Роланд обдумал ее слова, кивнул. Дельная мысль. — Тогда пошли, — добавила Сюзанна. — С наступлением темноты я не хочу находиться даже в наземном этаже этого заведения. 4 На Тэтлбек-Лейн, в августе 2002 года Стивен Кинг возвращается в реальность из грезы о Федике. Печатает: «С наступлением темноты я не хочу находиться даже в наземном этаже этого заведения». Слова появляются на экране. Ими завершается то, что он называет подглавкой, но это не всегда означает, что на сегодня работа закончена. Что он слушает, так это Вес'-Ка Ган, Песнь Черепахи. На этот раз музыка, которая едва слышна в некоторые дни и буквально оглушает в другие, похоже, смолкла. Она вернется завтра. Во всяком случае, всегда возвращалась. Кинг нажимает пару клавиш на клавиатуре и компьютер издает мелодичный звон, показывая, что напечатанное сегодня сохранено в памяти. Писатель встает, морщась от боли в бедре, и подходит к окну кабинета. Смотрит на подъездную дорожку, круто взбирающуюся к Тэтлбек-лейн, дороге, по которой он теперь изредка прогуливается (а по главной дороге, шоссе 7, — никогда). Бедро этим утром сильно болело, мышцы словно жгло огнем. Он рассеянно потирает бедро, выглядывая из окна. «Роланд, мерзавец, ты вернул мне эту боль», — думает Кинг. Она протянулась по ноге, как раскаленная докрасна проволока, можете вы не говорить, Бог, можете вы не говорить, Бог-бомба, и никак он не может с ней расстаться. Прошло почти три года после того инцидента на дороге, когда он едва не лишился жизни, а боль по-прежнему с ним. Она, конечно, утихает, у человеческого тела удивительно способность к самоизлечению («Хот-эндж», — думает он и улыбается), но иногда вдруг резко усиливается. Он не думает о боли, когда пишет, писательство в определенном смысле мягкий Прыжок, тодэш, как ни назови, но боль всегда дает о себе знать после пары часов, проведенных за столом. Он думает о Джейке. Чертовски сожалеет о том, что Джейк умер, и догадывается, что после публикации последней книги читатели просто озвереют. И почему нет? Некоторые знали Джейка Чеймберза двадцать лет, чуть ли не в два раза дольше, чем прожил мальчик. Да, они озвереют, все так, а когда он ответит на их письма и скажет, что сожалеет о смерти мальчика, как и они, удивленего смертью, поверят ли ему? Ни за какие коврижки, как говорил его дед. Он думает о «Мизери». Энни Уилкс называет Пола Шелдона паршивым отродьем за то, что тот пытается избавиться от жалкой, тупой Мизери Честайн. Энни кричит, что Пол — писатель, а писатель — Бог для своих персонажей, ему нет нужды убивать любого из них, если он этого не хочет. Но он — не Бог. По крайней мере, в этой истории. Он чертовски хорошо знает, что Джейка Чеймберза не было там в день, когда его сшибла машина, не было и Роланда Дискейна, сама мысль об этом достойна осмеяния, они же, видит Бог, выдумки, но он также знает и другое: в какой-то момент песня, которую он слышит, когда сидит за «макинтошем» последней модели, стала песней смерти Джейка, и не заметить этого означало одно — полностью потерять связь с Вес'-Ка Ган, на что он пойти не может. Не может, если хочет закончить историю. Эта песня — единственная ниточка, которая его ведет, хлебные крошки на тропе, которым он должен следовать, если хочет выйти из этого дремучего леса сюжета, который он посадил, и… «Ты уверен, что посадил его?» Ну… нет. По правде говоря, не уверен. Так что самое время вызвать людей в белых халатах. «И ты абсолютно уверен, что Джейка в тот день там не было? В конце концов, много ли ты помнишь о том чертовом инциденте?» Не так, чтобы очень. Он помнит, как увидел крышу минивэна Брайна Смита, появившуюся над вершиной холма, понял, что едет тот не по проезжей части, как положено, а по обочине. А потом помнит Смита, сидящего на каменной стене. Смит смотрит на него сверху вниз и говорит, что его нога сломана в шести, может, в семи местах. А между двумя этими воспоминаниями, перед столкновением и после него, пленка памяти