Этридж сидел на уроке алгебры и ритмично – вверх-вниз – двигал рукой по торчащему члену, невидяще глядя на логарифмы, которые старый мистер Ханкинс громоздил на доске. Он думал о миленькой городской официантке, которую намеревался трахнуть в ближайшее время. Она носила пояс с резинками вместо колготок, и ей очень даже нравилось не снимать чулки во время траха. Но тут Этридж повернулся к окну – и внезапно забыл про свой член, про официантку с длинными ногами и гладким нейлоном: на ум без всякой на то причины пришел Слоут. Чопорный маленький Ричард Слоут, которого, пожалуй, следовало записать в слабаки, но, судя по всему, он таковым как раз и не был. Этридж думал о Слоуте и задавался вопросом, все ли у него хорошо. И почему-то склонялся к мысли, что Слоут, который, никому ничего не сказав, четыре дня назад покинул школу и скрылся в неизвестном направлении, нынче совсем не в шоколаде. В директорском кабинете мистер Дафри обсуждал исключение из школы за мошенничество некоего Джорджа Хэтфилда с разъяренным – и богатым – отцом последнего, когда неожиданно – и в неурочный час – зазвонили колокола. А когда звон смолк, мистер Дафри обнаружил, что стоит на четвереньках, седые волосы падают на глаза, а язык вывалился изо рта. Хэтфилд-старший застыл у двери – вжавшись в нее спиной – с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Ярость ушла, уступив место изумлению и страху. Только что мистер Дафри бегал по ковру на четвереньках и лаял, как собака. Альберт Брюхан как раз собирался перекусить, когда зазвонили колокола. Он посмотрел в сторону окна, нахмурился, как хмурится человек, пытающийся вспомнить что-то вертящееся на кончике языка. Пожал плечами и вернулся к вскрытому пакету начос, кукурузных чипсов, покрытых сыром: мамочка только что прислала ему целую коробку. Внезапно глаза Альберта округлились. Он подумал – только на мгновение, но иной раз мгновения более чем достаточно, – что пакет полон толстых извивающихся белых гусениц. И тут же лишился чувств. Когда очнулся и собрался с духом, чтобы вновь заглянуть в пакет, стало понятно, что гусеницы ему привиделись. Галлюцинация. Разумеется! Что же еще? Тем не менее эта галлюцинация так и не отпустила Альберта. Всякий раз, вскрывая пакет с чипсами или срывая упаковку с шоколадного батончика, с колбасок «Слим джимс», с вяленого мяса «Биг джерк», он мысленным взором видел этих гусениц. К весне Альберт похудел на тридцать пять фунтов, начал играть в школьной теннисной команде и переспал с женщиной. Он не находил себе места от счастья. И впервые в жизни почувствовал, что, возможно, сумеет пережить мамочкину любовь. 7 Они все начали оглядываться, когда зазвонили колокола. Некоторые смеялись, другие хмурились, третьи рыдали. Где-то завыли собаки, и это всех удивило, потому что собаки на территорию кампуса не допускались. Мелодия, которую выводили колокола, не входила в список запрограммированных записей, в чем позднее с неохотой признался комендант кампуса. В еженедельном издании школьной газеты какой-то остряк предположил, что кто-то из программистов уже начал готовиться к Рождеству. Колокола играли мелодию песни «Вновь пришли счастливые денечки». 