Ярко-красный узел кишечника вывалился из тела белки, и ястреб его проглотил. Ястреб наклонил голову. Через секунду за ноздрей лисы донесся запах: дым. Сейчас был сухой сезон. Если пылающая женщина пересекла дорогу, и свалилась в кустах, этого было достаточно, чтобы весь лес занялся пожаром. Лисе нужно было шевелиться. Она вздохнула. Она боялась, и ей было больно — но её ум был все таким же ясным. — Твои глаза будут изысканной едой для какого-нибудь счастливого зверя, — сказал ястреб и полетел, держа в когтях мертвую белку. 2 Не было ничего необычного в том, что Первый Четверговый Книжный Клуб начал отклоняться от текста книги того месяца — Искупление, Иэна Макьюэна. Роман повествовал о двух влюбленных, разъединенных друг с другом еще до того, как их отношения стали серьезными, из-за ложных обвинений имеющей богатое воображение молодой девушки по имени Брайони. Дороти Харпер, семидесяти девяти лет, возглавлявшая эту группу почтенных дам, сказала, что не смогла бы простить Брайони за её преступление. — Эта плутовка разрушила их жизни. Кого волнует, что она об этом горько пожалела? — Говорят, мозг не в полной мере развит до тех пор, пока ты не станешь взрослой, — сказала Гейл Коллинз. — Брайони было всего двенадцать или тринадцать, когда она солгала. Ты не можешь винить ее. Гейл держала бокал белого вина, обхватив обеими руками его чашу. Она сидела за столом у кухонного бара. Бланш Макинтайр, верная помощница начальника тюрьмы Коутс (по крайней мере, обычно верная), познакомилась с Гейл на курсах подготовки секретарей тридцать лет назад. Маргарет О'Доннелл, четвертый член Первого Четвергового Книжного Клуба, была сестрой Гейл, и единственной женщиной, известной Бланш, которая имела портфель акций. — Кто тебе это сказал? — Спросила Дороти. — Твой мозг? — Ученые, — ответила Гейл. — Фу-фу! — Дороти махнула рукой, как будто отгоняя дурной запах. (Дороти была единственной женщиной, которую знала Бланш, кто все еще говорил такие вещи, как Фу-фу.) — Это правда. — Бланш слышала, как доктор Норкросс из тюрьмы говорил почти то же самое, что человеческий мозг не был полностью развит, пока человеку не исполнится двадцать. Это был такой уж сюрприз? Если вы когда-нибудь знали подростка — или, если уж на то пошло, были им — разве это не было аксиомой? Подростки не осознают, что они делают, особенно мужчины. А девушка двенадцати лет? Забудьте об этом. Дороти сидела в кресле у окна. Это была ее квартира, аккуратный блок на втором этаже на Маллоу-стрит с плюшевыми, цвета сланца, коврами и свежевыкрашенными бежевыми стенами. Из окна открывался вид на лес, который прилегал к зданию. Из нынешних волнений в мире, единственный видимым знаком был огонь — как горящая спичка на таком расстоянии — распространявшийся где-то на западе, по направлению Болл-Холл и Шоссе № 17. — Это было очень жестоко. Мне плевать, насколько маленьким был ее мозг. Бланш и Маргарет сидели на диване. На кофейном столике стояла открытая бутылка Шабли[171] и ожидающая открытия бутылка Пино.[172] Также там стояла тарелка с печеньем, которое испекла Дороти, и три бутылочки с таблетками, которые принесла Маргарет. — А мне понравилось, — сказала Маргарет. — Мне очень понравилась вся книга. Я думаю, что все подробности её работы медсестрой в военном госпитале просто удивительные. И все, что касается решающего сражения, и Франции и, поездки к побережью, вау! Настоящее путешествие! Эпичное путешествие, можно сказать! И это так романтично! Это довольно сильная штука. — Она покачала головой и рассмеялась. Бланш повернула голову, чтобы посмотреть на нее, раздраженная, несмотря на то, что Маргарет была на ее стороне в симпатии к Искуплению. Маргарет работала на железной дороге до тех пор, пока они не отвалили ей огромную кучу деньжищ и с почетом проводили на досрочную пенсию — некоторые люди были чертовски везучими. Она была ужасной хохотушкой, эта Маргарет О'Доннелл, особенно для тех, кому было за семьдесят, и повернутой на керамических животных, десятками которых были завалены ее подоконники. Последний раз она выбрала роман Хемингуэя об идиоте, который не хотел упускать рыбу,[173] книгу, который вывел Бланш из себя, потому что это была, давайте признаем, просто чертова рыба! Маргарет тоже думала, что это романтично. И как такая женщина могла превратить свой ранний пенсионный пакет в портфель