– Это, наверное, самая тупая песня из тех, что крутят по радио. – Нет, – не согласился я. – Самая тупая – «Surfin’ Bird». Если хочешь, могу сыграть и ее. Кон послал меня к черту. Он мог себе это позволить, потому что мама была в саду, отец с Терри трудились в гараже над «Дорожной ракетой III», а наш старший религиозный брат больше не жил дома. Как и Клэр, Энди теперь учился в Университете Мэна (который, по его словам, кишел «бесполезными хиппи»). – Но ты не против, если я на ней поиграю, Кон? – Отрывайся! – разрешил он, обходя меня. На его щеке красовался большой синяк, и от него пахло по́том. – Но если сломаешь, то мало не покажется. – Не сломаю. Гитаре я действительно ничего не сделал, а вот струн порвал немало. В отличие от фолк-музыки, рок-н-ролл со струнами не дружит. В 1970 году я перешел в среднюю школу, расположенную за рекой Андроскоггин в Гейтс-Фоллз. Кон, уже учившийся в выпускном классе, стал важной персоной благодаря спортивным успехам и включению в почетный список лучших учеников; он меня просто не замечал. Это было хорошо и ничуть меня не огорчало. К сожалению, не замечала меня и Астрид Содерберг, хотя сидела за мной в классе подготовки домашних заданий и рядом со мной – на уроках английского. Она носила конский хвост и юбки как минимум на два дюйма выше колена. Каждый раз, когда она клала ногу на ногу, я умирал. Моя одержимость ею усилилась, но как-то во время обеденного перерыва я подслушал ее разговор с девчонками, когда они сидели на трибунах болельщиков в спортзале. Я узнал, что их интересуют только старшеклассники, а я был просто никем в великой эпопее новой жизни в новой школе. Однако кое-кто обратил на меня внимание. Этим человеком оказался долговязый длинноволосый старшеклассник, похожий на одного из бесполезных хиппи Энди. Он разыскал меня во время обеда, который я поглощал в спортзале, где устроился двумя рядами выше Астрид, сидевшей со стайкой своих подружек. – Ты Джейми Мортон? – поинтересовался он. Я с опаской подтвердил. Он был одет в мешковатые джинсы с заплатами на коленях, а под глазами у него темнели круги, будто он спал не больше двух-трех часов. Или много онанировал. – Пошли в музыкальный класс, – сказал он. – Зачем? – Затем, что я так сказал, мелкий. Я пошел за ним, прокладывая путь сквозь толпу учеников, которые смеялись, кричали, толкались и хлопали дверцами своих шкафчиков. Я надеялся, что меня не собираются бить. Я допускал, что ребята на год старше могут запросто отлупить из-за какого-то пустяка – хотя им и запрещалось обижать младших, на деле такое происходило сплошь и рядом. Но чтобы этим занимались ученики выпускного класса? Они вообще не замечали существования первогодков, и мой брат был тому ярким примером. В музыкальном классе никого не было. Мне немного полегчало. Если этот парень и собирался меня вздуть, то хотя бы не прибегая к помощи приятелей. Однако вместо того чтобы бить, он протянул мне руку. Я пожал ее. Пальцы у него были вялыми и влажными. – Норм Ирвинг. – Рад знакомству. – На самом деле я не был в этом уверен. – Я слышал, ты играешь на гитаре, мелкий. – От кого? – От твоего брата, мистера Футбола. Норм Ирвинг открыл шкаф для хранения инструментов, в котором лежали гитары в чехлах. Он вытащил одну, щелкнул замками и продемонстрировал мне потрясающую черную электрическую «Ямаху». – «Эс-эй тридцать», – коротко бросил он. – Купил два года назад. Все лето красил дома с отцом. Вруби тот усилок. Нет, не тот большой, а «Буллноуз» прямо перед тобой. Я подошел к мини-усилителю, но не увидел на нем ни кнопки, ни выключателя. – Он сзади, парень. – Понятно. Я нашел тумблер и щелкнул. Зажглась красная лампочка, и послышался низкий гул. Я сразу влюбился в него. Это был звук мощи. Норм вытащил из шкафа шнур от гитары и подсоединил. Потом провел пальцами по струнам, и маленький усилитель отозвался могучим звуком. Атональным, немузыкальным и абсолютно потрясающим. Затем Норм передал гитару мне. – Что? – спросил я, испытывая одновременно смятение и азарт. – Твой брат говорит, ты умеешь играть. Играй. Я взял гитару, и из маленького усилителя у моих ног снова раздался уже знакомый звук. Гитара оказалась намного тяжелее, чем акустическая моего брата. – Я никогда не играл на электрической, – признался я. – Это то же самое. – А что сыграть? – Как насчет «Green River»? Сможешь? – Он сунул руку в маленький карманчик джинсов и извлек оттуда медиатор. Мне удалось его взять, не