полностью засвечена. Или почти полностью. Потому что иногда, ночью, когда он просыпается от сна, который не может вспомнить… Иногда он слышит… ну… — Иногда слышатся голоса, — говорит Кинг. — Почему ты просто не скажешь это? А потом, смеясь, добавляет: «Пожалуй, только что и сказал». Он слышит приближающееся по коридору цоканье когтей, и Марлоу сует нос в его кабинет. Марлоу — уэльский корги, с короткими лапами и большими ушами, уже старенький, со своими болями и ломотой в костях, не говоря уже о глазе, который ему удалили, вместе со злокачественной опухолью, в прошлом году. Ветеринар говорил, что операцию Марлоу, скорее всего, не переживет, но он пережил. Хороший малыш. И крепкий. А когда он поднимает голову, чтобы посмотреть на писателя, на его морде играет привычная собачья улыбка. «Как жизнь, старина? — словно спрашивает она. — Написал сегодня хорошие слова? Все путем?» — Все у меня хорошо, Марлоу, — отвечает он. — Держусь. А как ты? Марлоу (иногда известный, как «Ваша мордатость») в ответ покачивает скованной артритом «кормой». «Снова вы», — вот что я ему сказал. А он спросил: «Ты меня вспомнил?» А может, просто сказал: «Ты вспомнил меня». Я сказал ему, что хочу пить. Он ответил, что воды у него нет, что он сожалеет, а я обозвал его лжецом. И правильно обозвал, потому что нисколько он не сожалел. Плевать он хотел на то, что мне хотелось пить, потому что Джейк умер, и он пытался возложить вину на меня, этот сукин сын пытался обвинить в смерти мальчика меня…» — Но в действительности ничего этого не произошло, говорит Кинг, наблюдая, как Марлоу возвращается на кухню, где может вновь проверить, если ли в его миске вода, прежде чем улечься вздремнуть. А днем он спит на удивление долго. Кроме них двоих дома никого нет, а в таких случаях писатель часто разговаривает сам с собой вслух. — Я хочу сказать, ты это знаешь, не так ли? Знаешь, что в действительности ничего этого не было. Он полагает, что знает, но такая вот смерть Джейка на удивление странная. Джейк присутствует во всех его черновых набросках, и в этом нет ничего удивительного. Потому что Джейк должен был оставаться на страницах книги почти что до самого конца. Все они должны были оставаться. Разумеется, автор не может полностью контролировать ни одну историю, за исключением плохой, которая заканчивается ПВБ, но чтобы история вышла из-под контроля до такой степени… это нелепо. И больше напоминает наблюдение за происходящим со стороны (или слушание песни), чем написание выдуманной истории. Он решает, что приготовит себе на ленч сэндвич с ореховым маслом и желе и забудет обо всем этом до завтрашнего дня. Вечером он собирается посмотреть новый фильм Клинта Иствуда «Кровавая работа», и рад тому, что может куда-то поехать, заняться чем-то еще. Завтра он вернется за стол, и какие-то моменты из фильма, возможно, попадут в книгу… сомнений тут быть не может, сам Роланд частично списан с Клинта Иствуда, каким тот предстал в трилогии Серджио Леоне «Человек без имени». И… раз уж разговор пошел о книгах. На кофейном столике лежит книга, которую этим утром привез из его офиса в Бангоре курьер «ФедЭкс»: «Полное собрание поэтических сочинений» Роберта Браунинга. В книге, конечно же, есть и «Чайлд Роланд к Темной Башне пришел», эпическая поэма, которая лежит в основе длинной (и утомительной для глаз) истории Кинга. Марлоу словно читает чувства писателя, как открытую книгу (и, возможно, это ему под силу, Кинг всегда подозревал, что собаки — сравнительно недавние эмигранты из страны Эмпатика, где каждый знает, что чувствуют другие), потому что улыбка на его морде становится шире. — Одно место для этой поэмы, старина, — говорит Кинг и бросает книгу обратно на кофейный столик. Это большой том, так что приземляется он с грохотом. — Одно место и только одно, — потом писатель откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. «Посижу здесь минутку — другую», — думает он, зная, что морочит себе