– Не смей прикасаться к нему! Я убью тебя, если ты еще раз хотя бы дотронешься до него! – Уэнди, но… – Ты – ублюдок! Она снова повернулась и сбежала по ступенькам на второй этаж. Голова Дэнни безвольно тряслась в такт ее шагам. Большой палец был надежно погружен в рот. Глаза походили на два покрытых мыльной пеной окна. На лестничной площадке Уэнди повернула направо. Джек слышал, как она дошла до их квартиры. Потом громко захлопнулась дверь большой спальни. Встала на место задвижка, повернулся замок. Короткая пауза. И едва слышные, приглушенные звуки ее утешений. Он сам не знал, сколько простоял в полнейшем оцепенении от всего того, что успело произойти за столь краткий промежуток времени. Он еще не окончательно стряхнул себя кошмарный сон, и потому все вокруг воспринималось им в несколько искаженном виде. Он словно принял небольшую дозу мескалина. Быть может, он действительно причинил Дэнни боль, как восприняла это Уэнди? Пытался задушить собственного сына, выполняя наказ покойника-папочки? Нет. Он никогда не причинил бы Дэнни вред. (Он упал с лестницы, доктор.) То есть он никогда больше не причинил бы Дэнни вред. (Откуда я мог знать, что дымовая шашка окажется бракованной?) Он ни разу в жизни не совершал дурных поступков, если был трезв. (Вот только чуть не убил Джорджа Хэтфилда.) – Нет! – выкрикнул он в темноту. А потом стал лупить себя кулаками по бедрам, снова и снова, снова и снова. * * * Уэнди сидела в глубоком мягком кресле у окна, держа Дэнни на коленях, обнимая его и бормоча обычные в таких случаях бессмысленные слова, которые никогда не вспомнишь потом, вне зависимости от того, чем все закончится. Он свернулся в ее объятиях, не противясь им, но как будто и не особенно радуясь, похожий на вырезанную из бумаги фигурку, никак не отреагировавшую, когда откуда-то из коридора донесся громкий крик Джека: «Нет!» Растерянность немного отступила, но на смену ей пришло другое чувство. Панический страх. Это сделал Джек. Никаких сомнений она не испытывала. Его попытки отрицать содеянное ничего для нее не значили. Ей казалось вполне вероятным, что в своем кошмарном сне Джек мог попытаться задушить Дэнни с такой же легкостью, с какой разнес на куски радиопередатчик. С ним снова случился срыв. Да, но что теперь делать ей? Не могла же она навсегда запереться от него в этой комнате? Им элементарно нужно будет что-то есть. Впрочем, перед ней стоял всего один по-настоящему серьезный вопрос, и в ее сознании он был задан хладнокровно и прагматично, как звучит материнский голос, спокойный и бесстрастный, поскольку речь шла не о них с сыном, а о Джеке. Самосохранение полностью уходило на второй план на фоне стремления к безопасности сына, а вопрос звучал так: (Насколько реальную угрозу представляет Джек?) Он отрицал, что сделал это. Был, казалось, искренне потрясен при виде синяков и отрешенности Дэнни. И если синяки все-таки были делом его рук, то ответственность за них несла какая-то иная его ипостась. Тот факт, что он совершил все это в глубоком сне, казался ей сейчас в каком-то извращенном, вывернутом наизнанку смысле даже обнадеживающим. Оставалась ли возможность довериться ему и попросить срочно вывезти их отсюда? Доставить вниз, к людям. А потом… Но она даже не стала загадывать, что будет дальше, если они живыми и невредимыми доберутся до приемной доктора Эдмондса в Сайдуайндере. В этом не было никакого смысла. Для размышлений ей вполне хватало той кризисной ситуации, в которой они оказались сейчас. Она продолжала что-то мурлыкать на ухо Дэнни, укачивая его на груди. Ее пальцы, касаясь его плеч, почувствовали, что футболка на нем влажная, но они передали эту информацию мозгу как не имеющую особого значения. Если бы связь осязания с сознанием оказалась более полной, она бы непременно вспомнила, что руки Джека, когда он прижимался к ней в кабинете и плакал у нее на