8 Хотя она считала себя слишком старой, чтобы забеременеть, месячные не пришли к матери Волка, друга Джека Сойера, во время Изменения где-то двенадцатью месяцами раньше. И три месяца назад она родила тройню: двух «сестер-по-помету» и одного брата. Роды проходили трудно, и она предчувствовала, что один из ее старших детей должен умереть. Знала, что этот ее сын отправился в Другое место, чтобы оберегать стадо, и что он умрет в Другом месте, и она больше никогда его не увидит. Это было тяжело, и от этого она плакала сильнее, чем от родовых болей. Но сейчас – она спала со своими маленькими под полной луной, на безопасном расстоянии от стада – мать Волка с улыбкой перекатилась на бок, подтянула к себе сына и начала вылизывать. Не проснувшись, Волчонок обнял руками косматую шею матери, прижался щекой к ее груди и тоже заулыбался, а в нечеловеческом мозгу Волчицы возникла вполне человеческая мысль: Бог забивает свои гвозди хорошо и правильно. И лунный свет заливал этот прекрасный мир, где все пахло правильно, и под этим светом они спали, обнимая друг друга, рядом с двумя «сестрами-по-помету». 9 В городе Гослин, штат Огайо (неподалеку от Аманды и примерно в тридцати милях от Колумбуса), мужчина по имени Бадди Паркинс в сумерках лопатой чистил курятник от помета. Его нос и рот закрывала марлевая повязка, чтобы уберечь дыхательные пути от удушающего белого облака распыленного гуано. Воздух вонял аммиаком. От этого запаха у Бадди болела голова. Болела и спина, потому что с его ростом в низком курятнике приходилось нагибаться. Наверное, не стоило и говорить, что нынешнее занятие не приносило ему ни малейшего удовольствия. У него было три сына, но у всех находились неотложные дела, когда возникала необходимость почистить курятник. Радовало только одно: работа подходила к концу. И тут… Парнишка! Господи Иисусе! Тот парнишка! Он внезапно, с абсолютной ясностью и ошеломляющей любовью, вспомнил подростка, который назвал себя Льюисом Фарреном. Подростка, утверждавшего, что едет к своей тетке, Элен Воэн, в город Бакай-Лейк; подростка, который повернулся к Бадди после того, как Бадди спросил, не убежал ли он из дому, и именно в тот момент Бадди открылось, что лицо мальчика светится истинной добротой и необычайно, потрясающе красиво: эта красота вызвала мысли о радугах, которые появляются после гроз, и закатах в конце дней, тяжелых и потных от работы, которая хорошо сделана и за которую не стыдно. Он со вздохом выпрямился и приложился головой к потолочной балке курятника, достаточно сильно, чтобы заслезились глаза… но при этом Бадди улыбался во весь рот. Ох, Господи, этот парнишка ТАМ, он ТАМ, думал Бадди Паркинс, и хотя понятия не имел, что подразумевал под «там», его вдруг охватила неодолимая, всепоглощающая жажда приключений; никогда еще, с тех пор как он в двенадцать лет прочитал «Остров сокровищ» и впервые – в четырнадцать – ощутил в ладони девичью грудь, он не ощущал себя таким потрясенным, таким возбужденным, до такой степени наполненным теплой радостью. Он начал смеяться. Отбросил лопату и под тупо-изумленными взглядами наседок пустился в пляс среди птичьего помета, смеясь под марлевой повязкой и щелкая пальцами. – Он там! – сквозь смех крикнул Бадди Паркинс курам. – Клянусь Богом, он там, он добрался, куда хотел, и теперь это у него! Позже он почти убедил себя – почти, но не совсем, – что каким-то образом закайфовал от запаха куриного помета. Хотя, конечно, с ним случилось что-то совсем другое. Ему было откровение, пусть он и не мог вспомнить, что именно ему открылось… Бадди полагал, что нечто подобное случилось с одним английским поэтом, о котором им рассказывал в старших классах учитель литературы: этот парень накурился опиума и, обкуренный, начал писать поэму о каком-то выдуманном китайском борделе… а вернувшись в реальный мир, не смог ее закончить. Вроде того, подумал Бадди, зная, что ошибается. Он не мог точно вспомнить причину столь неземной радости, но, как и Донни Киган, навсегда запомнил, как эта радость пришла, такая чистая и безмерная, и не забыл сладостно-неистовое чувство прикосновения к великому приключению, когда на мгновение ему открылся какой-то удивительный белый свет, вобравший в себя все цвета радуги. 