Только псориаз. * * * Как только его загрузили в «скорую» и машина направилась в маленькую больницу Хэвенс-Бэй, я поспешил в ближайший скворечник и принялся споласкивать рот водой. Прошло немало времени, прежде чем я избавился от привкуса проклятого халапеньо, и с того дня этот перец перестал для меня существовать. Когда я вышел из туалета, Лейн Харди стоял у двери. – Ну ты даешь. – Он покачал головой. – Вернул его с того света. – Какое-то время ему будет не до работы, и, возможно, у него поврежден мозг из-за недостатка кислорода. – Может, поврежден, может, и нет, но если б не ты, он бы точно нас покинул. Сначала маленькая девочка, теперь этот грязный старикан. Наверное, мне пора переименовать тебя из Джонси в Иисуса, потому что ты точно спаситель. – Если до этого дойдет, я дэ-эн-ю. – «Двину на юг», что на Языке означало сдать свою табельную карточку и уйти с концами. – Ладно, но ты все сделал правильно, Джонси. Более того, должен сказать, ты меня потряс. – Как же у него воняло изо рта! Господи! – Да, охотно тебе верю, но взгляни на светлую сторону. Как говорил старина Мартин Лютер Кинг, с его уходом ты свободен, наконец-то свободен, слава тебе Господи, ты наконец-то свободен. Я думаю, так будет лучше, правда? Я придерживался того же мнения. Лейн достал из кармана перчатки Эдди. – Нашел на земле. Почему ты их с него снял? – Э… хотел, чтобы его руки тоже дышали. – Прозвучало невероятно глупо, но правда выглядела бы еще глупее. Я и сам не верил, что хоть на секунду мог представить себе Эдди Паркса убийцей Линды Грей. – Когда я учился на курсах спасателей, нам говорили, что у жертв сердечного приступа кожа должна дышать. Каким-то образом это помогает. – Я пожал плечами. – Во всяком случае, должно помогать. – Ух ты. Век живи – век учись. – Он шлепнул перчатками друг о друга. – Думаю, Эдди еще долго не вернется… если вернется вообще… Можешь бросить их в его конуру? – Хорошо, – кивнул я – и так и сделал. Но в тот же день снова забрал их. Вместе с кое-чем еще. * * * Хочу еще раз подчеркнуть: мне он не нравился. Он ничего не сделал для того, чтобы я его любил. Насколько я понимаю, Эдди Паркс не дал повода любить себя никому из сотрудников «Страны радости». Даже старожилы вроде Роззи Голд и Папани Аллена обходили его стороной. Тем не менее в четыре часа дня я вошел в муниципальную больницу Хэвенс-Бэй, чтобы спросить, может ли Эдвард Паркс принять посетителя. Перчатки я держал в руке, вместе с кое-чем еще. Секретарь-волонтер с волосами голубого цвета дважды пролистала свои бумаги, покачивая головой, и я уже успел подумать, что Эдди умер, когда услышал: – А! Его зовут Эдвин – не Эдвард. Он в палате триста пятнадцать. Это палата интенсивной терапии, поэтому сначала вам надо подойти к сестринскому посту. Я поблагодарил ее и направился к лифту, достаточно большому, чтобы в нем поместилась каталка. Он полз как улитка, и мне вполне хватило времени подумать, а что, собственно, я здесь делаю. Если бы Эдди хотел, чтобы его навестил кто-то из сотрудников парка, эта роль предназначалась бы не мне, а Фреду Дину, потому что той осенью именно он был за старшего. И меня… меня могли к Эдди просто не пустить. Но, глянув в его медицинскую карту, старшая сестра дала добро. – Правда, он, возможно, спит. – А как у него?.. – Я постучал себя по голове. – С мозговой деятельностью? Что ж… свое имя он назвал. Это внушало надежду. Он действительно спал. Лежал с закрытыми глазами, лучи выглянувшего из-за облаков солнца освещали его лицо, и фантазии о том, что четыре года назад он пригласил Линду Грей проехаться по «Дому ужасов», представлялись еще более нелепыми. Я бы дал ему лет сто, если не сто двадцать. И я видел, что зря принес перчатки. Кто-то перевязал ему руки, вероятно, предварительно обработав их более эффективным средством от псориаза, чем продаваемый без рецепта крем, которым пользовался Эдди. Глядя на эти толстые белые «варежки», я ощутил странную, непрошеную жалость. Я тихонько пересек палату, положил перчатки в стенной шкаф, где уже лежала одежда, в которой его привезли в больницу. Теперь у меня в руках осталась только фотография, которую я нашел приколотой к стене неприбранной, прокуренной каморки рядом с календарем двухлетней давности. На фотографии Эдди и женщина с простым, незапоминающимся лицом стояли на заросшей сорняками лужайке типового дома. Эдди выглядел лет на двадцать пять. Он обнимал женщину. Она улыбалась ему. И – чудо из чудес – он улыбался в ответ. У кровати стоял столик на колесиках, а на нем – пластмассовый