плече, были совершенно сухими. А это могло заставить ее задуматься. Но голова Уэнди по-прежнему была занята совершенно другим. Ей предстояло принять решение: обращаться к Джеку или нет. Хотя тут и решать было особенно нечего. В одиночку она не могла сделать ничего. Ее лишили даже возможности спуститься с Дэнни в кабинет и вызвать помощь по рации. Мальчик пережил невероятный шок. Его в экстренном порядке необходимо эвакуировать отсюда, чтобы избежать дальнейших повреждений, которые будут носить необратимый характер. Пока она даже мысли не допускала, что такие повреждения могли быть уже нанесены. И все же она мучительно обдумывала ситуацию в поисках альтернативы. Уж очень ей не хотелось, чтобы Дэнни вновь оказался в пределах досягаемости Джека. Она уже корила себя за одно необдуманное решение, принятое вопреки собственному желанию (и желанию Дэнни), когда согласилась остаться на зиму в снежном плену… Ради Джека. А ведь была и еще одна ошибка, представлявшаяся теперь непростительной: ее отказ от идеи развода с мужем. Вот почему сейчас ее воля оказалась почти парализованной страхом, что она снова ошибется и на этот раз жалеть придется каждую минуту каждого дня, отведенного ей до конца жизни. В отеле не было огнестрельного оружия, но в кухне висели ножи, вот только путь к ним преграждал Джек. В отчаянных попытках найти выход из положения Уэнди попросту не могла оценить горькую иронию ситуации: еще час назад она мирно спала в полной уверенности, что все идет хорошо, а скоро станет еще лучше. Теперь она была готова всадить в своего мужа нож, если ему вздумается угрожать ей и ее сыну. Наконец она поднялась из кресла с Дэнни на руках. Колени ее слегка подгибались. Но другого пути не существовало. Ей предстояло исходить из того, что Джек, когда бодрствовал, оставался существом разумным, готовым помочь ей доставить Дэнни в Сайдуайндер к доктору Эдмондсу. И если Джек попытается сделать нечто иное, то да поможет Бог ему самому! Она подошла к двери и отперла засов. Прижав Дэнни к плечу, открыла дверь и выбралась в коридор. – Джек? – позвала она, заметно нервничая. Ее зов остался без ответа. С нарастающей опаской Уэнди вышла на лестничную площадку, но Джека там не было. И пока она стояла у края лестницы, размышляя, что предпринять дальше, снизу донеслось пение – громкое, злое, горькое: Повали мена в клевера-а, Поцелуй меня, как вчера-а. И верни любовь навсегда… Звук его голоса испугал ее гораздо сильнее, чем молчание. Но альтернативы не было. Она начала медленно спускаться по ступеням. Глава 28 «Это была она!» Джек стоял рядом с лестницей, вслушиваясь в нежные слова утешения, приглушенно доносившиеся сквозь двери квартиры, и постепенно его растерянность стала уступать место озлобленности. Ничто в этом мире не менялось. По крайней мере в восприятии Уэнди. Он мог пробыть в завязке еще лет двадцать – и все равно, приходя домой по вечерам, видел бы (ощущал бы), как чуть заметно раздуваются ее ноздри, когда она пытается уловить в его дыхании неземные ароматы виски или джина. Она неизменно ожидала худшего и готова была свалить на него вину за все. Даже если бы они с Дэнни попали в аварию, столкнувшись с машиной, которой управлял вдрабадан пьяный слепой водитель, сраженный сердечным приступом, она все равно бросила бы на него, Джека, молчаливый укоризненный взгляд и отвернулась. А какое у нее было лицо, когда она уносила Дэнни в спальню! Сейчас оно живо встало перед ним, и он ощутил жгучее желание кулаком стереть с него это выражение праведного гнева. Будь оно все проклято! Какое право она имела так к нему относиться? Да, быть может, имела, но в далеком прошлом, когда он действительно сильно пил и совершал ужасные поступки. Сломать руку Дэнни – что могло быть отвратительнее? Но если мужчина меняется в лучшую сторону, разве не заслуживает он, чтобы его усилия рано или поздно оценили по