10 В старой песне Бобби Дарина поется: «И земля отхаркивает корни / в сапогах, чтобы бежать проворней, / и отбрасывает прочь… отбрасывает прочь». Эту песню дети, проживающие в Кайюге, штат Индиана, восприняли бы с пониманием, вот только популярна она была задолго до их рождения. «Лучезарный дом» пустовал чуть больше недели, но местная детвора уже утверждала, что там живут призраки. С учетом страшных находок, сделанных у огораживавшей Дальнее поле каменной стены, появлению таких слухов удивляться не приходилось. Табличка «ПРОДАЕТСЯ», выставленная на лужайке перед домом девятью днями раньше, выглядела так, будто простояла здесь целый год, а риелтор уже снизил цену и подумывал над тем, чтобы сделать это вновь. Но так уж сложилось, что снижать цену не пришлось. Когда первые снежинки упали на Кайюгу из свинцовых облаков (Джек Сойер в этот момент прикасался к Талисману в двух тысячах миль к западу), взорвались стоявшие за кухней баллоны для сжиженного газа. Механик «Газовой и электрической компании восточной Индианы» приезжал неделю назад и откачал весь газ в резервуар, установленный в кузове его грузовика. Он клялся, что мог заползти в любой из этих баллонов с зажженной сигаретой и ничего бы не случилось, но они взорвались в тот самый момент, когда окна «Бара Апдайка» вылетели на улицу (вместе с несколькими посетителями, которые носили сапоги… их потом увезли «скорые» из Элмиры). «Лучезарный дом» сгорел дотла в считанные минуты. Скажите «аллилуйя». 11 Во всех мирах что-то сместилось и замерло в несколько ином положении, словно огромный зверь… но в Пойнт-Венути зверь этот находился в земле. Он проснулся и зарычал. И не засыпал в течение последующих семидесяти девяти секунд, согласно данным сейсмологической-лаборатории Калифорнийского технологического института. Землетрясение началось. Глава 44 Землетрясение 1 Прошло какое-то время, прежде чем Джек осознал, что «Эджинкорт» трясется, грозя развалиться на части, и его это не изумило. Потому что он оседлал изумление и мчался на нем. В каком-то смысле Джек находился не в «Эджинкорте», или в Пойнт-Венути, или в округе Мендосино, или в Калифорнии, не в Америке, или в Долинах, или где-либо еще, но пребывал и в них, и в бесконечном числе других миров одновременно. Причем не в каком-то конкретном месте всех этих миров, а повсюду, потому что он был этими мирами. Талисман, похоже, являл собой нечто большее, чем представлял отец Джека. Он был не только осью всех возможных миров, он вбирал в себя все миры – и миры, и пространства между ними. Весь этот трансцендентализм вполне мог свести с ума святого тибетского отшельника, размышляющего о смысле жизни в уединении горной пещеры. Джек Сойер был везде, Джек Сойер был всем. В мире, отстоящем от Земли на пятьдесят тысяч других миров, травинка умирала от жажды на никому не ведомой равнине посреди континента, расположенного примерно на месте Африки, и Джек умирал с этой травинкой. В другом мире драконы совокуплялись в центре облака высоко над землей, и яростное дыхание их экстаза смешивалось с холодным воздухом, с дождем, которому предстояло потоками излиться на землю. Джек был драконом; Джек был драконихой; Джек был спермой; Джек был яйцеклеткой. Далеко-далеко, за миллион вселенных отсюда, три пылинки плавали рядом в межзвездном пространстве. Джек был и пылинками, и межзвездным пространством. Галактики разворачивались над его головой, будто длинные бумажные ленты, и судьба случайным образом пронзала их, превращая в макрокосмические