– Да, – ответил я. – Ради Бога. Только помните, правила придуманы для всех. Держите свои гребаные руки внутри. – Есть, сэр! – отсалютовал Том. Эдди посмотрел на него, как на диковинное насекомое, и вернулся к пульту управления, который состоял из трех рычагов с круглыми набалдашниками, торчавших из стойки высотой по пояс. На стойке также имелось несколько кнопок, освещенных лампой на шарнирном кронштейне, наклоненной очень низко, чтобы белый, не слишком призрачный свет не распространялся дальше пульта. – Очаровашка, – пробормотал Том. Эрин взяла Тома под правый локоть, меня – под левый. – Его хоть кто-нибудь любит? – прошептала она. – Нет, – ответил Том. – Даже команда терпеть не может. Он уже уволил двоих. Начали подходить остальные члены нашей группы, и тут подъехал поезд, заполненный смеющимися кроликами (а также плачущими детьми, родителям которых следовало внять предупреждению и выйти из павильона игровых автоматов). Эрин спросила одну девушку, страшно ли было. – Самое страшное – его бесстыжие руки, – ответила та и радостно заверещала, когда бойфренд сначала поцеловал ее в шею, а потом увлек к павильону игровых автоматов. Мы забрались в вагончик, рассчитанный на двоих, так что внутри было тесновато. Бедро Эрин прижималось к моему, грудь касалась моей руки. Я почувствовал внезапное и весьма приятное шевеление к югу от экватора. Если отбросить фантазии, готов поспорить, что от подбородка и выше мужчина – моногамное существо. А ниже ремня обитает беспринципный охальник, который плевать хотел на моногамию. – Руки держим вну-у-утри! – прокричал Эдди Паркс заунывно-монотонным голосом, прямая противоположность рекламной тираде Лейна Харди. – Руки держим вну-у-утри! Если рост ребенка меньше трех футов, сажаем его на колени или выходим нару-у-ужу! Сидим тихо и следим за по-о-оручнем! Защелкнулись поручни безопасности, некоторые девушки вскрикнули. Можно сказать, прочищая голосовые связки перед поездкой в темноту. Потом мы рывком тронулись с места и вкатились в тоннель. * * * Девять минут спустя мы вылезли из вагончика и вместе с остальными участниками нашего заезда вышли через павильон игровых автоматов. За нашими спинами Эдди инструктировал новых посетителей, убеждая держать руки вну-у-утри и следить за по-о-оручнем. Нас он не удостоил и взглядом. – Подземная темница получилась так себе, потому что всех пленников изображали доби, – поделилась своими впечатлениями Эрин. – В пиратском прикиде был Билли Руджерио. – Ее щеки горели румянцем, волосы растрепались, и я подумал, что она чудо как хороша. – Но Кричащий череп меня пронял, как и Камера пыток… Господи! – Действительно, круто, – согласился я. В старших классах я насмотрелся фильмов ужасов и думал, что меня ничем не удивишь, но когда по наклонному желобу скатилась голова с выпученными глазами, только что отрубленная гильотиной, я чуть в штаны не наложил. Понимаете, губы еще шевелились. На авеню Радости мы заметили Кэма Йоргенсена из команды «Гончих», который продавал лимонад. – Кто хочет стаканчик? – спросила Эрин. Она все еще бурлила от впечатлений. – Я угощаю! – С удовольствием, – ответил я. – Том? Он рассеянно пожал плечами. Эрин вопросительно посмотрела на него и побежала за лимонадом. Я повернулся к Тому, но он наблюдал за описывавшей круг за кругом Ракетой. А может, смотрел сквозь нее. Эрин вернулась с тремя высокими бумажными стаканчиками с ломтиком лимона на каждом. Мы пошли к скамейкам в парке Радости, рядом с детским городком Качай-Болтай, и сели в тени. Эрин говорила о летучих мышах, которые атаковали поезд в самом конце поездки: она, конечно, знала, что это игрушки на проволоке, но летучие мыши всегда вызывали у нее страх и… Тут она замолчала. – Том, ты в порядке? Ты не произнес ни слова. Может, у тебя схватило живот после колеса в Бочке? – Мой живот отлично себя чувствует. – Том отпил лимонада, словно в доказательство своих слов. – В чем она была, Дев? Ты знаешь? – Кто? – Девушка, которую убили. Лори Грей. – Линда Грей. – Лори, Ларкин, Линда, без разницы. Какая на ней была одежда? Пышная юбка… длинная, до щиколоток… и блузка без рукавов? Я пристально посмотрел на него. Мы с Эрин оба посмотрели, поначалу подумав, что это очередная шутка Тома Кеннеди. Но в тот момент он вовсе не напоминал шутника. Более того, теперь, приглядевшись к нему, я понял, что он напуган до полусмерти. – Том? – Эрин коснулась его плеча. – Ты ее видел? Только давай без шуток. Он накрыл ее руку своей, но голову не повернул. Продолжал смотреть на меня. – Да, длинная юбка и блузка без рукавов. Ты знаешь, ведь Ла Шоплоу говорила тебе. – Какого