В это утро одетый в черные брюки и белую атласную рубашку с широкими, прямо байроновскими рукавами, он направился к подросткам, прижатым к стене. В руке он держал черный футляр со шприцами. Он посмотрел на Джека и вздохнул. – Ты знаешь, что сказано в Библии о гомосексуализме, Джек? Джек ощерился. Гарденер печально кивнул, словно ничего другого и не ожидал. – Да, все мальчики плохие. Это аксиома. Он открыл футляр. Блеснул шприц. – Я думаю, ты и твой друг сделали кое-что похуже содомии, – продолжил Гарденер мелодичным, полным сожаления голосом. – Возможно, побывали в тех местах, куда вход разрешен только мудрым и лучшим. Сонни Сингер и Гектор Баст переглянулись в замешательстве и тревоге. – Я думаю, отчасти вина за это зло… за это извращение лежит на мне. – Он достал шприц. Посмотрел на него, потом достал флакон. Отдал футляр Уорвику и наполнил шприц. – Я никогда не считал необходимым заставлять моих мальчиков исповедоваться, но без исповеди нельзя обратиться к Христу, а без Христа зло только нарастает. Поэтому, хотя я и очень об этом сожалею, по всему выходит, что время просить ушло и пришло время требовать во имя Господа. Педерсен. Пибоди. Уорвик. Кейси. Хватайте их! Подростки набросились на них, как обученные псы. Джек успел один раз врезать Пибоди, а потом его крепко схватили за руки. – Дайте бде ударить его! – прогнусавил Сонни, пытаясь пробиться к Джеку сквозь толпу. Его глаза сверкали яростью. – Я хотю ударить его! – Не сейчас, – остановил Сонни Гарденер. – Возможно, потом. Мы за это помолимся, так, Сонни? – Да. – Глаза Сонни засверкали еще сильнее. – Я буду молиться об этом весь день. Как человек, наконец-то очнувшийся от долгого сна, Волк зарычал и огляделся. Увидел, что Джека схватили, увидел шприц и с легкостью отбросил державшую друга руку Педерсена. Из горла Волка вырвалось необычайно громкое рычание. – Нет. Отпустите ЕГО! Гарденер танцующей походкой подошел к Волку со спины, напомнив Джеку Осмонда, поворачивающегося к вознице на том грязном дворе. Блеснула игла. Волк развернулся, заревев, словно его ужалили, – и это было недалеко от истины. Он махнул рукой, чтобы вышибить шприц, но Гарденер оказался проворнее. Остальные подростки, тупо наблюдавшие за происходящим, теперь в тревоге попятились к двери. Они не хотели попасться под руку большому разъяренному Волку. – Отпустите ЕГО! Отпустите… его… отпустите его… – Волк! – Джек… Джеки… Волк смотрел на Джека недоумевающими глазами, меняющими цвет от красновато-коричневого к оранжевому и мутно-красному. Он протянул волосатые руки, но Гектор Баст зашел со спины и ударом загипсованной руки свалил его на пол. – Волк! Волк! – Джек не отрывал от него влажных яростных глаз. – Если ты убил его, сукин сын… – Ш-ш-ш, мистер Паркер, – прошептал ему на ухо Гарденер, и Джек почувствовал, как игла вонзается в плечо. – Успокойся. Мы собираемся озарить светом твою душу. И возможно, увидим тебя катящим груженую тележку вверх по спиральной дороге. Скажи «аллилуйя». Это слово последовало за ним в черное небытие. Аллилуйя… аллилуйя… аллилуйя. Глава 26 Волк в ящике 1 Джек очнулся задолго до того, как об этом узнали другие, но осознание, кто он, что с ним случилось и в каком он положении, приходило постепенно: он напоминал солдата, который остался в живых после долгого и яростного артобстрела. Рука зудела в том месте, куда Гарденер воткнул иглу. Голова болела так сильно, что, казалось, пульсировали глазные яблоки. И ему ужасно хотелось пить. По лесенке возвращения в реальность он поднялся еще на ступеньку, когда попытался почесать зудящее правое плечо левой рукой. И не смог. По той причине, что его руки оказались привязанными к телу. В нос бил запах старой заплесневелой парусины – так могла пахнуть скаутская палатка, много лет пролежавшая скатанной на чердаке. И только тогда (хотя из-под опущенных век он смотрел на нее никак не меньше десяти минут) Джек понял, в чем дело: на него надели смирительную рубашку. Ферд понял бы это гораздо быстрее, Джеки. И мысль о Ферде помогла ему сосредоточиться, пусть голова и разламывалась от боли. Он чуть шевельнулся, добившись лишь того, что боль с новой силой прострелила голову, а зуд в плече стал нестерпимым. И не смог сдержать стон. Гек Баст: «Он