магнитофонные записи пианиста, который сыграет все, от регтайма до панихиды. Счастливые зубы Джека вгрызались в апельсин; несчастная плоть Джека кричала, когда ее рвали чужие зубы. Он был триллионом пыльных катышков под миллиардом кроватей. Он был детенышем кенгуру, грезящим о своей предыдущей жизни в сумке матери, которая скакала по пурпурной равнине, где бегали и прыгали кролики размером с оленя. Он был окороком, висящим на крюке в Перу, и яйцами, которые высиживала одна из куриц в курятнике в штате Огайо, который чистил Бадди Паркинс. Он был распыленным пометом, который лез в нос Бадди Паркинса; он был вибрирующими волосками в ноздрях, которые скоро заставят Бадди Паркинса чихнуть; он был микробами, живущими в мокроте, вылетающей из ноздрей при чихании; он был атомами в этих микробах; он был тахионами, несущимися сквозь время назад к большому взрыву, с которого началось творение. Его сердце дернулось, и тысячи солнц взорвались, став сверхновыми. Он видел гуголплекс воробьев в гуголплексе миров и знал о падении и благополучии каждого. Он умер в геенне рудных Ям Долин. Он жил вирусом гриппа в галстуке Этриджа. Он мчался ветром над далекими просторами. Он… О да, он… Он был Богом, или кем-то близким к Богу, до такой степени, что разница не имела значения. – Нет! – в ужасе закричал Джек. – Нет, я не хочу быть Богом! Пожалуйста! Пожалуйста, я не хочу быть Богом, Я ТОЛЬКО ХОЧУ СПАСТИ ЖИЗНЬ МОЕЙ МАТЕРИ! И внезапно бесконечность сложилась, как карточный веер. Сузилась до луча ослепительно белого света, и он вернулся в бальный зал, где прошли лишь секунды. По-прежнему держа в руках Талисман. 2 Снаружи земля начала ходить ходуном. Прилив, уже набегавший на берег, внезапно передумал и превратился в отлив, обнажая песок, загоревший дотемна, как бедра старлетки. На песке бились странные рыбы, напоминавшие желатиновые скопления глаз. Холмы за городом номинально считались сложенными из осадочных пород, но любой геолог сразу сказал бы вам, что эти холмы имеют такое же отношение к осадочным породам, как нувориши – к аристократам. Холмы над Пойнт-Венути состояли из обычной земли, а теперь пошли трещинами, которые поползли в разные стороны. Несколько мгновений холмы еще держались на прежнем месте, но все новые трещины распахивались и захлопывались, словно голодные рты, и в какой-то момент оползни двинулись на город. Потоки земли текли вниз. Некоторые тащили валуны размером с большой трактор. Волчья бригада Моргана значительно поредела после внезапной атаки Джека и Ричарда на лагерь «Готовность». Теперь Волков стало еще меньше. Многие разбежались, крича и воя от суеверного страха. Некоторые катапультировались в собственный мир. Кто-то спасся, но большинство поглотила земля, разверзшаяся и там. Аналогичные катаклизмы происходили во всех мирах, будто полый щуп-пробоотборник старателя пронзил их насквозь. Группа из трех Волков, одетых в мотоциклетные куртки, успела залезть в свой автомобиль – старый ржавый «Линкольн-Марк-IV» – и проехать полтора квартала под звучавшую из динамиков трубу Гарри Джеймса, прежде чем с неба свалился валун и расплющил их в лепешку. Другие Волки просто с криком бежали по улицам, их Изменение началось. Женщина с цепочками в сосках спокойно вышла перед одним из них. Принялась рвать волосы на голове. Протянула Волку зажатые в кулаках пряди. Женщина пританцовывала на уходящей из-под ног земле, и окровавленные корни волос покачивались, словно кончики морской травы. – Вот! – воскликнула она, безмятежно улыбаясь. – Букет! Для тебя! Не разделявший ее безмятежности Волк одним махом отгрыз женщине голову и побежал, побежал, побежал дальше.