— Нас отпустили по нашему собственному поручительству, — ответил Эд. — Обвинения были ничтожные. Мы не намеревались причинять кому-нибудь зло, и никто не пострадал. — Нас арестовали только потому, что погрязшая в безбожии власть в этом городе хочет выставить нас напоказ, — сказал Дальтон, и Ральфу показалось, он заметил, как легкая гримаса на мгновение исказила лицо Эда. Выражение, говорящее: Опять он за свое. Анна Риверс снова повернула микрофон к Эду. — Главная тема здесь не философская, а практическая, — сказал он. — Хотя люди, содержащие «Женское попечение», любят сосредоточиваться на своих консультативных и лечебных услугах, бесплатных консультациях и прочих подобных замечательных функциях, существует другая сторона этого заведения. Реки крови вытекают из «Женского попечения»… — Невинной крови! — вскричал Дальтон. Его глаза сверкали на длинном худом лице, и у Ральфа возник неприятный мысленный образ: по всему западному Мэну люди смотрят это и приходят к заключению, что человек в красных подтяжках — сумасшедший, в то время как его партнер кажется вполне разумным парнем. Это было почти смешно. Эд отнесся к вмешательству Дальтона как к эквиваленту «аллилуйя» у «Друзей жизни», сделав краткую уважительную паузу, прежде чем снова заговорить. — Резня в «Женском попечении» продолжается уже около восьми лет, — сообщил он Анне. — Многие люди — особенно радикальные феминистки вроде доктора Роберты Харпер, главного администратора «Женского попечения», — любят украшать это кружевами вроде словосочетаний типа «раннее прерывание беременности»; но то, о чем она толкует, называется абортом — то есть вопиющим актом насилия над женщиной, совершаемым лишенным полового равноправия обществом. — Но стоит ли доводить до сведения общественности ваши взгляды таким способом — швырянием кукол, начиненных фальшивой кровью, в окна частной клиники, мистер Дипно? На одно мгновение — всего лишь мгновение, не больше — искорка добродушного юмора в глазах Эда сменилась жесткой и холодной вспышкой. В это одно мгновение Ральф снова смотрел на того Эда Дипно, который был готов наброситься на водителя фургона, весившего на добрую сотню фунтов больше, чем он. Ральф забыл, что он смотрит кадры, снятые около часа назад. И испугался за стройную блондинку, бывшую почти такой же хорошенькой, как та женщина, на которой интервьюируемый ею субъект был все еще женат. Будьте осторожны, молодая леди, подумал Ральф. Будьте осторожны и бойтесь. Вы стоите рядам с очень опасным человеком. Потом эта вспышка исчезла, и мужчина в твидовом пиджаке снова стал серьезным молодым человеком, посидевшим за свои убеждения за решеткой. И снова из них двоих Дальтон, нервно теребящий свои подтяжки, как большие резиновые струны, а не Эд, был похож на слегка тронутого. — Мы все делаем то, что не получилось у так называемых хороших немцев в тридцатых годах, — говорил между тем Эд. Он произносил это терпеливым лекторским тоном человека, которого заставляют повторять очевидное снова и снова… в основном тем, кому и так все должно быть известно. — Они молчали, и шесть миллионов евреев погибли. В нашей стране имеет место точно такой же геноцид… — Больше тысячи младенцев каждый день, — вставил Дальтон. Вся его крикливость пропала, голос звучал испуганно и жутко устало. — Многих из них выдирают из утроб матерей по кусочкам, и, даже умирая, они протестующе машут своими крошечными ручонками. — О Господи Боже, — пробормотал Макговерн. — В жизни не слышал более идиотского… — Заткнись, Билл! — оборвала его Лоис. — …цель этого протеста? — между тем спрашивала Анна Риверс у Дальтона. — Как вам, вероятно, известно, — сказал Дальтон, — городской совет согласился пересмотреть земельный устав, позволяющий «Женскому попечению» действовать там, где оно находится, и так, как оно это делает. Они могут проголосовать по этому пункту уже в ноябре. Защитники абортов боятся, что совет может насыпать песку в шестеренки их машины смерти, вот они и вызвали Сюзан Дэй, эту самую злостную защитницу абортов в стране, чтобы попытаться продолжить работу этой машины. Мы сосредоточиваем наши силы… Маятник микрофона качнулся обратно к Эду. — Будут ли еще протесты, мистер Дипно? — спросила Анна Риверс, и Ральфу вдруг пришло в голову, что Эд может вызывать у нее не только профессиональный интерес. Эй, а почему бы и нет? Эд был симпатичным парнем, а мисс Риверс вряд ли могла знать, что он считает, будто Малиновый король и его Центурионы находятся в Дерри и вдохновляют детоубийц в «Женском попечении». — Пока ошибка в законе, открывающая дверь этому кровопролитию, не будет исправлена, протесты продолжатся, — ответил Эд. — И нам останется надеяться, что в будущем