акций? Это была тайна. Сейчас же Бланш сказала: — Эй, Мидж. Мы взрослые женщины. Давай не будем говорить глупости насчет секса. — О-о, дело не в этом. Это великая книга. Нам так с ней повезло. — Маргарет потерла лоб. Она посмотрела на Бланш, поверх ее очков в роговой оправе. — Было бы ужасно умереть, читая плохую книгу? — Полагаю, — ответила Бланш. — Но кто сказал, что происходящее — смерть? Кто сказал, что мы умрем? Встреча была запланирована на этот вечер задолго до пришествия Авроры — они никогда не пропускали первый четверг — и четыре старых подруги провели большую часть дня, отправляя текстовые сообщения, как подростки, туда и обратно о том, следует ли, учитывая обстоятельства, все отменить. Ни у кого не хватило духа отказаться, хотя мысли были. Первый четверг был первым четвергом. Дороти написала, что если это будет их последний вечер, то провести его в обществе своих старых друзей будет самое оно. Гейл и Маргарет проголосовали за то же самое, и Бланш тоже, хотя чувствовала себя немного виноватой, что оставила начальника Коутс на произвол судьбы, но она имела на это полное право, так как за сверхурочное время государство ей не доплачивало. Кроме того, Бланш хотела поговорить о книге. Как и Дороти, она была поражена злым поступком маленькой девочки Брайони, а также тем, как злобный ребенок, повзрослев, превратился в совершенно другого человека. После того, как они расположились в гостиной Дороти, Маргарет вытащила на свет бутылочки с Лоразепамом.[174] Бутылочкам было пару лет. Когда её муж скончался, врач дал их ей «только для того, чтобы помочь тебе справиться с утратой, Мидж». Маргарет никогда не употребляла таблетки; хотя ей было тяжело потерять мужа, ее нервная система была в порядке, может быть, стала даже лучше, потому что, как только он умер, ей больше не пришлось беспокоиться о том, что он умрет от инсульта, расчищая от снега подъездную дорожку, или разобьется, упав с лестницы, на которую залазил, чтобы срезать ветви деревьев, которые близко подходили к линии электропередач. Но поскольку страховка покрывала расходы, она все равно выписала рецепт. Ты никогда не знаешь, что может пригодиться, таков был ее девиз. Или когда. Теперь ей казалось, что время когда пришло. — Лучше сделать это вместе, вот что я подумала, — сказала Маргарет. — Вместе не страшно. Трое остальных, без каких-либо существенных возражений, согласились, что это была хорошая идея. Дороти Харпер также была вдовой. Муж Гейл находился в доме престарелых и в эти дни не узнавал даже собственных детей. Говоря о детях членов Первого Четвергового, все они были взрослыми людьми среднего возраста, живущими в местах, удаленных от Аппалачей, и никакое воссоединение в последнюю минуту не было осуществимо. Бланш, единственный человек из группы, не вышедший на пенсию, никогда не выходила замуж и вообще не имела детей, что, вероятно, было к лучшему, учитывая, как все обернулось. Вопрос Бланш заставил смех смолкнуть. — Может быть, мы проснемся бабочками, — сказала Гейл. — Коконы, которые я видела в новостях, немного напоминают мне коконы, которые делают гусеницы. — Пауки также заворачивают в них мух. Я думаю, что коконы больше похожи на паутину, чем на какую-либо куколку, — сказала Маргарет. — Я не рассчитывала бы на что-нибудь хорошее. — Полный бокал Бланш в какой-то момент превратился в пустой бокал. — Я надеюсь увидеть ангела, — сказала Дороти. Остальные трое посмотрели на нее. Она, казалось, не шутит. Ее морщинистый подбородок и рот стянулись в крошечный кулак. — Я ведь была очень хорошей, — добавила она. — Пыталась быть хорошей. Хорошей женой. Хорошей матерью. Хорошим другом. Находясь на пенсии, помогала волонтерам. Для этого, каждый понедельник, я ездила в Кофлин на заседание Комитета. — Мы это знаем, — сказала Маргарет, и протянула руку в воздух в сторону Дороти, которая была само воплощение старой доброй души. Гейл повторила жест, и Бланш тоже. Они подошли к бутылочке с таблетками, и каждая женщина взяла по две и проглотила их. После этого акта причастия четыре подруги сели и посмотрели друг на друга. — Что нам теперь делать? — Спросила Гейл. — Просто ждать? — Плакать, — сказала Маргарет, и захихикала, делая вид, что вытирает глаза костяшками пальцев. — Плакать, плакать, плакать! — Передайте печенье, — сказал Дороти. — Я прекращаю свою диету. — Я хочу вернуться