрасно. Быть католиком — прекрасно. Разрешается даже есть мясо по пятницам. Но если вы решили, что мое католичество означает, будто я жажду снова ввести закон, запрещающий аборты, то вы промахнулись. Понимаете, я — тот католик, которому приходится допрашивать парней, избивающих своих детей резиновыми подтяжками или спихивающих их с лестницы после ночки, проведенной за добрым ирландским виски и сентиментальными беседами про своих мамочек. Лейдекер полез себе под рубашку и вытащил оттуда маленький золотой медальон. Он положил его на кончики пальцев и протянул Ральфу: — Мария, Матерь Иисуса. Я ношу это с тех пор, как мне минуло тринадцать. Пять лет назад я арестовал парня, носившего точно такой же. Он сварил в кипятке своего двухлетнего пасынка. Я говорю вам правду — так оно и было. Парень поставил на огонь большую кастрюлю с водой, и, когда та закипела, он взял ребенка за щиколотки и кинул его в кастрюлю, словно креветку. Почему? А потому, сообщил он нам, что парнишка не переставал мочиться в постель. Я видел тело, и вот что я вам скажу: после того, как вам доведется взглянуть на такое, те фотографии вакуумных абортов, что обожают демонстрировать ублюдки из «Права на жизнь», выглядят не так уж погано. Голос Лейдекера слегка дрогнул. — Лучше всего я запомнил, как тот парень плакал и как он держался за медальон с Девой Марией, висевший у него на шее. И как все время повторял, что хочет пойти исповедаться. Вселяет большую гордость за мое католичество, Ральф… Так-то вот… Словом, я считаю, будь кто хоть папой римским, он не имеет права на собственное суждение по этому вопросу, пока у него самого нет детей или он не провел хотя бы годик, ухаживая за детьми наркоманов. — Ладно, — сказал Ральф. — В чем же ваша проблема с Сюзан Дэй? — Она мутит весь гребаный котел! — рявкнул Лейдекер. — Она приезжает в мой город, и я должен защищать ее. Отлично. У меня есть хорошие ребята, и если нам чуть-чуть повезет, я думаю, мы скорей всего сможем выпроводить ее из Дерри с целой башкой и сиськами, торчащими в нужную сторону. Но как быть с тем, что может случиться до того? И тем, что будет после? Вы думаете, ее это хоть капельку колышет? Если уж на то пошло, вы думаете, тех, кто заправляет «Женским попечением», хоть сколько-нибудь колышут разные… побочные эффекты? — Я не знаю. — Защитники «Женского попечения» немного меньше склонны к насилию, чем «друзья жизни», но если отбросить все сраные нюансы, то, по сути, они мало чем отличаются. Знаете, с чего начался весь сыр-бор? Ральф попробовал вызвать в памяти свой первый разговор о Сюзан Дэй — тот, что произошел у него с Гамом Дэвенпортом. На одно мгновение он почти ухватил его, но тот сразу же ускользнул. Бессонница вновь взяла верх. Он покачал головой. — Зоны, — произнес Лейдекер и издал исполненный отвращения смешок. — Простые старые правила разбивки зон садовых участков. Забавно, правда? В начале этого лета двое из наших наиболее консервативных городских советников, Джордж Тэнди и Эмма Уитон, обратились с петицией к комитету по зонам, чтобы там пересмотрели зону, на которой находится «Женское попечение». Идея состояла в том, чтобы путем подтасовки вычеркнуть это место из списка существующих. Вряд ли я подобрал точный термин, но вы усекли, верно? — Конечно. — Угу. Тогда приверженцы «Свободного выбора» попросили Сюзан Дэй приехать в город и выступить с речью, чтобы помочь им объявить крестовый поход против мракобесов из «друзей жизни». Только все дело в том, что мракобесам так и не удалось перепланировать округ номер 7, и людям из «Женского попечения» это прекрасно известно! Черт, да ведь одна из их директоров, Джун Хэллидэи, сама состоит в городском совете. Они с этой сукой Уитон чуть не плюются друг в дружку, когда встречаются в зале… Перепланировка округа номер 7 с самого начала была утопией, потому что формально «Женское попечение» — это больница, точно такая же, как Домашний центр Дерри, и стоит тут тронуть лишь один камешек… Стоит изменить закон планировки зон, чтобы «Женское попечение» стало незаконным, то же самое произойдет с одной из трех больниц в округе Дерри — третьим по величине округе в штате Мэн. Стало быть, этого никак не могло произойти, и хрен с ним, поскольку прежде всего дело совершенно не в этом. Дело было в том, чтобы ссать-где-хочу и прямо-тебе-в-морду. Чтобы стать занозой в заднице. А для большинства из «Свободного выбора» — один из моих ребят зовет их «китобоями» — чтобы оказаться правыми. — Правыми? Я что-то не улавливаю. — Недостаточно того, что женщина может зайти туда и избавиться от маленькой назойливой рыбешки, растущей внутри ее, когда она захочет; защитники выбора жаждут поставить в споре точку. В глубине души они хотят, чтобы люди вроде Дэна Дальтона признали, что «китобои» правы, а этого никогда не будет. Скорее арабы и евреи решат, что воевали зря, и сложат оружие. Я поддерживаю право женщины сделать аборт, если она действительно в этом нуждается, но от защитников выбора, жаждущих быть святее римского папы, меня блевать тянет. На мой взгляд, они просто новые пуритане, убежденные, что, если ты не думаешь так, как они, ты попадешь в ад… Только, по их версии, это такое местечко, где по радио передают лишь народную музыку, а жрать дают только жареных цыплят. — У вас это получается как-то очень недобро. — Попробуйте посидеть три месяца на пороховой бочке, и посмотрим, как вы запоете. Скажите мне… Как по-вашему, воткнул бы Пикеринг вчера вам нож под мышку, если бы не «Женское попечение», «Друзья жизни» и Сюзан оставь-мою-святую-пуську-в-покое Дэй? Ральф сделал вид, что серьезно обдумывает этот вопрос, но на самом деле он внимательно наблюдал за аурой Джона Лейдекера. Та была здорового темно-синего цвета, но по краям обрамлена быстро поднимающимся зеленым свечением. Ральфа интересовали именно края; ему казалось, он знает, что они означают. В конце концов он сказал: — Нет. Я думаю, нет. — Я тоже. Вас ранило на войне, которая уже предрешена, Ральф, и вы — не последний. Но если вы сходите к «китобоям» — или к Сюзан Дэй, — и расстегнете рубашку, и скажете: «Это отчасти и ваша вина, так возьмите на себя вашу часть», — они всплеснут руками и скажут: «О нет, Господи, нет же, нам так жаль, что тебя ранили, Ральф, мы, защитники китов, питаем отвращение к насилию, но это не наша вина, мы обязаны не дать закрыть «Женское попечение», мы должны возводить баррикады из мужчин и женщин, и если для этого нужна капля чьей-то крови, то быть по сему». Но дело вовсе не в «Женском попечении», и именно это достает меня со страшной силой. Дело в… — …абортах? — Черт подери, да нет же! Право на аборт никто не отменял и не отменит в Мэне и в Дерри независимо от того, что скажет Сюзан Дэй в Общественном центре в пятницу вечером. Дело в том, чья команда — лучшая. В том, на чьей стороне Бог. В том, кто прав. Как бы я хотел, чтобы они просто спели «Мы чемпионы», а потом пошли и все надрались.