Глава 12 Джек отправляется на ярмарку 1 Ночь он проспал в стогу ароматного сена Долин. Сначала зарылся в него, но потом лег ближе к выходу, чтобы вдыхать свежий воздух в прорытом тоннеле. Он опасливо прислушивался к скребущим звукам – услышал или где-то прочитал, что полевые мыши очень любят стога сена. Но если в этом стогу и жили мыши, то большая мышь по имени Джек Сойер так их напугала, что они не решались и шевельнуться. Мало-помалу он расслабился, левой рукой поглаживая бутылку Спиди. Заткнул ее пушистым мхом, который нарвал у маленькой речушки, где останавливался, чтобы попить. Он понимал, что часть мха обязательно попадет в бутылку, а может, уже попала. Какая жалость: конечно же, мох испортит и отменный вкус, и тонкий букет. Лежа в стоге сена, наконец-то согревшись, уже очень сонный, он испытывал главным образом облегчение… словно на нем висела дюжина десятифунтовых блинов для штанги, а какая-то добрая душа расстегнула застежки, и они упали на землю. Он снова попал в Долины, место, которое такие милые люди, как Морган из Орриса, Осмонд-кнутовщик и Элрой, удивительный человек-козел, называли домом, в Долины, где могло случиться что угодно. Но Долины могли быть и хорошими. Он это помнил с раннего детства, когда все жили в Калифорнии и никто не жил где-то еще. Долины могли быть хорошими, и он чувствовал, что сейчас хорошее окружает его, спокойное и милое, как запах сена, как аромат самого воздуха. Испытывают ли облегчение муха или божья коровка, когда налетает неожиданный порыв ветра и переворачивает «ловчий кувшин», позволяя тонущему насекомому выбраться из него? Джек ничего об этом не знал, но знал, что выбрался из Оутли и теперь далеко от «Клуба хорошей погоды» и от стариков, которые плачут, защищая украденные тележки для продуктов, далеко от запахов пива и блевоты… а самое главное, далеко от Смоуки и «Бара Апдайка в Оутли». Он подумал, что какое-то время может путешествовать и по Долинам. И с этими мыслями заснул. 2 Наутро он отшагал две или три мили по Западной дороге, наслаждаясь солнечным светом и приятным, земляным запахом полей, на которых уже созрел урожай, когда рядом остановилась телега и усатый фермер, одетый в некое подобие тоги и бриджи из грубой материи, прокричал: – На ярмарку, парень? Джек вытаращился на него, осознав, что мужчина говорит не на английском. Какие там «Скажите на милость» или «Куда это вы направляетесь, юный паж?». Это вообще был не английский. Компанию усатому фермеру составляла женщина в широком платье. Она сидела рядом, держа на коленях мальчишку лет трех. Женщина доброжелательно улыбнулась Джеку и закатила глаза, повернувшись к мужу. – Он же дурачок, Генри. Они говорят не на английском… но, на каком бы языке они ни говорили, я их понимаю. Я даже думаю на этом языке… и это еще не все… я вижу на нем, или через него, или уж не знаю, как это сказать. Джек осознал, что то же самое происходило и в прошлый раз… только тогда он пребывал в таком замешательстве, что не заметил этого: события разворачивались слишком быстро, все казалось чересчур странным. Фермер наклонился к нему, улыбнулся, продемонстрировав жуткие зубы. – Ты дурачок, малыш? – спросил он очень по-доброму. – Нет. – Джек улыбнулся в ответ, отдавая себе отчет, что произнес не «нет», а какое-то долинское слово: при прыжке менялась не только речь, но и образ мышления (образ воображения как минимум: слово это в его словарном багаже отсутствовало, но он понимал, что говорит), точно так же, как одежда. – Дурачок – это не про меня. Просто мама говорит, что надо быть осторожным с людьми, которых встречаешь на дороге. Теперь улыбнулась жена фермера. – Твоя мама говорит правильно. Ты идешь на ярмарку? – Да, – кивнул Джек. – Я иду по дороге… на запад. – Тогда залезай в телегу, – предложил фермер Генри. – День уходит. Я хочу продать все, что у меня есть, если смогу, и вернуться домой до заката. Кукуруза уродилась плохо – уже последняя