Я сунул записку в задний карман, но она упала на потертый зеленый ковер – я и забыл, что на мне ничего не было. Я поднял ее, бросил в мусорную корзину и выглянул в окно. На парковке во внутреннем дворике было пусто, если не считать старенького «форда» и видавшего виды пикапа какого-то фермера. «Форд-эксплорер», на котором перемещалась группа, и автобус с оборудованием, который водил наш звукорежиссер, исчезли. Келли не шутил. Эти шизики меня бросили. А может, оно и к лучшему. Мне иногда казалось, что если придется сыграть еще один опус в стиле кантри, то я точно лишусь последних мозгов, от которых и так почти ничего не осталось. Я решил, что сначала надо обязательно оплатить номер. У меня не было никакого желания провести в Талсе еще одну ночь, особенно в самый разгар ярмарки, но требовалось время, чтобы определиться с планами на будущее. К тому же я должен был ширнуться, а не найти на ярмарке дозу мог только совсем ленивый. Отпихнув мокрые трусы ногой в угол (и со злорадством подумав, что это чаевые для горничной), я расстегнул сумку. Там лежала только грязная одежда (я собирался вчера наведаться в прачечную самообслуживания, но тоже забыл), зато она была сухой. Я оделся и поплелся в офис мотеля через дворик, покрытый растрескавшимся асфальтом. Постепенно моя походка обретала уверенность, и теперь я мог не только переставлять ноги, как зомби, но уже и продвигаться вперед, правда, тоже, как зомби. Каждый раз, когда я сглатывал, в горле саднило. Для полного счастья. За конторкой портье сидела сурового вида деревенская тетка лет пятидесяти, чья жизнь в данный момент протекала под копной начесанных рыжих волос. На экране маленького телевизора ведущий ток-шоу флиртовал с Николь Кидман. Над телевизором в рамке висело изображение Иисуса, который дарил мальчику и девочке щенка. Меня это ничуть не удивило. В провинции нередко путают Христа с Санта-Клаусом. – Ваша группа уже съехала, – сказала она, отыскав мое имя в регистрационной книге. Ее голос напоминал звук плохо настроенного банджо. – Пару часов назад. Сказали, что едут в Северную Каролину. – Я в курсе, – ответил я. – Я больше не с ними. Она приподняла бровь. – Творческие разногласия, – пояснил я. Бровь поднялась еще выше. – Я останусь еще на одну ночь. – Ладно. Наличные или кредитка? У меня имелось порядка двухсот долларов наличными, но большая часть этой ликвидности предназначалась для приобретения дури на ярмарке, поэтому я дал ей свою кредитку. Она позвонила, сообщила номер и теперь ждала подтверждения, прижав трубку к уху мясистым плечом и слушая рекламу бумажных полотенец, которые, судя по всему, могли бы вытереть насухо даже озеро Мичиган. Я смотрел вместе с ней. Когда на экран снова вернулось ток-шоу, к Николь Кидман присоединился Том Селлек, а женщина за конторкой все еще ждала ответа. В отличие от меня, ее, похоже, это не сильно напрягало. Я чувствовал нарастающий зуд и пульсацию в больной ноге. Когда началась новая реклама, сельская тетка оживилась. Она повернулась в кресле к окну, посмотрела на невероятно голубое оклахомское небо и после короткой беседы повесила трубку и вернула мою кредитную карту. – Отклонено. И у меня большие сомнения, стоит ли вас селить за наличные. Если, конечно, они у вас есть. Это была явная издевка, но я все равно приветливо улыбнулся: – С картой все в порядке. Это ошибка. Так часто бывает. – Тогда вы сможете устранить ее в другом мотеле, – отозвалась она. (Устранить! Вот уж не ожидал услышать это слово от деревенской тетки!) – Вниз по кварталу есть еще четыре, но они так себе. Не то что этот придорожный «Ритц-Карлтон», подумал я, но ограничился тем, что попросил: – Попробуйте карту еще