Дверной звонок был заклеен полосками изоляционной ленты, а замочная скважина запаяна. Слева от двери виднелась прорезь для электронной карточки, выглядевшая совсем новой, а рядом с ней была коробка домофона. Под коробкой висела небольшая табличка с надписью: «Нажмите и говорите». Рози нажала. За время своего утреннего блуждания она отрепетировала несколько фраз, которые могла произнести, несколько способов представиться, но теперь, когда она наконец оказалась здесь, даже самые простые из придуманных ею фраз вылетели из головы. Ее мозг был совершенно пуст. Она просто отпустила кнопку и стала ждать. Шли секунды, каждая казалась вечностью. Она снова потянулась к кнопке, когда из динамика раздался женский голос. Он звучал как жесть и был начисто лишен всяких эмоций. — Могу я вам помочь? Как ни напугал ее усатый мужчина возле бара «Пропусти Глоток» и, как ни ошеломили грубостью толстуха и беременная женщина, никому из них не удалось заставить ее расплакаться. Теперь же, при звуках этого голоса, у нее из глаз брызнули слезы, и она никак не могла сдержать их. — Я надеюсь, кто-нибудь сможет, — сказала Рози, утирая щеки рукой. — Простите меня, но я в городе совсем одна, никого не знаю, и мне нужно где-то остановиться. Если у вас нет места, я пойму, но можно мне хотя бы войти, немного передохнуть и, быть может, выпить стакан воды? Переговорник молчал. Рози снова потянулась к кнопке, когда жестяной голос спросил, кто ее сюда послал. — Служащий в будке «Помощь проезжим» на автовокзале. Дэвид Слоуик. — Она подумала и покачала головой. — Нет, не так. Питер. Его звали не Дэвид, а Питер. — Он дал вам свою визитную карточку? — осведомился жестяной голос. — Да. — Пожалуйста, найдите ее. Она раскрыла сумочку и начала рыться в ней. Когда у нее снова потекли слезы и в глазах стало двоиться, она наткнулась на карточку. Та лежала под пачкой салфеток. — Она у меня, — сказала Рози. — Хотите, я суну ее в прорезь для почты? — Нет, — произнес голос. — У вас над головой находится камера. Удивленная, она взглянула наверх. Действительно, над дверью была укреплена камера, смотрящая на нее своим круглым черным глазом. — Поднесите ее к камере, пожалуйста. Не лицевой стороной, а обратной. Сделав так, она вспомнила, как Слоуик расписывался на визитке, стараясь, чтобы буквы подписи были как можно крупнее. Теперь она поняла почему. — Ладно, — отозвался голос. — Сейчас я впущу вас. — Спасибо, — сказала Рози. Она стала вытирать щеки салфеткой, но это было бесполезно: она плакала еще сильнее, чем прежде, и казалось, ничто не сможет заставить ее успокоиться. 7 Этим вечером Норман Дэниэльс лежал на диване в своей комнате, глядя в потолок и раздумывая о том, как ему взяться за поиски этой суки. «Зацепка, — думал он, — мне нужна зацепка, прежде чем начать. Всего лишь маленькая зацепка, и этого будет достаточно». Тем временем его беглую жену отвели на встречу с Анной Стивенсон. Рози успела обрести странное, но приятное спокойствие — такое спокойствие обычно ощущаешь, когда тебе снится хороший, уже знакомый сон. Это действительно было похоже на сон. Ее накормили поздним завтраком и отвели в одну из спален внизу, где она проспала шесть часов как убитая. Потом, прежде чем отвести в кабинет Анны, ее снова накормили — жареный цыпленок, картофельное пюре, бобы. Она ела с чувством вины, но очень старательно, на будущее, тем не менее не в силах отогнать странную мысль, что набивает живот мифической пищей из сновидений. Закончила она завтрак стаканом компота, в котором консервированные фрукты застыли, как мухи в янтаре. Она ощущала на себе взгляды других женщин, сидевших с ней за столом, однако в них чувствовалась доброжелательность. Они болтали между собой, но Рози не могла уследить за разговорами. Кто-то упомянул «Индиго Герлс», и тут она по крайней мере поняла, о чем идет речь. Однажды видела выступление этой группы в передаче «Порядки Остин-Сити», ожидая возвращения Нормана с работы. Пока они доедали компот, одна из женщин поставила пластинку «Литл Ричард», а две другие станцевали джиттербаг[4], вертясь и хлопая себя по бедрам. Их наградили смехом и аплодисментами. Рози смотрела на танцующих без всякого интереса, размышляя, действительно ли они богатенькие лесбиянки. Позже, когда убирали со стола, Рози попыталась помочь, но ей не позволили. — Пошли, — сказала одна из женщин. Рози припомнила, что ее звали Консуэла. У нее на лице был широкий неровный шрам, начинавшийся под левым глазом и спускавшийся по щеке. — Анна хочет поговорить с тобой. — Кто это — Анна? — Анна Стивенсон, — ответила Консуэла и повела Рози через небольшой холл, открывавшийся за кухней. — Леди-босс. — Какая она? — Увидишь. — Консуэла открыла дверь в