в этом году. Мне повезло, что я собрал ее в девятом месяце. Кто-нибудь да купит. – Благодарю. – Джек залез в телегу через задний борт. Здесь лежало множество кукурузных початков, связанных по десять грубой веревкой и уложенных, как поленья. Если это плохо уродившаяся кукуруза, подумал Джек, тогда я и представить себе не могу, какой она будет, если уродится хорошо. Никогда в жизни он не видел таких огромных початков. Тут же лежали горки кабачков, патиссонов и вроде бы тыкв, только красных, а не оранжевых. Джек не знал, какие они на вкус, но полагал, что удивительные. Его желудок сердито заурчал. Отправившись в дальний путь, он узнал, что такое голод – не мимолетный знакомый, скромно заглядывающий после школы, которого можно ублажить несколькими булочками и стаканом молока, сдобренного «Несквиком», а близкий друг, который иногда чуть отходит в сторону, чтобы тут же вернуться. Он сидел спиной к фермеру и его жене, обутые в сандалии ноги болтались в воздухе, едва не касаясь плотно утрамбованной поверхности Западной дороги. Телег и фургонов в это утро хватало, большинство, как предположил Джек, направлялись на ярмарку. Время от времени фермер громко приветствовал кого-то из знакомых. Джек все еще гадал, какой вкус у этих тыкв яблоневого цвета – и как ему вообще добыть еды, – когда маленькие ручонки схватили его за волосы и дернули так резко, что на глаза навернулись слезы. Он повернулся и увидел трехлетнего малыша, который босиком стоял позади него и широко улыбался. В каждом кулачке осталось несколько волосков Джека. – Джейсон! – воскликнула мать – но в ее голосе слышались снисходительные нотки (Вы видели, как он вырвал у него волосы? Ну и силач!). – Джейсон, так нельзя! Джейсон довольно улыбался. Эта широкая, глуповатая, солнечная улыбка чем-то напоминала аромат стога сена, в котором Джек провел ночь. Он сам не мог не улыбнуться в ответ… и понял, что завоевал дружбу жены Генри. – Сесь. – Джейсон покачивался взад-вперед, словно бывалый матрос. И продолжал улыбаться Джеку. – Что? – На. – Не понимаю тебя, Джейсон. – Сесь-на. – Не пони… А потом Джейсон, мальчишка для своего возраста крупный, плюхнулся на колени Джека, все так же улыбаясь. Сесь-на, да, конечно, теперь понял, подумал Джек, почувствовав, как тупая боль в придавленной мошонке расползается по низу живота. – Джейсон плохой мальчик! – Все тот же прощающий голос матери – «ну-разве-он-не-милашка?» – и Джейсон, который знал, кто здесь главный, снова заулыбался – глуповато, ласково, обаятельно. И тут до Джека дошло, что Джейсон обдулся, да налил так, что мало не покажется. Добро пожаловать в Долины, Джеки. И, сидя с ребенком на коленях, чувствуя, как теплая влага медленно пропитывает одежду, Джек рассмеялся, подняв лицо к синему-синему небу. 3 Несколько минут спустя жена Генри добралась до заднего борта телеги, где сидел Джек с ребенком на коленях, и забрала Джейсона. – О-о-о, да ты мокрый, дрянной мальчишка. – Но ее голос продолжал прощать все. Да, он надул в штаны, и сколько! – подумал Джек и снова рассмеялся. Его примеру последовал Джейсон, а потом миссис Генри. Переодевая Джейсона, она задала Джеку несколько вопросов, которые он достаточно часто слышал в своем мире. Но здесь приходилось соблюдать большую осторожность. Он мало что знал о Долинах и мог угодить в скрытую ловушку. Он слышал, как отец говорил Моргану: «…настоящий Чужак, если ты понимаешь, о чем я». Джек чувствовал, что муж женщины слушает очень внимательно. Он отвечал на ее вопросы чуть измененной Историей – не той, которую рассказывал, когда нанимался на работу, а другой, предназначенной для водителей. Он сказал, что родом из деревни Мастеровых – мать Джейсона что-то слышала о такой, но не больше. Неужели он сумел так много пройти, захотела она узнать. Джек ответил, что да. И куда он идет? Он ответил ей (и молчаливо слушающему Генри), что держит путь в деревню Калифорния. О такой мать Джейсона