раз. – Дорогуша, – сказала она, – я смотрю на тебя и вижу, что в этом нет необходимости. Я чихнул, повернув голову, чтобы прикрыть рот коротким рукавом футболки с изображением «Charlie Daniels Band». Что было не страшно, учитывая, что одежду мою давно не стирали. Даже очень давно. – Что вы хотите этим сказать? – Я хочу этим сказать, что бросила первого мужа, когда он и оба его брата пристрастились к героину. Без обид, но я знаю, с кем имею дело. За прошлую ночь оплачено кредитной картой группы, но теперь, когда ты, что называется, выступаешь соло, номер надо освободить в час дня. – На двери написано три. Она показала пальцем со сломанным ногтем на объявление, висевшее слева от календаря с Иисусом и щенком: «ВО ВРЕМЯ ЯРМАРКИ ШТАТА, С 25 СЕНТЯБРЯ ПО 4 ОКТЯБРЯ, РАССЧЕТНЫЙ ЧАС 13.00». – Слово «расчетный» написано с ошибкой, – сказал я. – Вам надлежит ее устранить. Она посмотрела на объявление, потом повернулась ко мне. – Верно, но в той части, где говорится о часе дня, все написано правильно. – Она взглянула на часы. – У тебя есть еще полтора часа. Не заставляй меня звонить в полицию, дорогуша. Во время ярмарки копы слетаются быстрее, чем мухи на свежее собачье дерьмо, так что вмиг явятся. – Что за бардак! – возмутился я. Я тогда плохо соображал, но ее ответ помню так же ясно, как будто услышал его пару минут назад: – Да, дорогуша, такова жизнь. После чего она повернулась к телевизору, где какой-то болван отбивал чечетку. Я не собирался принимать дозу днем, даже на ярмарке, поэтому задержался в «Фэйрграундз инн» до половины второго (исключительно назло сельской тетке). Потом с сумкой в одной руке и гитарой в другой отправился на ярмарку пешком. Сделал остановку на заправке «Тексако», где Норт-Детройт-авеню переходила в Саут-Детройт. К тому времени я уже здорово хромал и сильно припадал на левую ногу, а каждый удар сердца отзывался мучительной болью в бедре. В мужском туалете я вколол себе половину заначки в левую подмышку. По телу разлилось тепло, а боль в горле и ноге начала стихать. Моя здоровая левая нога стала больной в один солнечный летний день 1984 года. Я ехал на мотоцикле «кавасаки», а какой-то старый дебил двигался навстречу на «шевроле» размером с прогулочную яхту. Он забрался на мою полосу, поставив меня перед выбором: либо грунтовая обочина, либо лобовое столкновение. Я сделал очевидный выбор и благополучно разъехался с этим дебилом. Ошибка заключалась в попытке вернуться обратно на шоссе на скорости сорок миль в час. Совет всем начинающим байкерам: никогда не поворачивайте на гравии на скорости сорок. Я разбил мотоцикл и сломал ногу в пяти местах. И получил тяжелый ушиб бедра. Вскоре после этого я познал всю прелесть морфия. * * * Боль в ноге утихла, ломка больше не сводила с ума, поэтому я покинул бензоколонку и продолжил путь, двигаясь быстрее. Добравшись до автовокзала, я уже задавался вопросом, какого черта так долго тусовался с Келли ван Дорном и его долбаной кантри-группой. Играть сентиментальные медляки (да еще в тональности до!) – вовсе не мое призвание. Я был рокером, а не кантри-быдлом. Я купил билет на автобус до Чикаго, уходивший на следующий день в полдень. Билет давал право на место в камере хранения, и я оставил там свою сумку и «Гибсон» – единственную еще имевшуюся у меня ценную вещь. Билет обошелся в двадцать девять долларов. Я закрылся в кабинке туалета и пересчитал оставшиеся деньги. Выходило сто пятьдесят девять баксов, примерно как я и рассчитывал. Будущее просветлело. Я отоварюсь на ярмарке, найду, где перекантоваться – может, в местном приюте для бездомных, а может, и на улице, – а завтра уже буду мчаться на огромном сером автобусе в Город ветров. Там, как и в