голову, зная, что наверняка задремлет. Так и происходит. Часть 4. БЕЛЫЕ ЗЕМЛИ ЭМПАТИКИ. ДАНДЕЛО Глава 1. Тварь под замком 1 Они действительно нашли довольно-таки большую кухню и примыкающую к ней кладовую на наземном уровне Экспериментальной станции 16-го сектора Дуги, и недалеко от лазарета. Они нашли и кое-что еще: кабинет сэя Ричарда П. Сейра, когда-то возглавлявшего оперативную службу Алого Короля, но теперь перебравшегося на пустошь в конце тропы, спасибо быстрой правой руке Сюзанны Дин. На столе Сейра лежали на удивление полные досье всех четырех членов ка-тета. На фотографии Джейка и Эдди в этих досье они не могли смотреть без боли. Воспоминания были куда как лучше. На стене кабинета Сейра висели в рамах две картины маслом. Одна изображала сильного и симпатичного мальчика. Без рубашки, босиком, с взъерошенными волосами, улыбающегося, одетого только в джинсы и с докерским захватом на плече. Возрастом он не отличался от Джейка. В картине было что-то, пожалуй, неприятно-чувственное. Сюзанна подумала, что художник, сэй Сейр, а может, они оба, принадлежали к банде Лавандового холма. Так в Виллидж иногда называли гомосексуалистов. У мальчика были черные волосы, синие глаза, алые губы. Незажившая рана на боку и родимое пятно на левой пятке цветом не отличались от губ. Перед ним лежала мертвая белоснежная лошадь. Кровь виднелась на ее оскаленных зубах. Левая нога мальчика, с отметиной на пятке, стояла на боку лошади, губы изгибались в торжествующей улыбке. — Это Лламри, лошадь Артура Эльдского, — пояснил Роланд. — Ее изображали на всех знаменах, с которыми воины Гилеада шли в бой. Образ этот считался сигулом всего Внутреннего мира. — Значит, согласно картине, Алый Король победит? — спросила она. — Или, если не он, то Мордред, его сын? Роланд вскинул брови. — Благодаря Джону Фарсону люди Алого Короля давным-давно покорили земли Внутреннего мира, — и тут же он улыбнулся. И эта ослепительная улыбка настолько отличалась от обычного выражения его лица, что у Сюзанны голова едва не пошла кругом. — Но мы победили в единственной битве, которая действительно имеет значение. Так что на этой картине изображена всего лишь чья-то желанная мечта, — а потом, со свирепостью, которая удивила ее, Роланд кулаком разбил стекло и схватившись за холст, дернул его, разорвав до середины. Сюзанна остановила его, прежде чем Роланд успел разорвать картину на мелкие клочки, что он, несомненно, собирался сделать. Указала на нижнюю часть холста. Точнее, на написанные маленькими, но каллиграфическими буквами имя и фамилию художника: Патрик Дэнвилл. Вторая картина изображала Темную Башню, черный цилиндр, уходящий ввысь. Возвышалась Башня на дальнем конце Кан'-Ка Ноу Рей, поля роз. В их снах Темная Башня казалась выше самого высокого небоскреба Нью-Йорка (для Сюзанны это был Эмпайр-Стейт-Билдинг). На картине она выглядела не выше шестисот футов, но это нисколько не умаляло ее увиденной во снах величественности. Узкие окна по спиралям поднимались все выше и выше, точно так же, как и в их снах. На вершине виднелся консольный эркер с цветными стеклами, и каждый цвет, Роланд это точно знал, соответствовал одному из цветов Колдовской радуги. В самом центре эркера было кольцо, такое же розовое, как и шар, оставленный в свое время на хранение некой ведьме по имени Риа. А уж его эбонитовая середина полностью соотносилась с цветом Черного Тринадцатого. — Комната за окном — та самая, куда я хочу подняться, — Роланд постучал по стеклу, прикрывающему холст от пыли. — Именно там закончится мой поход, — голос осип, в нем слышалось благоговение. — Эту картину нарисовали не по воспоминаниям от сна, Сюзанна. Кажется, что ты можешь проверить на ощупь шероховатость каждого кирпичика. Ты согласна? — Да, — сказать что-либо еще она не могла. От одного только взгляда на картину, которая висела на стене кабинета покинувшего этот мир Сейра, у Сюзанны перехватило дыхание. Внезапно все стало возможным. Вот