слыхом не слыхивала, это название не мелькало даже в рассказах коробейников. Джека это не сильно удивило. И он порадовался, что ни один не воскликнул: «Калифорния? Да кто слышал о деревне с названием Калифорния? Кому ты пудришь мозги, парень?» В Долинах хватало мест – и территорий, и деревень, – о которых люди, живущие в собственных маленьких мирках, ничего не слышали. Ни телеграфа. Ни электричества. Ни кино. Никакого кабельного телевидения, чтобы рассказать, сколько всего замечательного в Малибу или Сарасоте. Отсутствовала в Долинах и «Ма Белл», нигде не висели рекламные листки, сообщающие, что теперь после пяти вечера трехминутный разговор с Пограничьем стоит всего пять долларов восемьдесят три цента плюс налоги (на Рождество и другие праздники тариф может быть повышен). Они живут в окружении таинственного, подумал Джек. А если живешь в окружении таинственного, не задаешь вопросов о деревне только потому, что никогда о ней не слышал. Деревня Калифорния звучит ничуть не хуже деревни Мастеровых. Так что в существовании такой деревни они не усомнились. Он рассказал им, что отец умер годом раньше, а мать тяжело заболела (подумал, не добавить ли, что королевские сборщики налогов пришли глубокой ночью и забрали их осла, улыбнулся и решил, что эту часть Истории лучше опустить). Мать дала ему денег, сколько смогла – только на этом странном языке он произнес не «денег», а какое-то другое слово, что-то вроде «деревяшек», – и отправила в деревню Калифорния, пожить у тети Элен. – Времена сейчас тяжелые, – признала миссис Генри, прижимая к себе Джейсона, переодетого в сухое. – Деревня Мастеровых ведь около летнего дворца, верно? – Генри открыл рот впервые с того момента, как Джек залез на телегу. – Да, – ответил Джек. – Довольно близко. Я… – Ты не сказал, от чего умер твой отец. Теперь фермер повернул голову. Он пристально и подозрительно всматривался в Джека, от прежней доброты в его глазах не осталось и следа, она погасла, словно поднявшийся ветер задул свечи. Да, ловушки здесь определенно были. – Он болел? – спросила миссис Генри. – Сейчас столько болезней… оспа, чума… тяжелые времена… И тут Джек дико захотел ответить: Нет, он не болел, миссис Генри. Он получил мощнейший вольтовый разряд, мой отец. Видите ли, однажды в субботу он пошел выполнить одну работенку и оставил миссис Джерри и всех маленьких Джерри – включая меня – дома. Это случилось, когда мы все жили в дыре в плинтусе и никто не жил где-то еще, видите ли. И знаете что? Он сунул отвертку в переплетение проводов, и миссис Фини, она работает в доме Ричарда Слоута, она слышала, как дядя Морган говорил по телефону, и он сказал, что электричество перешло в отвертку, все электричество, и оно поджарило его, поджарило так сильно, что очки расплавились у него на носу, только вы ничего не знаете насчет очков, потому что здесь их нет. Нет очков… нет электричества… нет «Миднайт блю»… нет самолетов. Надеюсь, миссис Генри, вас не будет ждать тот же исход, что и миссис Джерри. Надеюсь… – Не важно, болел он или нет, – вмешался усатый фермер. – Он занимался политикой? Джек молча смотрел на него. Его губы шевелились, но с них не слетало ни звука. Он не знал, что ответить. Слишком много ловушек. Генри кивнул, словно получил ответ. – Слезай, парень. Ярмарка за следующим подъемом. Я полагаю, отсюда ты дойдешь и сам, правда? – Да, – кивнул Джек. – Полагаю, что дойду. На лице миссис Генри отразилось замешательство… но она вместе с Джейсоном отодвинулась от Джека, словно тот болел чем-то заразным. Фермер, по-прежнему глядя через плечо, сочувственно улыбнулся. – Извини, ты выглядишь хорошим парнем, но мы здесь простые люди… что бы ни происходило, наводить порядок – дело больших шишек. Или королева умрет, или нет… но, разумеется, когда-нибудь этот день придет. Господь рано или поздно забивает все гвозди. А если маленькие люди суют нос в борьбу больших, им обычно крепко достается. – Мой отец…