– Кэрол говорит, что иногда эти штуки рвутся. Как однажды у них с Кенни, когда они были вместе. Она целый месяц переживала, думала, что месячные так и не наступят. Но она мне сказала, что есть многое другое, что мы можем делать. Это «многое другое» оказалось очень даже ничего. Я получил водительские права, когда мне исполнилось шестнадцать, и был единственным из всей семьи, кому удалось сдать экзамен по вождению с первого раза. Этим я был обязан отчасти автошколе, но главным образом – Цицерону Ирвингу. Норм жил со своей матерью, добродушной крашеной блондинкой, в их доме в Гейтс-Фоллз, однако большинство выходных проводил с отцом, обитавшим в потрепанном трейлере на стоянке в Моттоне, на границе с Харлоу. Если мы выступали в субботу вечером, группа – включая подружек – часто собиралась днем у трейлера Цицерона на пиццу. Скручивались и выкуривались косяки с марихуаной – я почти год отказывался, но потом все-таки сдался и попробовал. Сначала мне было трудно удерживать в себе дым, но – как многие из читателей наверняка знают по себе – я постепенно приспособился. В те дни я никогда не курил много марихуаны, так, по чуть-чуть, для концерта. Я играл лучше, когда выступал немного под кайфом, и в этом старом трейлере мы всегда непрерывно смеялись. Когда я сказал Цицерону, что на следующей неделе собираюсь сдавать на права, он спросил, куда меня распределили – в Касл-Рок или Льюистон-Обэрн. Узнав, что в Льюистон-Обэрн, он глубокомысленно кивнул: – Значит, к Джо Кэфферти. Он занимается этим уже двадцать лет. Мы с ним часто выпивали в «Меллоу-тайгер» в Касл-Роке, когда я служил там констеблем. Еще до того, как город разросся и в нем появилось свое отделение полиции. Было трудно представить, что Цицерон Ирвинг – седой, тощий, с красными глазами, в неизменных армейских штанах цвета хаки и вытянутых футболках – когда-то был блюстителем закона, но люди меняются; иногда они идут по лестнице вверх, а иногда спускаются вниз. Последним часто помогают разные вещества, вроде тех косячков, что Цицерон с удовольствием раскуривал с приятелями своего сына-подростка. – Старине Джоуи почти никто не сдает с первого захода, – заметил Цицерон. – Для него это вроде как дело принципа. Это я знал и сам – с Джо Кэфферти имели проблемы и Клэр, и Энди, и Кон. Терри сдавал не ему (возможно, Кэфферти в тот день просто болел), но хотя отлично водил машину с самого первого дня, как сел за руль, брат так нервничал, что умудрился наехать задним ходом на пожарный гидрант, когда демонстрировал параллельную парковку. – Три момента, если хочешь сдать, – сказал Цицерон, передавая Бушарду только что скрученный косяк. – Первое: держись от этого дерьма подальше, пока не сдашь вождение. – Ладно. – Я даже испытал облегчение. Мне нравилась марихуана, но при каждой затяжке я вспоминал обещание, данное матери… хотя и утешал себя тем, что до сих пор не курил сигарет и не пил, а значит, не поддался искушению. – Второе: называй его «сэр». «Спасибо, сэр», когда садишься в машину, и «спасибо, сэр», когда из нее выбираешься. Он это любит. Понял? – Понял. – Третье, и самое важное: подстриги свои чертовы космы. Джо Кэфферти ненавидит хиппи. Этот совет мне совсем не понравился. С тех пор как я стал играть в группе, я подрос на три дюйма, но с волосами дело шло туго. Мне потребовался целый год, чтобы отрастить их до плеч. Из-за волос я не раз ругался с родителями, которые говорили, что я стал похож на бродягу. А Энди вообще заявил, что если я хочу выглядеть как девчонка, то должен носить платья. Черт побери, разве так должны отстаивать свое мнение цивилизованные христиане? – Господи, если я отрежу волосы, то стану похож на придурка! – Ты и так на него похож, – возразил Кенни, и все засмеялись. Даже Астрид (потом она положила руку мне на бедро, чтобы я не обижался). – Да, – согласился Цицерон Ирвинг. – Ты будешь выглядеть как придурок с водительскими правами. Поли, ты зажжешь косяк или так и будешь сидеть и на него любоваться? Я перестал курить марихуану. Я называл Кэфферти сэром. Я подстриг волосы, что разбило сердце мне и согрело матери. При параллельной парковке я задел бампер стоявшего позади автомобиля, но Кэфферти все равно принял у меня экзамен, и я получил права. – Я верю в тебя, сынок, – сказал он. – Спасибо, сэр, – ответил я. – Я вас не подведу. Празднование моего семнадцатого дня рождения состоялось в нашем доме, который стоял теперь на мощеной дороге – верном признаке прогресса. Астрид, конечно, тоже пригласили, и она подарила мне свитер, который сама связала. Я тут же натянул его на