она, конечная цель их долгого похода, у нее перед глазами. — Человек, который нарисовал эту картину, наверняка побывал там, — Роланд задумчиво смотрел на картину. — Возможно, его мольберт стоял среди этих роз. — Патрик Дэнвилл, — прочитала Сюзанна имя и фамилию художника. — Та же подпись, что и на картине с Мордредом и дохлой лошадью, видишь? — Я вижу это очень хорошо. — И ты видишь тропу, которая ведет к ступеням в основании Башни. — Да. Девятнадцать ступеней. Чеззет. И облака над головой… Она тоже видела облака. Они образовывали воронку, прежде чем поплыть прочь от Башни, к Порталу Черепахи, в дальнем конце Луча, по которому они продвигались к Башне. На стене Башни, с интервалами в пятьдесят футов, располагались балконы с железным ограждением, высотой до пояса. На втором из этих балконов художник нарисовал одно красное пятно и три белых, поменьше: лицо, разглядеть которое не представлялось возможным, и две вскинутые руки. — Это Алый Король? — Спросила Сюзанна, указав на эти пятна. Она не решилась поднести палец к стеклу, закрыть им маленькую фигурку. Словно боялась, что фигурка эта оживет и утащит ее в картину. — Да, — кивнул Роланд. — Заперт вне того, что хотел заполучить больше всего на свете. — Тогда, может, мы сможем подняться по ступеням и пройти мимо него. По пути угостить его малиной, — и когда Роланд в недоумении посмотрел на нее, она высунула язык, продемонстрировав, что хотела сказать. На этот раз стрелок едва улыбнулся. — Не думаю, что все будет так легко. Сюзанна вздохнула. — Я тоже так не думаю. Они увидели все, что могли, и даже больше, чем ожидали, но все-таки им не хотелось покидать кабинет Сейра. Сюзанна спросила Роланда, не хочет ли тот взять картину с собой. Не составляло труда вырезать ее из рамы ножом для открывания писем, что лежал на столе Сейра и свернуть в рулон. Ролан обдумал эту идею, покачал головой. Чувствовалась в этой картине какая-то злобная жизнь, которая могла привлечь ненужное внимание, как свет привлекает мотыльков. И, даже если бы не привлекала, у него сложилось впечатление, что они оба будут слишком много времени отдавать разглядыванию картины. Картина могла отвлечь их или, хуже того, загипнотизировать. «В конце концов, — подумал он, — возможно, это всего лишь еще одна ловушка разума. Как „Бессонница“. — Мы ее оставим, — решил он. — Достаточно скоро, через месяцы, может, даже недели, будем смотреть на настоящую Башню. — Ты так говоришь? — прошептала Сюзанна. — Роланд, ты действительно так говоришь? — Говорю. — Все трое? Или мне и Ышу тоже придется умереть, для того, чтобы открыть тебе путь к Башне? В конце концов, ты отправился в этот поход один, не так ли? Может, и закончить его ты должен тоже в одиночестве. Разве не этого хочет писатель? — Это не означает, что он сможет так сделать, — покачал головой Роланд. — Стивен Кинг — не вода, Сюзанна… он — лишь труба, по которой течет вода. — Я понимаю, что ты говоришь, но не могу сказать, что полностью в это верю. Не было полной уверенности и у Роланда. Он уже собрался напомнить Сюзанне, что Катберт и Алан были с ним в начале похода, в Меджисе, а когда они покинули Гилеад в следующий раз, к ним присоединился Джейми Декарри, так что из трио они превратились в квартет. Но по настоящему его поход начался после битвы на Иерихонском холме, и да, тогда он уже остался один. — Я начал поход в одиночку, но это не означает, что в одиночку буду его и заканчивать, — Сюзанна путешествовала по кабинету на офисном стуле на колесиках. Теперь же он поднял ее и посадил на правое бедро, которое больше не болело. — Ты и Ыш будете со мной, когда я поднимусь по ступеням и войду в дверь. Вы будете со мной, когда я поднимусь по лестнице. Вы будете со мной, когда я разберусь с этим прыгающим злобным гоблином. Вы будете со мной, когда я войду в комнату на вершине Башни. И хотя Сюзанна ничего не сказала, в словах этих она услышала ложь. Собственно, они прозвучали лживо для них обоих.