к книге, — сказала Бланш. — Я хочу поговорить о том, как изменилась Брайони. Она из гусеницы стала бабочкой. Я думаю, это прекрасно. Это напомнило мне некоторых женщин в тюрьме. Гейл взяла Пино с кофейного столика. Она развернула фольгу и вытянула штопором пробку. Пока она разливала вино по бокалам, Бланш продолжала: — Вы знаете, у них случаются рецидивы — я имею в виду заключенных — нарушение условно-досрочного освобождения, возвращение к плохим привычкам и так далее — но некоторые из них меняются. Некоторые из них начинают новую жизнь. Как Брайони. Разве это не вдохновляет? — Да, — сказала Гейл. Она подняла бокал. — За возвращение к новой жизни. 3 Фрэнк и Элейн задержались в дверях комнаты Наны. Было девять вечера. Они положили ее на кровать, откинув одеяло. На стене висел плакат с марширующим в парадной форме оркестром и доска, на которой были прикреплены лучшие рисунки Наны, изображающие персонажи комиксов Манга.[175] Ветряной колокольчик[176] из цветных трубочек и стеклянных бусин свисал с потолка. Элейн настаивала на аккуратности, чтобы на полу не было одежды или игрушек. Жалюзи были закрыты. Голову Наны покрывал громоздкий нарост. Наросты вокруг её рук, были похожими, но меньше. Варежки без большого пальца. Хотя ни один из них не сказал ничего, после минуты молчания Фрэнк понял, что они оба боялись выключить свет. — Давай вернемся и проверим ее через некоторое время. — По привычке Фрэнк прошептал это Элейн, как и во многих случаях, когда они отчаянно хотели, чтобы Нана не проснулась, а не наоборот. Элейн кивнула. Одновременно они отступили от открытой двери дочери и спустились вниз на кухню. Пока Элейн сидела за столом, Фрэнк заправил кофеварку, насыпав кофе и заполнив емкость водой. Это было то, что он делал до этого тысячу раз, хотя и не в столь поздний час. Нормальность действия успокоила его. Она подумала примерно тоже. — Это как в старые времена, не так ли? Больной ребенок наверху, мы здесь внизу, интересно, все ли мы делаем правильно. Фрэнк нажал кнопку включения. Элейн положила голову на руки. — Ты должна сесть, — мягко сказал он, и занял стул напротив нее. Она кивнула и выпрямилась. Ее челка прилипла ко лбу, на её лице был вопросительный взгляд типа ну-и-что-теперь? Взгляд того, кто недавно получил удар по голове. Он не думал, что выглядит лучше. — В любом случае, я знаю, что ты имеешь в виду, — сказал Фрэнк. — Я помню. Задаюсь вопросом, как мы когда-то могли обманывать себя, думая, что могли бы в первую очередь заботиться о других людях. Это принесло светлую улыбку на лицо Элейн. Что бы ни случилось с ними сейчас, они пережили младенчество вместе — не малое достижение. Кофеварка просигналила. На мгновение показалось, что наступила тишина, но внезапно Фрэнк услышал шум снаружи. Кто-то кричал. Затем полицейские сирены, визг сигнализации. Он инстинктивно наклонил ухо к лестнице, прислушиваясь к Нане. Он ничего не услышал, конечно же, он не услышал; она больше не была ребенком, и это были не старые времена, ничего не было как раньше. По тому, как сегодня вечером спала Нана, не невозможно было представить, что даже взлет ракеты может ее разбудить, заставить ее открыть глаза под тем слоем белого волокна. Элейн наклонила голову к лестнице, так же как и он. — Что это, Фрэнк? — Не знаю. — Он оторвался от ее взгляда. — Мы не должны были покидать больницу. — Подразумевая, что Элейн заставила их уйти, не очень веря в сказанное, но нужно было хоть как-то разделить вину, чтобы удалить ту грязь, которую он чувствовал за собой. То, что он знал, что привело к этому, точно знал, заставляло его ненавидеть себя. Но он не думал, что может остановиться. — Надо было остаться. Нане нужен доктор. — Он всем нужен, Фрэнк. Скоро мне тоже понадобится доктор. — Она налила себе чашку кофе. Казалось, что прошли годы, пока она добавляла молоко и Экуаль.[177] Он уже подумал, что обсуждение закончено, но она сказала: — Ты должен быть благодарным, что я нас увела. — Что? — Это спасло тебя от того, что ты сделал бы, если бы мы не ушли. — О чем ты говоришь? Но он, конечно же, знал. У каждого брака был свой язык, свои кодовые слова, построенные на взаимном опыте. Два из них она сейчас и произнесла: — Фриц Машаум. При каждом повороте ложки, раздавались щелчки по керамической чашке — щелк, щелк, щелк. Словно кто-то набирал комбинацию на замке сейфа.