себя, хотя стоял теплый августовский день. Мама вручила мне собрание исторических романов Кеннета Робертса в твердом переплете (которые я действительно прочитал). От Энди я получил Библию в кожаном переплете (которую тоже прочитал, главным образом чтобы его позлить), с моим именем, вытисненным золотом на обложке. На форзаце имелась цитата из главы 3 Откровения Иоанна Богослова: «Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною». Намек на то, что «дела мои не совершенны пред Богом», не был лишен оснований. От Клэр – ей уже исполнилось двадцать пять, и она преподавала в школе в Нью-Гэмпшире – я получил классный пиджак. Кон, всегда отличавшийся прижимистостью, подарил мне шесть наборов гитарных струн, правда, приличных. Мама вынесла праздничный торт, и все запели традиционное поздравление. Окажись там Норм, свечи наверняка погасли бы от его мощного голоса, но Норма не было, так что задувать их мне пришлось самому. Пока мама раскладывала торт по тарелкам, я вдруг сообразил, что отец с Терри ничего мне не подарили, даже такой ерунды, как галстук в цветочек. После торта и мороженого (ассорти «ван-шок-клуб», разумеется) я увидел, как Терри вопросительно взглянул на отца. Тот посмотрел на маму, и она нервно улыбнулась. Только теперь, оглядываясь назад, я понимаю, как часто видел эту нервную улыбку на лице матери, когда ее взрослые дети начали покидать родное гнездо. – Подойди к сараю, Джейми, – сказал отец, поднимаясь. – У нас с Теренсом есть для тебя небольшой подарок. Этим «небольшим подарком» оказался «форд-гэлакси» 1966 года. Вымытый, отполированный и белый, как лунный свет на снегу. – О Боже, – с трудом выговорил я, и все рассмеялись. – Кузов был хорошим, но с двигателем пришлось повозиться, – сказал Терри. – Мы с папой расточили клапаны, поменяли цилиндры, поставили новый аккумулятор… В общем, сделали все как надо. – Новые покрышки, – добавил папа, показывая на них, – не восстановленные. Нравится, сын? Я обнял его. Я обнял их обоих. – Только обещай нам с мамой никогда не садиться за руль, если выпьешь. Чтобы нам не пришлось смотреть друг на друга и думать, что это мы подарили тебе вещь, из-за которой ты пострадаешь сам или покалечишь кого-то еще. – Я обещаю, – сказал я. Астрид, с которой я собирался разделить остаток косячка, когда повезу домой на своей новой машине, схватила меня за руку: – А я прослежу, чтобы он не нарушил обещание. После двух поездок до пруда Гарри (мне пришлось всех прокатить) история повторилась. Я почувствовал, что меня тянут за руку, обернулся и увидел Клэр. Она увела меня в прихожую, как в тот памятный день, когда преподобный Джейкобс вернул Конни голос своим электростимулятором нервов. – Мама хочет, чтобы ты пообещал еще кое-что, но ей неловко говорить об этом. Я сделаю это за нее. Я ждал. – Астрид – хорошая девушка, – продолжила Клэр. – Она курит, это чувствуется по запаху табака, но от этого не становится плохой. У нее хороший вкус. И то, что она встречается с тобой три года, это доказывает. Я ждал, что будет дальше. – И умная тоже. Впереди ее ждет колледж. Итак, обещание, Джейми. Не заделай ей ребенка на заднем сиденье этой машины. Ты можешь это обещать? Я едва сдержал улыбку. И улыбка эта была в равной степени и веселой, и горькой. Последние два года мы с Астрид пользовались кодовым словом «отдушина». Оно означало взаимную мастурбацию. После того первого раза я еще несколько раз поднимал вопрос о презервативах, и мы даже приобрели пачку из трех штук (один я держал в бумажнике, а два других спрятал за плинтусом у себя в комнате). Однако она не сомневалась, что первый же презерватив, который мы используем, либо порвется, либо окажется дырявым. Оставалась… «отдушина». – Ты не злишься на меня? – спросила Клэр. – Нет, – заверил я. – Я никогда на тебя не злюсь, Клэр. И это была правда. Мой гнев будет вызывать только монстр, за которого она выйдет замуж. И этот гнев никогда не утихнет. Я обнял сестру и пообещал, что не сделаю Астрид ребенка. Это обещание я сдержал, хотя до того памятного дня в лачуге на «Крыше неба» был не раз близок к тому, чтобы его нарушить. В те годы мне иногда снился Чарлз Джейкобс – он тыкал пальцем в мою игрушечную гору, чтобы сделать пещеры, или читал Ужасную проповедь, а над головой у него сияло голубое пламя электрической короны. Но в жизни я о нем практически не вспоминал до одного чудесного дня в июне 1974 года. Мне было восемнадцать. Как и Астрид. Школа закончилась. Выступления «Chrome Roses» были расписаны на все лето (в том числе пара концертов в барах, на что мои родители