комнату, вероятно, бывшую когда-то кладовкой, но не вошла туда. Центральное место в комнате занимал чудовищно захламленный письменный стол. Сидевшая за ним женщина была тучновата, но, несомненно, очень красива. Своими короткими, аккуратно уложенными седыми волосами она напомнила Рози Беатрису Артур, игравшую Мод в старой телевизионной постановке. Сочетание строгой белой блузки и черного джемпера еще больше подчеркивало их сходство. Рози робко подошла к столу. Она была почти уверена, что теперь, когда ее накормили и разрешили поспать несколько часов, ее отправят обратно на улицу. Она приказала себе не спорить и не упрашивать, если это произойдет. В конце концов, это был их дом, и она здесь уже отдохнула и дважды бесплатно поела. Ей не придется занимать место на полу в автовокзале, во всяком случае, пока, — у нее еще оставалось достаточно денег на несколько ночей в дешевой гостинице или мотеле. Все могло сложиться намного хуже. Она понимала, что с ней не лицемерят, но живая манера держаться и прямой, открытый взгляд голубых глаз — глаз, перед которыми за многие годы наверняка прошли сотни разных Рози, — все равно пугали ее. — Садитесь, — пригласила Анна. Рози уселась на единственный стул в комнате. Хозяйка комнаты убрала с него стопку бумаг и положила на пол рядом; ближайшая книжная полка была доверху забита. Анна представилась и спросила Рози, как ее зовут. — Вообще-то Рози Дэниэльс, — сказала она, — но я вернулась к Мак-Клендон — моей девичьей фамилии. Наверное, это незаконно, но я не хочу больше носить имя моего мужа. Он бил меня, поэтому я ушла от него. — Она поняла, что это прозвучало так, как если бы она ушла от мужа сразу после того, как тот избил ее первый раз, и рукой дотронулась до своего носа, все еще немного припухшего у переносицы. — Правда, я долго была замужем, прежде чем набралась храбрости. — А как долго? — Четырнадцать лет. — Рози поймала себя на том, что больше не в силах выдержать прямого взгляда голубых глаз Анны Стивенсон. Она посмотрела на свои руки, так крепко стиснутые на коленях, что суставы побелели. Сейчас она спросит, почему я так долго набиралась храбрости. Видимо, вам было не так уж и плохо, скажет она. Вместо каких-то вопросов, начинающихся с «почему», женщина спросила, сколько времени прошло с тех пор как Рози ушла. Этот вопрос Рози пришлось обдумать, и не только потому, что теперь она находилась в зоне основного часового пояса. Часы, проведенные в автобусе, в сочетании с непривычным сном средь бела дня нарушили ее ориентацию во времени. — Около тридцати шести часов, — сказала она, подсчитав в уме. — Примерно… плюс-минус один-два. Рози ждала, что Анна либо выдаст ей какие-то бланки, либо заполнит их сама, но та лишь продолжала смотреть на нее поверх сложного рельефа своего письменного стола. Это действовало на нервы. — А теперь расскажи мне обо всем поподробнее. Рози глубоко вздохнула и рассказала Анне о пятнышке крови на простыне. Ей не хотелось, чтобы у Анны создалось представление, будто она настолько ленива или безумна, что бросила мужа, с которым прожила четырнадцать лет, оттого, что не захотела переменить постельное белье. Но она опасалась, что именно так это и может быть воспринято. Она была не в состоянии объяснить те сложные чувства, которые пробудило в ней это пятнышко. Не могла сознаться в той ярости, которую ощутила тогда, — ответной ярости на бесконечные обиды, казавшейся одновременно и чем-то новым, и привычным. И все же она рассказала Анне, как раскачивалась на Стуле Пуха с такой силой, что рисковала сломать его. — Так я называю свое кресло-качалку, — сказала она вспыхнув. Ей показалось, что ее щеки вот-вот задымятся. — Я понимаю, это глупо… Анна Стивенсон сделала мягкий, успокаивающий жест. — Что ты сделала после того как решила уйти? Расскажи мне об этом. Рози рассказала ей о кредитной карточке ATM и о том, как была уверена в том, что Нормана кольнет предчувствие и он позвонит или заедет домой. Она опустила часть своего рассказа о мучительных поисках туалета, но рассказала, как воспользовалась кредиткой, и сколько сняла со счета, и как приехала в этот город, потому что он показался ей достаточно далеким. К тому же автобус по этому маршруту отходил первым. Слова то выплескивались из нее водопадом, то перемежались паузами, в течение которых она пыталась обдумать, что говорить дальше, и не переставала удивляться, почти не верила в то, что сделала. Закончила она рассказом о том, как заблудилась сегодня утром, и показала Анне визитку Питера Слоуика. Взглянув на визитку, Анна вернула ее Рози. — Вы его хорошо знаете? — спросила Рози. — Мистера Слоуика? Анна улыбнулась, как показалось Рози, с горчинкой. — О да, — сказала она. — Он мой старый друг. Это