достоинству? И ежели он не получает должной похвалы, то, быть может, ему лучше снова удариться во все тяжкие? Например, если тупоголовый папаша постоянно обвиняет свою дочь-девственницу в том, что она спит со всеми парнями в школе, не захочется ли ей (рано или поздно) сделать свою репутацию хотя бы отчасти заслуженной? И если жена по секрету – хотя какой уж тут секрет? – продолжает считать своего трезвенника-мужа горьким пьяницей… Он спустился на площадку второго этажа и ненадолго там задержался. Достав из заднего кармана платок, вытер им губы, обдумывая возможность пойти в квартиру и начать стучаться в дверь спальни, требуя, чтобы его впустили к собственному сыну. Какое право имела Уэнди вести себя с ним так высокомерно? Никакого, мать ее… Впрочем, настанет момент, когда ей придется вылезти наружу, если только она не решила посадить себя с сыном на радикально суровую диету. При этой мысли кривая усмешка исказила его губы. Она придет к нему сама. Дайте только срок. Он спустился на первый этаж, немного постоял у стойки, а потом двинулся вправо. Войдя в зал ресторана, замер в шаге от дверей. На него, отсвечивая прозрачными полиэтиленовыми чехлами, смотрели покрытые белоснежными скатертями столы. Здесь сейчас было пусто, но (Ужин будет подан к 20.00 Снятие масок и начало танцев – в полночь) И Джек пошел между столами, забыв на время о сидевших наверху жене и сыне, о кошмарном сне, о разбитом передатчике, о синяках. Он то и дело проводил пальцем по скользкой поверхности пластика, стараясь вообразить себе, что творилось здесь той душной августовской ночью 1945 года, когда в войне была одержана победа, а будущее лежало впереди во всем многообразии и новизне, как страна, где сбываются любые мечты. Яркие разноцветные японские фонарики украшали полукругом подъезд к террасе, и желто-золотой свет лился из всех окон, которые теперь покрывал слой снега. Джентльмены и леди в карнавальных костюмах – здесь и сиятельная принцесса, и ее кавалер в ботфортах, – блеск драгоценностей и блеск остроумия, танцы, льющееся рекой спиртное: сначала вино, потом коктейли, а затем, вероятно, убойная смесь виски с пивом. Гул разговоров делался все громче, пока от дирижерского пульта оркестра не раздался веселый возглас: «Маски прочь! Маски долой!» (И Красная смерть властвовала…) Он обнаружил, что стоит в дальнем конце ресторана, прямо перед дверцами «Колорадо-холла», где в ту ночь 1945 года вся выпивка была для гостей бесплатной. (В нашем баре пей вволю, дружище. Все напитки за счет заведения.) Раздвинув дверцы, Джек вошел в иссеченное глубокими ломаными тенями помещение бара. И произошло нечто очень странное. Он уже бывал в баре раньше, проверяя инвентарный список, оставленный Уллманом, и знал, что здесь искать нечего. Полки были совершенно пусты. Но сейчас при скудном свете, пробивавшемся из ресторана (который сам по себе не был слишком ярок из-за застившего окна снега), ему вдруг показалось, что он видит ряды бутылок, смутно поблескивавших позади стойки. Сифоны с содовой. А из трех отполированных кранов медленно капало пиво. Да, он даже как будто чувствовал пивной запах – влажное ферментированное дрожжевое амбре, так похожее на облако, окутывавшее лицо его отца, когда тот возвращался домой после работы. С расширившимися от удивления глазами он нащупал на стене выключатель, и бар интимно подсветился кругами двадцативаттных лампочек, вставленных в старые колеса от конных повозок, которые приспособили под люстры. Разумеется, полки оказались пустыми. На них даже не успела скопиться пыль. Отверстия кранов были совершенно сухи, как и хромированные сливные решетки под ними. Слева и справа протянулись отделанные бархатом кабинки, призванные создать максимальный уют для желавших уединиться парочек. Прямо перед Джеком на красном ковре стояли по периметру подковообразной барной стойки сорок высоких