большинстве крупных городов, имелась биржа музыкантов, где они собирались, чтобы потравить анекдоты, обменяться сплетнями и найти работу. Для кого-то это представляло большую проблему (например, для аккордеонистов), но на толковых ритм-гитаристов всегда имелся спрос, а я был не просто «толковым». К 1992 году я мог даже запилить соло, если требовалось. И если еще соображал. Важно было добраться до Чикаго и найти работу раньше, чем Келли ван Дорн раззвонит о моей ненадежности. До темноты оставалось не меньше шести часов, и, чтобы скоротать время, я использовал остатки дури по ее прямому назначению. После чего купил в газетном киоске дешевую книжку, устроился на скамейке и, открыв роман на середине, закемарил. Очнулся я потому, что на меня напал чих, но уже наступил вечер – самое время бывшему ритм-гитаристу «White Lightning» отправиться на поиски приличного зелья. * * * Когда я добрался до ярмарки, закат померк – на западе осталась лишь одна яркая оранжевая полоска. Хотя я намеревался потратить почти все деньги на дурь, мне пришлось разориться на такси, потому что чувствовал я себя совсем плохо. На этот раз дело не ограничилось обычными волнами боли, которые прокатывались по всему телу. В ушах тонко и противно звенело, и я чувствовал, что весь горю. Я объяснял этот жар тем, что предыдущей ночью слишком сильно подогрелся. Что до остального, то я не сомневался, что шесть-семь часов сна наверняка поставят меня на ноги. Это время у меня будет в автобусе. Мне хотелось прийти в форму, прежде чем снова записаться добровольцем в армию рок-н-ролла. Я миновал главный вход на ярмарку, потому что только недоумки будут пытаться купить героин на выставке ремесел или домашнего скота. За ним располагался вход в развлекательный парк «Беллз». Теперь ярмарки штата в Талсе обходятся без него, однако в сентябре 1992 года «Беллз» не только являлся обязательным атрибутом, но и переживал свой расцвет. Обе «американские горки» – деревянная «Зинго» и более современная «Уайлдкэт» – кружились спиралями, и на каждом крутом повороте или смертельном падении вниз из проносившихся мимо вагончиков неслись крики восторга и страха. Стояли длинные очереди на водные горки, «Музыкальный экспресс» и «Фантасмагорию» – щекочущую нервы поездку по дому с привидениями. Меня все это не интересовало, и я прошел по центральной аллее мимо ларьков и киосков, торговавших сандвичами. От обычно аппетитного запаха свежей выпечки и жареных сосисок меня слегка затошнило. Возле аттракциона с бросанием колец околачивался парень, по виду из тех, кого я искал. Когда я подошел к нему вплотную, чутье наркомана послало сигнал тревоги. На парне была футболка с надписью «Кокаин! Завтрак чемпионов!», что было чересчур. Я продолжил свой путь мимо тира, детского кегельбана, игровых автоматов и «Колеса фортуны». Мне становилось все хуже и хуже. Кожа горела, а звон в ушах нарастал. Горло драло так, что, сглатывая, я всякий раз невольно морщился. Впереди показалась площадка с мини-гольфом. Там было полно веселящихся подростков, и я решил, что наконец-то добрался до цели. В местах, где вечером собираются подростки, чтобы хорошо провести время, обязательно крутятся дилеры, которые рады помочь оторваться по полной. И точно: я заметил пару нужных мне ребят. Распознать их можно по вечно бегающим глазам и сальным волосам. Центральная аллея заканчивалась за площадкой минигольфа Т-образным разветвлением: одна дорожка вела обратно к выставочным павильонам ярмарки, а вторая – к гоночному треку. У меня не было желания продолжить путь ни по одной из них, но тут справа послышался странный электрический треск, за которым последовали аплодисменты, смех и крики изумления. Я