действительно так. И еще он — друг женщин вроде тебя. — Как бы там ни было, я наконец добралась сюда, — закончила Рози. — Я не знаю, что будет дальше, но по крайней мере сейчас я перед вами. Слабая улыбка заиграла на губах Анны Стивенсон. — И это хорошо. Собрав всю свою оставшуюся смелость — за последние тридцать шесть часов она лишилась ее почти целиком, — Рози спросила, можно ли ей провести ночь в «Дочерях и Сестрах». — И не одну, если тебе понадобится, — ответила Анна. — Строго говоря, этот дом — приют, содержащийся наполовину на частные пожертвования. Ты можешь пробыть здесь до восьми недель, и даже этот срок, вообще говоря, не предельный. Мы здесь не очень скупимся, в «Дочерях и Сестрах». — Она слегка (и, вероятно, бессознательно) приосанилась, произнося эти слова. Рози вдруг вспомнила фразу французского короля, которую она учила, кажется, тысячу лет назад во втором классе: L'etat c'est moi[5]. Потом эту мысль смыло изумление, когда до нее по-настоящему дошло то, что сказала эта женщина. — Восемь… Восемь… Она подумала о бледном молодом человеке, который сидел у входа в портсайдский терминал, — того, при плакатике на коленях с надписью: «Бездомный и зараженный СПИДом». Легко представила, что бы он почувствовал, если бы какой-нибудь прохожий вдруг бросил стодолларовую банкноту в его коробку из-под сигар. — Простите, вы сказали — до восьми недель? Ей показалось, что Анна Стивенсон сейчас произнесет с раздражением: «Прочисть свои ушки, милая. Дней, я сказала — восемь дней. Ты думаешь, мы позволили бы таким, как ты, оставаться здесь восемь недель? Ты слишком размечталась, милая?» Вместо этого Анна кивнула. — Правда, очень немногие женщины, приходящие к нам, вынуждены оставаться так долго. И мы этим гордимся. В конце срока ты заплатишь за свое проживание, хотя мы считаем, что цены здесь умеренные. — Она снова улыбнулась своей быстрой и чуть-чуть самодовольной улыбкой. — Тебе следует знать, что условия тут далеки от роскоши. Большая часть второго этажа превращена в спальню. Всего у нас тридцать постелей — ну, скорее коек, — одна из них сейчас свободна, почему мы и можем принять тебя. Комната, в которой ты спала сегодня, принадлежит одной из живущих здесь моих помощниц. Всего их три. — Вам не надо спрашивать разрешения у кого-то? — с надеждой пролепетала Рози. — Поставить мою кандидатуру для утверждения комитетом или еще кем-нибудь? — Я и есть комитет, — ответила Анна. Позже Рози подумала, что, наверное, прошли долгие годы с тех пор, как эта женщина сама услышала нотки гордости в своем голосе. — «Дочери и Сестры» были основаны моими родителями — очень состоятельными людьми. Существует обширный фонд пожертвований. Я решаю, кому предлагать остаться, а кому — нет… Правда, реакция остальных женщин на потенциальных «Д и С» тоже очень важна. Быть может, она — решающая. Их реакция на тебя была положительной. — Я им очень благодарна! — просияла Рози. — Надеюсь, ты оправдаешь доверие. — Анна порылась в бумагах на своем столе и наконец нашла то, что хотела, за компьютером «Пауэр-Бук», стоящим слева от нее. Она подвинула к Рози лист бумаги с голубым заголовком «Дочери и Сестры». — Вот. Прочти и подпиши. По сути, тут сказано, что ты согласна платить шестнадцать долларов в сутки за жилье и питание. Плата при необходимости может быть отсрочена. По-настоящему это даже не имеет юридической силы; просто письменное обещание. Нас устроит, если ты сможешь заплатить сразу хотя бы половину, когда будешь уходить, по крайней мере на некоторое время. — Я смогу, — сказала Рози. — У меня еще остались кое-какие деньги. Не знаю, как мне благодарить вас за это, миссис Стивенсон. — Для моих деловых партнеров я — миссис, для тебя — Анна, — ответила та, глядя, как Рози царапает свое имя на листке внизу. — И тебе не стоит благодарить ни меня, ни Питера Слоуика. Это Провидение привело тебя сюда — Провидение с большой буквы, точь-в-точь как в романе Чарлза Диккенса. Я действительно верю в него. Я видела слишком многих женщин, приползавших сюда совершенно разбитыми и уходивших здоровыми и веселыми, чтобы не верить. Питер — один из двух дюжин людей в городе, которые посылают мне женщин, нуждающихся в помощи, но сила, толкнувшая тебя к нему, Рози… Это было Провидение. — С большой буквы. — Верно. — Анна глянула на подпись Рози, а потом положила листок на полку, справа от себя, где — Рози не сомневалась — он исчезнет в общем хаосе не позже чем за сутки. — Ну, — сказала Анна тоном человека, покончившего со скучными формальностями и теперь имеющего возможность перейти к тому, что ей действительно нравится, — что ты умеешь делать? — Делать? — отозвалась Рози. Вдруг она снова ощутила дурноту. Она знала, что сейчас будет.