веке останутся свидетельства того, что не все американцы были хорошими нацистами во время этого темного периода нашей истории. — Протесты с насилием? — Против насилия мы и протестуем, — последовал ответ. Теперь эти двое не сводили глаз друг с друга, и Ральф подумал, что Анна Риверс сейчас испытывает, как сказала бы Кэролайн, приступ бедренной горячки. Дэн Дальтон стоял в самом краю экрана, совсем забытый. — А когда Сюзан Дэй приедет в Дерри в следующем месяце, вы можете гарантировать ее безопасность? Эд улыбнулся, и перед мысленным взором Ральфа возник другой Эд — стоящий в тот жаркий августовский полдень, месяц назад, на коленях, упершись руками в плечи Ральфа, и шипящий ему прямо в лицо: «Они сжигают зародышей там, в Ньюпорте». Ральф вздрогнул. — В стране, где тысячи детей высасываются из утроб своих матерей медицинскими аналогами промышленных пылесосов, я не думаю, что кто-нибудь может хоть что-то гарантировать, — ответил Эд. Анна Риверс одно мгновение неуверенно смотрела на него, словно решая, хочет ли она задать ему еще один вопрос (быть может, спросить его номер телефона), а потом повернулась лицом к камере. — Анна Риверс, у полицейского управления Дерри, — сказала она. На экране вновь появилась Лизетт Бенсон, и что-то в ироническом изгибе линии ее рта навело Ральфа на мысль, что, быть может, не только он один почувствовал влечение корреспондентки, бравшей у Эда интервью, к тому, у кого она брала его. — Мы будем продолжать сообщения об этом инциденте в течение всего дня, — сказала она. — Не забудьте включить наш канал в шесть часов и узнать новые подробности. В августе губернатор Грета Пауэрс отвергла обвинения в том… Лоис встала и выключила телевизор. На мгновение она просто уставилась в темнеющий экран, потом тяжело вздохнула и села. — У меня есть компот из голубики, — сказала она, — но после этого кому-нибудь из вас хочется? Оба мужчины отрицательно качнули головами. Макговерн взглянул на Ральфа и сказал: — Это было страшно. Ральф кивнул. Он все еще думал о том, как Эд ходил туда-сюда через фонтанчик брызг, вылетавших от оросительной установки на лужайке, разбивая своим телом радуги и впечатывая кулак в раскрытую ладонь другой руки. — Как же они могли выпустить его под залог, а потом еще брать у него интервью для новостей, словно он совершенно нормальный человек? — раздраженно спросила Лоис. — И это после того, что он сделал с бедняжкой Элен? Бог ты мой, эта Анна Риверс выглядела так, словно была готова пригласить его к себе домой поужинать! — Или пожевать крекеры вместе с ней в ее постели, — сухо заметил Ральф. — Обвинение в домашнем насилии и эта сегодняшняя заваруха — совершенно разные вещи, — заметил Макговерн, — и, уж будьте уверены, адвокат или адвокаты, которых наймут эти придурки, сделают все, чтобы так и оставалось. — И даже обвинение в домашнем насилии — всего лишь мелкое преступление, — напомнил им Ральф. — Как может избиение считаться мелким преступлением? — спросила Лоис. — Простите. Но я никогда не понимала такого. — Это мелкое преступление, только когда ты совершаешь его по отношению к своей жене, — сказал Макговерн, саркастически приподнимая одну бровь. — Чисто американский подход. Руки ее неустанно сжимались и разжимались; она взяла фотографию мистера Чэсса с телевизора, мгновение смотрела на нее, потом поставила обратно и перестала сжимать ладони. — Что ж, закон это одно, — сказала она, — и я первая готова признать, что не понимаю его в целом. Но кто-то должен объяснить им, что он псих. Что он избивал свою жену и что он ненормальный. — Вы еще не знаете, какой псих, — вздохнул Ральф и в первый раз рассказал им про то, что случилось прошлым летом возле аэропорта. Это заняло минут десять. Когда он закончил, никто из них не произнес ни слова — они лишь смотрели на него вытаращенными глазами. — Ну что? — неловко спросил Ральф. — Вы мне не верите? Думаете, мне все это привиделось? — Конечно, я верю, — сказала Лоис. — Я просто… ну… ошеломлена. И мне страшно. — Ральф, может быть, тебе стоит рассказать об этом Джону Лейдекеру, — сказал Макговерн. — Не думаю, что он сумеет хоть что-то предпринять в этой связи, но, учитывая, какие теперь появились дружки у Эда, я полагаю, полицейские должны знать обо всем. Ральф тщательно обдумал это, потом кивнул и поднялся на ноги. — Лучше не откладывать на потом, — сказал он. — Хочешь пойти со мной, Лоис? Она подумала и отрицательно покачала головой. — Я вся вымотанная, — сказала она. — И слегка — как это называют ребятишки в наши дни — вздрюченная. Думаю, мне лучше задрать ненадолго ноги и вздремнуть. — Так и сделай, — сказал Ральф. — Ты действительно выглядишь усталой. И спасибо, что накормила нас. — Подчинясь внезапному импульсу, он наклонился и поцеловал ее в уголок рта. Лоис взглянула на него снизу вверх с удивлением и благодарностью. 