подошел ближе и увидел, что каждый разряд сопровождался яркой синей вспышкой, напомнившей мне молнию. Молнию на «Крыше неба», если быть точным. Я не вспоминал о ней много лет. Чем бы там ни развлекали людей, толпа собралась приличная. Я решил, что барыги, околачивавшиеся возле площадки для гольфа, могут подождать пару-тройку минут. Эти ребята никогда не уходят до закрытия. Мне хотелось посмотреть, кто там извергает молнии в теплую и ясную оклахомскую ночь. Из усилителя загремел голос: – А теперь, когда вы видели всю силу моего «Метателя молний» – единственного в мире, уверяю вас, – я хочу показать вам необыкновенный портрет, который вы можете увидеть всего за одну купюру с портретом Александра Гамильтона из своего кошелька. Потрясающая демонстрация до открытия моей «Электрической студии», возможность увидеть самую поразительную фотосессию в жизни! Но мне понадобится доброволец, чтобы вы узнали, что именно получите за свои десять долларов, которые еще никогда не тратили с такой пользой. Есть желающие? Кто готов рискнуть? Это совершенно безопасно, уверяю вас! Давайте, ребята, мне говорили, что жители Оклахомы всегда славились храбростью! Перед находившейся на возвышении эстрадой собралась довольно приличная толпа – не меньше полусотни человек. На полотняном заднике шириной шесть и высотой порядка двадцати футов размещалась фотография почти такого размера, как экран в кинотеатре. На ней была изображена очень красивая молодая женщина, стоявшая, судя по всему, на полу танцевального зала. Ее черные волосы были уложены в необыкновенно сложную прическу, на создание которой наверняка ушло несколько часов. Вечернее платье было очень открытым и без бретелек, а низкие чашечки, поддерживавшие грудь, акцентировали внимание на соблазнительных формах. Довершали картину бриллиантовые серьги в ушах и алая губная помада. Перед фотографией женщины в танцевальном зале стояла допотопная камера на треноге, с черной тканью, чтобы накрывать голову, похожая на те, что использовали в девятнадцатом веке. Размещена она была так, что объектив захватывал, как казалось со стороны, только ноги женщины ниже колен. Рядом на подставке стоял лоток с порошком для вспышки. На камеру небрежно опирался одетый в черное мужчина в цилиндре, и я сразу его узнал. Все это я помню хорошо, но в том, что происходило затем, не могу с уверенностью полагаться на свою память – и открыто признаю это. Я был наркоманом со стажем, уже два года сидевшим на игле; начинал с подкожных доз, но постепенно все чаще и чаще стал колоться в вену. Я здорово исхудал. Вдобавок ко всему у меня была высокая температура. Я подхватил грипп, который скрутил меня моментально. Поднявшись в то утро, я решил, что это просто обычный насморк от наркоты, в худшем случае, простуда, но к тому времени, когда я увидел Чарлза Джейкобса возле старинной камеры на штативе перед огромной фотографией девушки с надписью «Портреты-молнии», у меня перед глазами все плыло. Я не удивился, что снова вижу того же священника, чьи виски чуть тронула седина, а в уголках рта появились морщинки (правда, едва заметные). Я бы не удивился, если бы рядом с ним на сцене оказались мои покойные мать и сестра, наряженные плейбоевскими зайчиками. Двое мужчин откликнулись на призыв Джейкобса и подняли руки, но он засмеялся и указал на портрет красавицы за своей спиной: – Я не сомневаюсь, что вы, ребята, в субботнюю ночь не уступите в храбрости самому дьяволу, но платье без бретелек вас точно не украсит. Толпа отозвалась добродушным смехом. – Мне нужна девушка, – объявил человек, который показывал мне Мирное озеро, когда я был карапузом в коротких штанишках. – И красивая! Хорошенькая юная