стульев. Каждый стул был обтянут натуральной кожей с выжженным тавром, какими клеймили крупный рогатый скот: «Стадо Х», «Бар Ди Бар» (очень к месту), «Бешеный В», «Ленивая Б». Слегка тряхнув головой, Джек подошел ближе. Это было в какой-то степени похоже на тот случай на игровой площадке… Впрочем, вспоминать о нем сейчас не особенно хотелось, да и не имело смысла. Он мог поклясться, что действительно только что видел бутылки, хотя и смутно, как видишь очертания мебели в комнате с задернутыми шторами. Легкие отблески бутылочного стекла. Единственным, что не пропало, был запах пива, но Джек прекрасно знал, что с годами он попросту въедается в дерево барных стоек и никакими чистящими средствами его уже не вывести. Однако здесь запах казался особенно острым… почти свежим. Джек уселся на стул и уперся локтями в кожаный край стойки. Слева от него стояла вазочка для жареного арахиса – само собой, пустая. Первый бар, в который он зашел за девятнадцать месяцев, и в этой треклятой дыре не могли налить ни капли. Вот уж повезло. И все равно его захлестнула мощная волна горькой ностальгии, и бессознательное, чисто физиологическое желание выпить стало ощущаться где-то в области желудка, постепенно поднимаясь к горлу, рту, носу, по мере продвижения щекоча и раздражая рецепторы, заставляя их буквально взывать о чем-то жидком, крепком и хорошо охлажденном. С совершенно безумной, иррациональной вспышкой надежды Джек вновь посмотрел на полки, но они, как и прежде, были пусты. Он скривился в усмешке, полной тоски и разочарования. Его пальцы, медленно сжавшись в кулаки, оставили чуть заметные царапины на мягкой коже стойки. – Привет, Ллойд, – сказал он. – Вижу, сегодня у тебя немноголюдно. Ллойд охотно подтвердил это наблюдение. Ллойд спросил, что он будет пить. – Ты не представляешь, как я рад, что ты задал этот вопрос, – оживился Джек. – Очень рад. Потому что у меня в кармане лежит двадцатка и две десятки, которые я хотел бы потратить, но уже думал, что придется дожидаться апреля. Здесь во всей округе нет ни одного супермаркета, поверишь ли? Ни одного. А я-то считал, что супермаркеты есть уже даже на луне, будь она трижды неладна! Ллойд понимал его чувства. – Так вот что я тебе скажу, – продолжал Джек. – Организуй-ка мне двадцать мартини. Ровно двадцать – и ни одним меньше. Плачу наличными. По одному за каждый месяц воздержания и еще один для затравки. Ты же можешь для меня это сделать? Не слишком занят? Ллойд заверил, что не занят сейчас вообще ничем. – Наш человек! И построй мне этих «марсиан» в шеренгу вдоль стойки, а я буду заглатывать их одного за другим. Таково уж бремя белого человека, друг мой Ллойд. Бармен отвернулся, чтобы взяться за работу. Джек полез в карман за деньгами, но вместо них вытащил пузырек с экседрином. Его зажим для банкнот лежал в ящике стола в спальне, в которой заперлась прошмандовка-жена. Очень мило с твоей стороны, Уэнди, сучье ты вымя! – Знаешь, я вдруг обнаружил, что у меня сейчас нет при себе налички, – сказал Джек. – Мне здесь доверят выпивку в кредит, как думаешь, Ллойд? Ллойд считал, что с кредитом проблем не возникнет. – Это просто прекрасно. Ты мне нравишься, Ллойд. Ты всегда был первым номером в своем деле. Лучший чертов бармен от Барре до Портленда в штате Мэн. Или даже до Портленда в Орегоне, если на то пошло. Ллойд поблагодарил его за столь лестную оценку. Джек отвинтил крышку с пузырька, вытряхнул две таблетки на ладонь и отправил их в рот. Знакомый манящий кисловатый вкус, который так ему нравился. Но при этом у него вдруг появилось ощущение, что какие-то люди наблюдают за ним с любопытством и некоторым презрением. Кабинки у него за спиной теперь, казалось, были заняты. В них сидели, должно быть, седеющие представительные мужчины и красивые юные девицы в маскарадных костюмах и смотрели с холодным интересом на его театральное выступление.