кувшин с водой и стакан. Я подумал, что это глупо, поскольку с забинтованными руками он не сможет ничего себе налить. Но кувшин годился и для других целей. Я прислонил к нему фотографию, чтобы, проснувшись, он увидел ее. Покончив с этим, направился к двери с чувством выполненного долга. Я почти добрался до нее, когда он едва слышно позвал меня, шепотом, который сильно отличался от его привычного недовольного и скрипучего голоса: – Пацан. Я вернулся – с неохотой – к его кровати. В углу стоял стул, но я не собирался присаживаться. – Как вы себя чувствуете, Эдди? – Не могу сказать. Дышать трудно. Они накачали меня лекарствами. – Я принес вам перчатки, но вижу, что… – Я кивнул на забинтованные кисти. – Да. – Он втянул воздух. – Если тут и сделают что-то хорошее, так это вылечат их. Гребаные руки постоянно зудят, не дают покоя. – Он посмотрел на фотографию. – Зачем ты ее принес? И что делал в моей конуре? – Лейн велел мне оставить там перчатки. Я оставил, но потом подумал, что они могут вам понадобиться. И фотография тоже. Может, вы захотите, чтобы Фред Дин позвонил ей. – Коринн? – Он фыркнул. – Она уже двадцать лет как мертва. Налей мне воды, пацан. Горло сухое, как прошлогоднее собачье дерьмо. Я налил воды, поднес стакан к его губам и даже вытер простыней уголок рта, когда вытекло несколько капель. Мне совершенно не хотелось столь близких отношений, но я подумал, что всего пару часов назад было намного хуже – ведь я целовался с этим жалким мерзавцем. Он не поблагодарил меня, но когда такое случалось? – Подними фотографию. – Я выполнил его просьбу. Он несколько секунд смотрел на нее, потом вздохнул. – Жалкая, брюзжащая, подлая сука. Самое умное, что я сделал в своей жизни, так это удрал от нее в «Американское королевское шоу». – Слеза задрожала в уголке его левого глаза, повисела и скатилась по щеке. – Вы хотите, чтобы я унес ее и повесил на прежнее место в вашей конуре, Эдди? – Нет, можешь оставить здесь. У нас был ребенок, знаешь ли, маленькая девочка. – Да? – Да. Ее сбил автомобиль. Ей было три года, и она погибла под колесами, как дворняга. Эта мерзкая дрянь трепалась по телефону, вместо того чтобы приглядывать за нашей дочерью. – Он отвернулся и закрыл глаза. – Давай иди отсюда. Говорить больно, и я устал. Словно слон сидит у меня на груди. – Ладно. Будьте осторожны. Он поморщился, не открывая глаз. – Смешно. Каким это образом? У тебя есть идеи? У меня нет ни родственников, ни друзей, ни сбережений, ни стра-а-аховки. И что мне теперь делать? – Все как-нибудь образуется, – промямлил я. – Конечно, в кино так всегда и бывает. Иди, проваливай. Я уже переступал порог, когда он заговорил вновь: – Лучше бы ты позволил мне умереть, пацан. – Никакой мелодрамы, будничное наблюдение. – Я бы уже был с моей маленькой девочкой. * * * Спустившись в вестибюль больницы, я остановился как вкопанный и поначалу не мог поверить собственным глазам. Но нет, все правильно, это была она, как обычно, с раскрытой книгой, очередным сложным романом, на этот раз под названием «Диссертация». – Энни? Она настороженно подняла голову, но тут же узнала меня и улыбнулась: – Дев! Что ты здесь делаешь? – Навещал одного парня из парка. У него сегодня случился сердечный приступ. – О Господи, бедняга. Он выкарабкается? Она не пригласила меня сесть рядом, но я все равно сел. Визит в палату Эдди необъяснимым образом нарушил мое душевное равновесие, и нервы расшалились. Случившееся не огорчило меня и не опечалило. Зато появилась непонятная, неопределенная злость, каким-то боком связанная с отвратительным привкусом халапеньо, который я по-прежнему ощущал. И с Уэнди. Один Бог знал почему. Мне не доставляло удовольствия осознавать, что я до сих пор переживаю разрыв с ней, хотя прошло столько времени. Сломанная рука срослась бы быстрее. – Не знаю. Я не говорил с врачом. Что-то случилось с Майком? – Нет. Просто он регулярно приезжает на обследование. Рентген грудной клетки, клинический анализ крови. Из-за той пневмонии. Слава Богу, все уже позади. Если не считать остаточного кашля, у Майка все в порядке. – Она не закрыла книгу, возможно, давая понять, что ждет моего ухода, и меня это разозлило еще больше. Вы не должны забывать, что в тот год все хотели, чтобы я ушел, даже парень, которому я спас жизнь. Вероятно, злость и заставила меня сказать: – Майк не думает, что у него все в порядке. Так кому мне верить, Энни? Ее глаза удивленно раскрылись, потом их заволокло туманом. – Мне все равно, кому или во что ты веришь, Девин. И вообще это не твое дело.