неохотно дали письменное согласие), а днем я должен был работать на фермерском рынке, где уже трудился в предыдущем году. Бизнес отцовской компании «Мортон фьюэл ойл» шел совсем неплохо, и родители могли позволить себе оплатить мое обучение в Университете Мэна, но я должен был внести свой вклад. Работа на рынке начиналась через неделю, и мы с Астрид проводили вместе много времени. Иногда мы приезжали ко мне домой, иногда к ней. После обеда мы часто колесили по проселочным дорогам на моем «форде». Там мы находили укромное место для парковки и потом… «отдушина». В тот день мы заехали в заброшенный гравийный карьер неподалеку от шоссе номер 9 и по очереди затягивались не очень хорошей местной травкой. Было душно, и на западе собирались грозовые тучи. Послышался раскат грома, и наверняка сверкнула молния, но я ее не видел, хотя разряд электричества на мгновение заглушил песню «Smokin’ in the Boys’ Room», которую как раз крутили по радио. В том году мы исполняли ее на всех концертах. Именно в этот момент я вдруг вспомнил преподобного Джейкобса, как вспоминают о давно исчезнувшем знакомом, и завел машину. – Туши косяк, – сказал я. – Поехали прокатимся. – Куда? – В одно место, о котором мне когда-то давно рассказывали. Если там ничего не изменилось. Астрид убрала бычок в коробочку из-под пастилок от кашля и засунула под сиденье. Я проехал пару миль по шоссе, а затем свернул на дорогу, которая вела на Козью гору. Деревья росли совсем близко к обочине, и сгустившиеся грозовые тучи скрыли последние проблески солнечных лучей. – Если ты думаешь о курорте, то нас туда не пустят, – сказала Астрид. – Мои предки отказались от членства. Сказали, что надо экономить, если я собираюсь в колледж в Бостоне. – Она недовольно сморщила носик. – Мы едем не туда, – заверил я. Мы миновали Лонгмидоу, куда наша группа БММ каждый год приезжала на пикник. Отдыхавшие там люди торопливо собирали и укладывали в машины одеяла и сумки-холодильники, бросая тревожные взгляды на небо. Раскаты грома звучали громче, по небу неслись набухшие тучи, и я увидел, как по другую сторону «Крыши неба» сверкнула молния. Чарлз Джейкобс сказал тогда, что это красиво. Красиво и страшно. Мы проехали мимо таблички с надписью «ВЪЕЗД НА ТЕРРИТОРИЮ КУРОРТА «КОЗЬЯ ГОРА» ЧЕРЕЗ 1 МИЛЮ. ПОЖАЛУЙСТА, ПРИГОТОВЬТЕ ПРОПУСК». – Джейми… – Тут должна быть дорожка, которая ведет к «Крыше неба», – пояснил я. – Может, ее уже и нет, но… Дорожка была по-прежнему покрыта гравием. Я свернул на нее слишком резко, и машина вильнула. – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – сказала Астрид. В ее голосе звучал не страх, а интерес и азарт. – Я тоже на это надеюсь. Подъем стал круче. Задние колеса иногда пробуксовывали на неукатанном гравии, но в целом машина шла ровно. Через две с половиной мили от поворота деревья расступились, и мы выехали на «Крышу неба». Астрид ахнула и выпрямилась на сиденье. Я нажал на тормоз, и машина резко остановилась. Справа от нас стояла старая лачуга с провисшей замшелой крышей и разбитыми стеклами. Серые стены с облупившейся краской покрывали граффити, многие из которых сильно выцвели и почти стерлись. Впереди возвышался большой гранитный утес, в который, как полжизни назад говорил преподобный Джейкобс, была вбита устремленная в небо железная мачта. Казалось, она почти достает до нависших над ней черных туч. Слева, куда смотрела Астрид, до самого океана простирались холмы, поля и бесконечные серо-зеленые массивы лесов. Там еще светило солнце, озаряя все яркими лучами. – Боже, и это было здесь всегда? И ты мне не показывал? – Я сам тут никогда не был, – пояснил я. – Наш прежний священник рассказал мне… Больше я ничего не успел сказать. С неба сорвалась сверкающая стрела молнии. Астрид вскрикнула и закрыла голову руками. На мгновение – странное, ужасное и чудесное – мне показалось, что воздух превратился в наэлектризованное масло. Я почувствовал, как встали дыбом волосы по всему телу, даже самые мелкие в носу и ушах. Потом раздался щелчок, будто невидимый великан щелкнул пальцами. Вспыхнула вторая молния и тут же ударила в железный стержень, заливая его ярко-голубым нимбом, какой я видел во сне вокруг головы Чарлза Джейкобса. Мне пришлось закрыть глаза, чтобы не ослепнуть. Когда я открыл их снова, мачта светилась вишнево-красным. «Будто подкова в кузнице», – сказал он тогда, и это было именно так. Проревел раскат грома. – Хочешь уехать отсюда? – прокричал я. Из-за звона в ушах я сам себя едва слышал. – Нет! – крикнула Астрид в ответ. – Туда! – И показала на жалкую лачугу.