Идя через комнату к телефону, он говорил себе — и пользуясь отнюдь не обтекаемыми терминами, — что сама эта мысль прежде всего так же безумна, как видение аур, Только это было не так, и он знал, что это не так. Потому что если это безумие, то как же так вышло, что ему хватило одного лишь взгляда на этот красный, как петушиный гребень, нимб света, чтобы точно узнать: звонит Эд Дипно? Это бред, Ральф. Ты считаешь, что это Эд, потому что думаешь про Эда… и потому что ты так устал, что у тебя с головой не все в порядке. Давай возьми трубку, и сам увидишь. Это не сказочное сердце и даже никакой не волшебный телефонный звонок. Скорее всего какой-нибудь парень хочет продать тебе подписку или дама из лаборатории по анализам крови желает узнать, почему ты так давно не заглядывал к ним. Только он знал лучше. Ральф поднял трубку и сказал: — Алло. 7 Никакого ответа. Но кто-то там был; Ральф слышал чье-то дыхание. — Алло, — снова позвал он. Немедленного ответа опять не последовало, и он уже хотел было сказать «я вешаю трубку», когда Эд Дипно произнес: — Я хочу сказать насчет твоего языка, Ральф. Он тебя втянет в беду. Полоска холода между лопаток Ральфа превратилась в тонкое блюдо льда, накрывшее его спину от основания шеи до самой поясницы. — Привет, Эд. Я видел тебя в новостях сегодня. Это было единственное, что он мог придумать и сказать. Его рука не просто держала телефонную трубку, а судорожно вцепилась в нее. — Не обращай внимания, старина. Только слушай внимательно. Ко мне приходил тот широкоплечий детектив, который арестовал меня в прошлом месяце, — Лейдекер. Собственно говоря, он только что ушел. Сердце у Ральфа упало, но не так глубоко, как он боялся. В конце концов в визите Лейдекера к Эду не было ничего удивительного, не так ли? Он очень заинтересовался рассказом Ральфа о столкновении возле аэропорта летом 1992-го. Действительно очень заинтересовался. — Вот как? — спросил Ральф ровным голосом. — Детективу Лейдекеру пришла в голову мысль, будто я считаю, что люди — или, быть может, какие-то сверхъестественные существа — вывозят зародышей из города на открытых платформах и грузовиках. Какая чушь, а? Ральф стоял возле дивана, без устали перебирая пальцами телефонный провод и отдавая себе отчет, что видит тусклый красный свет, выползающий из провода, как пот. Свет пульсировал в ритме речи Эда. — Ты рассказывал ему какие-то детские сказки, старина. Ральф молчал. — Звонок в полицию после того, как я выдал этой суке урок, который она более чем заслужила, меня не встревожил, — сообщил ему Эд. — Я отнес его на счет… ну, дедушкиной заботы. Или, быть может, ты думал, что если она достаточно расчувствуется, то из благодарности задарма трахнется с тобой разок-другой. В конце концов хоть ты и стар, но ведь еще не совсем созрел для «Парка юрского периода». Ты мог подумать, что она как минимум позволит тебе засунуть в нее палец. Ральф ничего не ответил. — Я прав, старина? Ральф промолчал. — Думаешь, ты испугаешь меня своим молчанием? Забудь об этом. — Но в голосе Эда на самом деле прозвучала растерянность, словно его выбивали из колеи. Словно он делал этот звонок по определенному заготовленному в уме сценарию, а Ральф отказывался читать свои строчки. — Ты не сумеешь… И лучше не пытайся… — Мой звонок в полицию после того, как ты избил Элен, не огорчил тебя, а вот твой сегодняшний разговор с Лейдекером явно расстроил. С чего бы это, Эд? У тебя наконец возникли какие-то сомнения насчет твоих поступков? И может быть, твоих мыслей? Теперь настал черед Эда промолчать. Наконец он хрипло шепнул: — Если ты не отнесешься к этому серьезно, Ральф, это будет самая большая ошибка… — О, я отношусь к этому серьезно, — сказал Ральф. — Я видел, что ты сделал сегодня, я видел, что ты сделал со своей женой в прошлом месяце… И я видел, что ты сделал возле аэропорта год назад. Теперь полиции известно об этом. Я выслушал тебя, Эд, а теперь ты выслушай меня. Ты болен. У тебя какой-то душевный срыв, у тебя маниакальные… — Я не обязан выслушивать твою чушь! — почти проорал Эд. — Да, не обязан. Можешь повесить трубку. В конце концов, ты заплатил за звонок десять центов. Но пока ты не повесил, я буду продолжать вдалбливать это в тебя. Потому что я любил тебя, Эд, и хочу полюбить тебя снова. Ты смышленый парень, с манией там или без мании, и я думаю, ты поймешь меня: Лейдекер знает и Лейдекер будет наблюдать… — Ты еще не видишь цветов? — спросил Эд. Голос его опять стал спокойным. В то же самое мгновение красное мерцание вокруг телефонного шнура исчезло. — Каких цветов? — выдавил Ральф. Эд не обратил внимания на этот вопрос. — Ты сказал, что любил меня. Хорошо, я тоже люблю тебя. Я всегда тебя любил. Поэтому я дам тебе очень ценный совет. Ты лезешь в глубокую воду, где плавают такие штуковины, которых ты даже представить себе не можешь. Ты думаешь, я псих, но я хочу тебе сказать: ты просто не знаешь, что такое безумие. Даже понятия не имеешь. Но ты узнаешь, если станешь продолжать впутываться в те дела, которые тебя не касаются. Даю тебе слово. — Какие дела? — спросил Ральф. Он пытался говорить небрежным тоном, но по-прежнему сжимал телефонную трубку так крепко, что у него ныли пальцы. — Силы, — ответил Эд. — В