просыпается». Лучезарный Гарденер: «Нет, быть такого не может. Укола, который я ему сделал, хватит, чтобы парализовать взрослого крокодила. Он останется в отрубе как минимум до девяти вечера, а сейчас ему что-то снится. Гек, я хочу, чтобы ты поднялся наверх и выслушал исповеди мальчиков. Скажи им, что вечерняя проповедь отменяется. Мне надо встретить самолет, и это будет только началом, возможно, очень долгой ночи. Сонни, ты останешься здесь и поможешь мне с бухгалтерией». Гек: «Да нет, похоже, он просыпается». Лучезарный: «Иди, Гек. И пусть Бобби Пибоди проверит Волка». Сонни (фыркнув): «Ему там не очень нравится, правда?» Эх, Волк, они посадили тебя в Ящик, опечалился Джек. Мне так жаль… моя вина… все это моя вина… – Одержимым дьяволом не нравится путь к спасению души, – услышал он ответ Лучезарного Гарденера. – Когда бесы внутри начинают умирать, они кричат. Теперь иди, Гек. – Да, сэр, преподобный Гарденер. Джек услышал, но не увидел, как Гек выходит из кабинета. Он не решался открыть глаза. 2 Волка засунули в грубо сваренный вручную и снабженный мощными засовами Ящик, словно заживо похоронили в железном гробу. Он выл весь день, в кровь расшибая кулаки о стены, пиная намертво запертую на двойной засов дверь, пока от боли, поднимающейся по ногам, не заболел пах. Волк не мог выбраться из Ящика, молотя его кулаками или пиная ногами, и знал это, как знал и другое: на этот раз его не выпустят, как бы он ни кричал. Но он ничего не мог с собой поделать: сидеть взаперти для Волков хуже смерти. Его крики слышались не только в непосредственной близости от «Лучезарного дома», но и на окрестных полях. Подростки, до ушей которых они доносились, нервно переглядывались, но ничего не говорили. – Я видел его этим утром в туалете, как он начал драться, – доверительно сообщил Рой Оудерсфелт Мортону тихим, дрожащим голосом. – Они правда гоняли друг другу шкурку? – спросил Мортон. Из приземистого железного Ящика донесся очередной вопль Волка, и оба посмотрели в ту сторону. – Еще как! – с жаром воскликнул Рой. – Сам я не видел, потому что низкого роста, но Бастер Оутс стоял в первом ряду, и он говорит, что у этого большого недоумка конец толщиной с пожарный шланг. Так и сказал. – Господи! – В голосе Мортона слышалось почтение, возможно, вызванное прискорбными размерами собственного конца. Волк выл весь день, но когда солнце начало садиться, замолчал. И наступившая тишина показалась мальчишкам еще более зловещей. Они часто переглядывались, но еще чаще смотрели – с нарастающей тревогой – на железный Ящик, который стоял посреди полоски голой земли на заднем дворе «Дома». Шесть футов в длину, три – в высоту, он выглядел бы как железный гроб, если бы не квадратное отверстие на западной стороне, забранное толстой стальной сеткой. Что там происходит? – гадали подростки. Даже во время исповеди, когда обычно они ни на что другое не отвлекались, головы то и дело поворачивались к единственному окну общей комнаты, хотя выходило оно на фасад, а не на задний двор, где стоял Ящик. Что там происходит? Гектор Баст знал, что они не могут сосредоточиться на исповеди, и его это раздражало, но он не мог заставить их не отвлекаться, не понимая, в чем дело. Подростки, жившие в «Доме», чего-то ждали. Их лица побледнели сильнее обычного, глаза блестели, как у наркоманов. Что там происходит? И посвященный без труда понял бы, что там происходило. Волк уходил с луной. Он почувствовал, что это произойдет, когда полоска солнечного света, проникавшая в вентиляционное окошко, начала подниматься все выше, а сам свет приобрел красноватый оттенок. Он знал, что уходить с луной еще рано, до полнолуния далеко, и Изменение причиняло боль. Однако он менялся, и такое могло случиться с любым Волком, если на него давили слишком сильно и слишком долго. Волк отчаянно сдерживал Изменение, зная, что этого хотел Джек. В этом мире он совершил ради Джека великие подвиги. О некоторых Джек имел смутное представление, но не мог в полной мере оценить, какой ценой давались они Волку. Но теперь он умирал и уходил с луной, и поскольку второе облегчало первое – смерть становилась почти святой и, без сомнения, предначертанной, – Волк уходил с облегчением и в радости. Как это прекрасно, больше не бороться с самим собой.