цвета? – спросил я. – Трудно сказать, потому что огни постоянно мигали и менялись, но я думаю, синего. И блузка, и юбка. Тут до Эрин дошло. – Вот дерьмо, – выдохнула она. Румянец торопливо сходил с ее щек. Был еще один штрих, который полиция долго держала в секрете, согласно миссис Шоплоу. – А прическа, Том? Конский хвост, да? Он покачал головой. Отпил лимонада. Вытер губы тыльной стороной ладони. Его волосы не поседели, глаза не вылезали из орбит, руки не дрожали, но выглядел он совсем не тем парнем-шутником, который сопровождал нас в «Особняке кривых зеркал» и в зале Моста и Бочки. Он выглядел человеком, которому жизнь поставила клизму, выбившую из него все студенческое летнее дерьмо. – Нет. Длинные волосы и какая-то штуковина, которая не давала им падать на лицо. Я все время такие вижу, но не могу вспомнить, как девчонки ее называют. – Лента Алисы, – подсказала Эрин. – Да. Думаю, тоже синяя. Она протягивала руки. – И он протянул руки, точно так же, как протягивала их Эммелина Шоплоу, когда рассказывала ту историю. – Словно просила помощи. – Ты узнал все это от миссис Шоплоу, – предположил я. – Так ведь? Скажи, мы не разозлимся. Правда, Эрин? – Нет, естественно. Но Том покачал головой. – Я говорю вам то, что видел. Ни один из вас ее не видел? Мы не видели, о чем ему и сказали. – Почему я? – изумленно спросил Том. – Как только мы вошли туда, я о ней и думать забыл. Просто развлекался. Так почему я? * * * Пока мы возвращались в Хэвенс-Бэй на моей колымаге, Эрин пыталась выудить у него подробности. Том ответил на первые два или три вопроса, а потом сказал, что больше не хочет об этом говорить, причем весьма резко, я никогда не слышал, чтобы он так обращался к ней. Она, похоже, тоже, потому что до конца поездки сидела как мышка. Возможно, они обсуждали это между собой, но со мной он коснулся этого только раз, за месяц до смерти, да и то мимоходом. Произошло это в конце нашего телефонного разговора, который отзывался у меня болью в сердце из-за отрывистого, гнусавого голоса Тома, а еще потому, что он то и дело терял нить разговора. – По крайней мере… я знаю… там что-то есть, – сказал он. – Я видел… сам… тем летом. В «Атасной хижине». – Я не стал его поправлять. Понял, о чем он. – Ты… помнишь? – Помню, – ответил я. – Но я не знаю… это что-то… оно хорошее… или плохое. – Его умирающий голос переполнял ужас. – Как она… Дев, то, как она протягивала руки… Да. То, как она протягивала руки. * * * Когда я получил полный выходной в следующий раз, уже практически в середине августа, количество кроликов заметно поубавилось. Мне больше не приходилось лавировать между ними на авеню Радости по пути к «Каролинскому колесу»… и к павильону Мадам Фортуны, накрытому вращавшейся тенью. Лейн и Фортуна – сегодня она была Фортуной, в полной цыганской экипировке – разговаривали у пульта управления «Колесом». Лейн заметил меня и приподнял скособоченный котелок, как и всегда при встрече со мной. – Гляньте-ка, кого кошка притащила. – Он улыбнулся. – Как сам, Джонси? – Отлично, – ответил я, покривив душой. Теперь, когда я влезал в шкуру не чаще четырех-пяти раз за день, вернулись бессонные ночи. Я лежал в кровати, дожидаясь, когда предрассветные часы сменятся зарей, не закрывал окно, чтобы слышать шум прибоя, и думал об Уэнди и ее новом бойфренде. А также думал о девушке, которую Том видел стоящей у монорельса в «Доме ужасов», в псевдокирпичном тоннеле между Подземной темницей и Камерой пыток. Я повернулся к Фортуне. – Мы можем поговорить? Она не спросила, о чем, просто повела меня в свой павильон, отдернула закрывавшую вход пурпурную занавеску и пригласила войти. В комнате стоял круглый стол, накрытый ярко-розовой тканью. На нем, под покрывалом, красовался хрустальный шар Фортуны. Два простеньких складных стула располагались друг против друга, чтобы прорицательницу и желавшего узнать свою судьбу разделял хрустальный шар. Я знал, что он подсвечивается маленькой лампочкой, которую Мадам Фортуна включала ножной педалью. Дальнюю стену украшала занавешенная шелком огромная человеческая кисть с растопыренными пальцами, обращенная к комнате ладонью. На ней аккуратные надписи обозначали семь главных элементов гадания: линии жизни, сердца, разума, любви (она же Пояс Венеры), солнца, судьбы и здоровья. Мадам Фортуна подобрала юбки и села. Знаком предложила мне занять стул напротив. Не сняла чехол с хрустального шара, не попросила позолотить ей ручку, чтобы узнать свое будущее. – Спрашивай, что хотел. – Я хотел знать, была ли та девочка просто догадкой – или вы действительно что-то знали? Что-то видели?