уронив. – В тональности ми мажор? – Как будто и так не было ясно. «Вся эта хрень начинается с ми». – Сам решай, мелкий. Я перекинул ремень через голову и поправил на плече. «Ямаха» висела очень низко – Норман Ирвинг был намного выше меня, – но я слишком нервничал, чтобы думать о подгонке ремня. Я сыграл аккорд ми и даже подпрыгнул от громкости звука в закрытом помещении. Норман ухмыльнулся, продемонстрировав зубы, которые в будущем могли доставить ему много проблем, если не заняться ими сейчас, и от этой ухмылки мне сразу стало легче. – Двери закрыты, парень. Вруби погромче и валяй. Громкость стояла на цифре «5», и я увеличил ее до «7», удовлетворенно выслушав оглушительное завывание. – Только петь я ни черта не умею, – признался я. – Тебе и не придется. Петь буду я. От тебя требуется играть ритм. Ритм «Green River» – базовый в рок-н-ролле, но не совсем такой, как в «Cherry, Cherry», хотя и похож. Я снова взял аккорд ми, мысленно прислушиваясь к первой фразе песни, и решил, что все в порядке. Норман начал петь. Рев гитары почти полностью заглушал его голос, но я слышал достаточно, чтобы понять, что петь он умел. – «Отвези меня туда, где холодные воды…» Я перешел на ля, и он остановился. – По-прежнему ми, верно? – сказал я. – Извини. Первые три строки были в ми, но когда я снова перешел на ля – такой переход в роке встречается чаще всего, – то опять не попал. – Где? – спросил я у Нормана. Он молча смотрел на меня, держа руки в карманах. Я снова прислушался к мелодии в своей голове, а потом начал заново. Когда мы добрались до четвертой строчки, я перешел на до, и на этот раз все было правильно. Мне пришлось опять начать сначала, но после этого все пошло как по маслу. Нам не хватало только ударных и, понятно, соло-гитары. Джон Фогерти из «Creedence» пилил соло так, как я и мечтать не мог. – Дай-ка мне, – велел Норман. Я с сожалением передал ему гитару. – Спасибо, что дал поиграть на ней, – сказал я и направился к двери. – Погоди, Мортон. – Во всяком случае, он больше не называл меня «мелкий». – Прослушивание еще не закончилось. Прослушивание? Он вынул из шкафа чехол поменьше, открыл его и достал поцарапанную полуакустическую «Кей-900G», если вам это о чем-то говорит. – Подключись к большому усилителю, но убавь звук до четырех. Эта «Кей» фонит как падла. Я так и сделал. «Кей» подходила мне по размерам лучше «Ямахи» – при игре на ней не приходилось горбиться. Между струнами был заткнут медиатор, и я взял его. – Готов? Я кивнул. – И раз… и два… и три… и… Я нервничал, когда играл простой ритм из «Green River», но если бы знал, как классно играет Норман, то вряд ли смог бы вообще сыграть и просто бы сбежал. Он один в один копировал игру Фогерти с точно такими же запилами, как на старом сингле «Fantasy». Музыка захлестнула меня. – Громче! – крикнул он. – Врубай, и хрен с ним, с фоном! Я увеличил громкость на большом усилителе до восьми. Голос Норма почти утонул в реве обеих гитар и свисте, похожем на вой полицейской сирены. Музыка несла меня, и я просто следовал за соло Норма, будто скользил на доске по гребню ровной волны длиной в две с половиной минуты. Песня закончилась, и на нас обрушилась тишина. В ушах звенело. Норм уставился в потолок, размышляя, потом кивнул: – Не фонтан, но прилично. Немного практики, и ты переплюнешь Нюхача. – А Нюхач – это кто? – спросил я, чувствуя, что уши все еще заложены. – Парень, который переезжает в Массачусетс, – пояснил он. – Давай попробуем «Needles and Pins». Группу «Searchers» знаешь? – Начинать с ми? – Нет, на этот раз с ре, но не совсем. Вот так. – Он показал, как брать ми с мизинцем, и у меня сразу получилось. Звучало не совсем так, как на записи, но похоже. Когда мы закончили, я взмок от пота. – Ладно, – сказал он, снимая гитару. – Пойдем в сачок. Мне надо курнуть. Место для курения располагалось позади здания технической школы. Там ошивались наркоманы и хиппи вместе с сильно накрашенными девчонками, носившими узкие юбки и висячие серьги. В конце слесарного цеха сидели на корточках два парня. Как и Нормана, я видел их раньше, но не знал. У одного были соломенного цвета волосы и много прыщей, а у другого торчали во все стороны курчавые рыжие космы. Они выглядели неудачниками, однако это не имело значения. Норман Ирвинг тоже так выглядел, но оказался лучшим гитаристом, которого я когда-либо слышал вживую. – И как он? – поинтересовался блондин. Как выяснилось, его звали Кенни Лофлин.