жительница Оклахомы. Что скажете? Согласны со мной? Все снова захлопали, выражая полное согласие. И Джейкобс, который уже наверняка выбрал себе объект, ткнул беспроводным микрофоном в сторону кого-то в первых рядах толпы. – Как насчет вас, мисс? Своей красотой вы вряд ли кому уступите! Я стоял в задних рядах, но толпа, казалось, вдруг начала расступаться передо мной, как будто я обладал какой-то магической силой. Наверное, я просто проложил себе путь, но это не отложилось в моей памяти, и если кто и толкал меня локтем в ответ, я этого не помню. Мне казалось, что меня просто несет вперед. Все краски сделались ярче, а гудки карусельной каллиопы и крики с горки «Зинго» – громче. Гул в ушах перерос в мелодичный перезвон, похожий, кажется, на доминантсептаккорд. Я пробрался через завесу аромата духов, лосьона после бритья и уцененного лака для волос. Миловидная девушка с длинными светлыми волосами отказывалась, но друзья не обращали на это внимания и вытолкнули ее вперед. Она поднялась по ступенькам с левой стороны сцены, продемонстрировав загорелые бедра под подолом короткой джинсовой юбки. На девушке была зеленая блузка под горло, такая короткая, что кокетливо оставляла неприкрытой полоску живота не меньше дюйма шириной. Несколько человек одобрительно присвистнули. – Каждая красавица несет в себе положительный заряд, – сообщил Джейкобс толпе и снял цилиндр. Я видел, как сжалась его рука, державшая шляпу. На мгновение я испытал те же ощущения, что и в памятный день на «Крыше неба», которые с тех пор не испытывал ни разу. По коже побежали мурашки, волосы на шее зашевелились, а легкие заполнил тяжелый, будто пропитанный маслом воздух. Затем на лотке рядом с камерой что-то взорвалось, но явно не порошок для вспышки, и висевший сзади холст залило ослепительное синее сияние. Лицо девушки в вечернем платье исчезло. Когда сияние стало тускнеть, я увидел на фотографии – или так мне показалось – ту самую деревенскую тетку лет пятидесяти, что выставила меня из мотеля несколько часов назад. Затем снова появилась девушка в вечернем платье с блестками и низким вырезом. Это ошеломило толпу, да и на меня произвело сильное впечатление… хотя я и ожидал чего-то подобного. Преподобный Джейкобс со своими обычными фокусами, вот и все. Я даже не удивился, что, когда он положил девушке руку на плечо и повернул ее лицом к нам, на мгновение я увидел на ее месте шестнадцатилетнюю Астрид Содерберг, которая боялась залететь. Ту самую Астрид, что иногда вдыхала мне в рот дым своей тонкой сигареты, от чего я возбуждался так, что и передать невозможно. А затем девушка снова превратилась в маленькую провинциалку, приехавшую в город повеселиться от души. Ассистент Джейкобса – прыщавый парень с плохой стрижкой – вынес обычный деревянный стул. Он поставил его перед камерой и театрально стряхнул соринки со старомодного сюртука Джейкобса. – Присядьте, дорогая, – сказал Джейкобс, подводя девушку к стулу. – Я обещаю, что вас ждет потрясающее приключение. Он шевельнул бровями, и его молодой помощник нервно дернулся. Публика весело загудела. Взгляд Джейкобса скользнул по толпе и на мгновение остановился на мне – я теперь стоял в первом ряду. Затем он снова посмотрел на меня и после короткого раздумья отвернулся. – А это не больно? – поинтересовалась девушка, и теперь я видел, что она совсем не похожа на Астрид. Ну конечно, нет. Моя первая любовь сейчас намного старше… и, где бы она ни находилась, ее фамилия почти наверняка не Содерберг. – Ни капельки, – заверил Джейкобс. – И в отличие от всех других леди, которые не побоятся выйти сюда, ваш портрет будет… Он отвернулся от нее обратно к толпе и на этот раз нашел взглядом именно меня.