Дерри взялись за работу такие силы, о которых тебе знать не нужно. Они… Ну, давай просто скажем, что они — сущности. Пока они еще не заметили тебя, но, если ты будешь продолжать валять дурака со мной, они заметят. А тебе это не нужно. Поверь мне, не нужно. Силы. Сущности. — Ты спрашивал меня, как я узнал обо всем этом. Кто посвятил меня в эту картину. Помнишь, Ральф? — Да. — Он действительно вспомнил. Именно сейчас. Это было последнее, что Эд сказал ему, прежде чем натянуть на лицо широкую дежурную улыбку и пойти поприветствовать полицейских. «Я вижу цвета с тех пор, как он пришел и рассказал мне… Поговорим об этом позже». — Мне сказал врач. Маленький лысый врач. Думаю, тебе придется с ним повидаться, если ты попытаешься еще раз полезть в мои дела. И тогда помоги тебе Бог. — Маленький лысый врач, угу, — сказал Ральф. — Да, я понимаю. Сначала Малиновый король и Центурионы, теперь маленький лысый врач. Полагаю, следующим будет… — Обливай меня своим сарказмом, Ральф. Только держись подальше от меня и того, чем я занимаюсь, понял меня? Держись подальше. Раздался щелчок, и Эд пропал. Ральф долго смотрел на телефонную трубку в своей руке, а потом медленно повесил ее. «Только держись подальше от меня и того, чем я занимаюсь». Да, а почему бы и нет? У него полным-полно своих дел. Ральф медленно прошел в кухню, засунул ужин (филе пикши, между прочим) в духовку и попытался выкинуть из головы протесты против абортов, ауры, Эда Дипно и Малинового короля. Это оказалось легче, чем он ожидал. Глава 6 1 Лето ускользнуло, как это бывает в штате Мэн, почти незаметно. Ранние пробуждения Ральфа продолжались, и к тому времени, когда краски осени начали мелькать в деревьях на Харрис-авеню, он уже раскрывал глаза около двух пятнадцати каждое утро. Это было погано, но впереди маячил назначенный ему визит к Джеймсу Рою Хонгу, а то дикое шоу фейерверков, с которым он столкнулся после своей первой встречи с Джо Уайзером, больше не повторялось. Эпизодически появлялись искорки вокруг краев различных предметов, но Ральф обнаружил, что, стоит ему зажмуриться и досчитать до пяти, искорки исчезали, когда он снова открывал глаза. Ну… как правило, исчезали. Речь Сюзан Дэй была назначена на пятницу, восьмое октября, и, пока сентябрь шел к своему законному финалу протесты и публичные дебаты относительно добровольных абортов становились все напряженнее и яростнее и все острее фокусировались на ее появлении. Ральф много раз видел Эда в новостях по телевизору, иногда в компании Дэна Дальтона, но все чаще одного, говорящего быстро, убедительно, и нередко в его взгляде и в интонациях чувствовалась ирония. Он нравился публике, и ряды «Друзей жизни» пополнялись так интенсивно, как «Хлеб насущный» — их политический прародитель — мог только мечтать. Сборищ с швырянием кукол больше не было, равно как и прочих агрессивных демонстраций, зато устраивались многочисленные марши протеста и протеста против протеста, в изобилии звучали личные оскорбления, спорщики потрясали кулаками и засыпали редактора «Дерри ньюс» гневными письмами. Священники грозили проклятием, учителя твердили об умеренности и терпимости; с полдюжины молодых женщин, называющих себя «Веселые лесбийские крошки за Иисуса», были арестованы за марш перед первой баптистской церковью Дерри с плакатами, гласившими: УБИРАЙТЕСЬ ИЗ МОЕГО ТЕЛА! «Дерри ньюс» напечатала высказывание одного полицейского, пожелавшего остаться неизвестным, заявившего, что он надеется, что Сюзан Дэй подцепит грипп или еще что-нибудь и будет вынуждена отменить свой приезд. Ральф больше не получал известий от Эда, но двадцать первого сентября пришла открытка от Элен с четырнадцатью ликующими словами: Уррра, я нашла работу! Публичная библиотека Дерри! Приступаю через месяц! Скоро увидимся. Ваша Элен. Испытывая самую большую радость с тех пор, как Элен звонила из больницы, Ральф спустился вниз, чтобы показать открытку Макговерну, но дверь в квартиру внизу была закрыта и заперта. Тогда, может быть, сходить к Лоис… Только Лоис, наверное, тоже ушла, поехала на свои карточные посиделки, а может, в центр — купить шерсти для вязания нового афганского ковра. Беззлобно ворча и размышляя о том, как люди, с которыми больше всего хочется поделиться хорошими новостями, вечно где-то шляются, когда тебя буквально распирает, Ральф побрел к Страуфорд-парку. И там он отыскал Билла Макговерна; он сидел на скамейке возле поля для игры в мяч и плакал. 2 Плакал — пожалуй, слишком сильно сказано; быть может, лучше было бы сказать расхныкался. Из его узловатого кулака выглядывал краешек носового платка. Макговерн сидел на скамейке и наблюдал, как мамаша с маленьким сыном катают мяч вдоль первой основной черты ромбовидного поля, на котором два дня назад закончилось последнее большое событие сезона — чемпионат города по бейсболу. То и дело он поднимал кулак с зажатым в нем носовым платком к лицу и промокал им глаза. Ральф, который никогда не видел Макговерна плачущим — даже на похоронах Кэролайн, — несколько мгновений потоптался возле площадки, прикидывая, подойти ли к Биллу или просто пойти обратно той же дорогой, какой он пришел сюда. В конце концов он набрался мужества, подошел к скамейке и сказал: — Салют, Билл.