6 Ральф выключил свой телевизор через шесть часов с небольшим, когда Лизетт Бенсон закончила выпуск вечерних новостей и уступила место парню со спортивными репортажами. Демонстрация у «Женского попечения» соскочила на новость номер два — гвоздем вечернего выпуска были продолжающиеся утверждения, будто губернатор Грета Пауэрс нюхала кокаин, когда была студенткой последнего курса университета, — и не было сказано ничего нового, кроме того, что Дэн Дальтон был назван главой «Друзей жизни». Ральф подумал, что здесь лучше подошел бы термин «формальный лидер». Предъявлено ли уже обвинение Эду? Если еще нет, Ральф полагал, это произойдет довольно скоро — самое позднее к Рождеству. Потенциально гораздо более интересный вопрос заключался в том, что подумают работодатели Эда о его столкновениях с законом у больницы Дерри. По мнению Ральфа, они будут чувствовать себя гораздо менее уютно от того, что произошло сегодня, чем по поводу обвинения в домашнем насилии в прошлом месяце; недавно он читал, что Лаборатории Хокингс скоро станут пятым по величине исследовательским центром на северо-востоке, который работает с зародышевой тканью. Вряд ли они встретят аплодисментами сообщение о том, что одного из их исследователей-химиков арестовали за швыряние куклами, начиненными фальшивой кровью, в стену здания клиники, где делают аборты. И если они узнают, насколько он свихнулся в действительности… Кто им расскажет, Ральф? Ты? Нет. Этот шаг находился за чертой, за которую он не хотел заступать, по крайней мере сейчас. В отличие от похода с Макговерном в полицейский участок, чтобы потолковать с Джоном Лейдекером об инциденте, случившемся прошлым летом, это уже было похоже на преследование. Вроде того как нацарапать УБИТЬ ЭТУ СУКУ рядом с фотографией женщины, с чьими взглядами ты не согласен. Это чушь, и ты сам это понимаешь. — Ничего я не понимаю, — произнес он вслух, встал и подошел к окну. — Я слишком устал, чтобы хоть что-то понимать. Но, стоя там и глядя через улицу на двух мужчин, выходивших из «Красного яблока» с упаковками пива, он неожиданно кое-что понял — вспомнил кое-что, от чего по спине у него пополз холодок. Этим утром, когда он выходил из «Райт эйд» и был весь поглощен аурами — и ощущением того, что он шагнул на какой-то новый уровень восприятия, — он не переставал уговаривать себя наслаждаться, но не верить; повторял себе, что, если ему не удастся сохранить в себе это решающее разграничение, он в конце концов наверняка попадет в ту же лодку, что и Эд Дипно. Эта мысль едва не приоткрыла дверь для какого-то ассоциативного воспоминания, но ауры и вздымающиеся вверх «воздушные шарики» на парковочной площадке отогнали его, прежде чем Ральф сумел ухватить суть. Теперь до него дошло: Эд говорил что-то про видение аур, верно? Нет — он мог иметь в виду ауры, но на самом деле воспользовался словом «цвета». Я почти уверен в этом. Сразу после того, как он болтал про то, что видит трупы младенцев повсюду, даже на крышах, он сказал… Ральф проводил взглядом двух мужчин, садившихся в старый побитый фургон, и подумал, что никогда не сможет точно вспомнить слова Эда; он просто слишком устал. Потом, когда фургон покатил прочь, оставляя за собой след выхлопа, напомнивший ему яркую фуксиновую штуковину, которую он видел вылетавшей из выхлопной трубы пикапа из пекарни сегодня около полудня, в голове у него отворилась еще одна дверца и воспоминание пришло. — Он сказал, что мир иногда полон цветов, — сообщил Ральф своей пустой квартире, — но в какой-то момент все они начинают чернеть. По-моему, так. Близко, но все ли? Ральфу казалось, что был по меньшей мере еще один маленький отрывочек в жалостной истории Эда, но он не мог вспомнить, какой. И в любом случае разве это имело значение? Его нервы яростно настаивали на том, что да, имело, — холодок на его спине стал ощутимее. Тут у него за спиной зазвонил телефон. Ральф повернулся и увидел, что аппарат словно погружен в ванну жуткого красного света — темно-красного, цвета крови из носа и (петух бьется с петухом) петушиных боев. Нет, простонала часть его разума. Ох нет, Ральф, не попадай туда снова… Каждый раз, когда телефон звонил, световой «конверт» становился ярче. Во время пауз он темнел. Это было все равно как смотреть на прозрачное сердце с телефоном внутри. Ральф крепко зажмурил глаза, и, когда открыл их снова, красная аура вокруг телефона исчезла. Нет, просто сейчас ты не можешь ее видеть. Я не уверен, но думаю, ты сумел прогнать ее усилием воли. Как какой-то кошмар в прозрачном сне.