Потом, уже чуть подальше, подал голос Норман. — Ба-а, это ты, старый сукин сын, — сказал он. — Что ты тут делаешь? Билл удивленно взглянул на темнокожую. Она легонько покачала головой, давая понять, что тоже не понимает. У него возникло ужасное ощущение: ему нестерпимо захотелось кашлять. Он стал задыхаться, у него першило в горле. Билл уткнул рот в сгиб локтя и попытался загнать кашель обратно в дыхательное горло, чувствуя на себе участливый взгляд женщины. «Я не смогу долго сдерживаться, — подумал он. — Господи, Норман, почему ты не двигаешься? Раньше ты был таким быстрым!» И словно в ответ на его мысль из-за храма послышалось: — Норрр-муннн! Какая же ты гребаная ленивая кляча, Норрр-муннн! — Сука! — рыкнул низкий голос. — Ах ты, сука! — Донесся звук ботинок или копыт, ступающих по крошащемуся камню. Мгновением спустя Билл услыхал эхо шагов и сообразил, что Норман уже внутри здания, которое темнокожая женщина называла храмом. Одновременно он почувствовал, что приступ кашля миновал, по крайней мере на время. Он пододвинулся ближе к женщине в голубом платье и прошептал ей в ухо: — Что нам теперь делать? Ее ответ, также шепотом, был короток: — Ждать. 2 Открытие, что маска стала, кажется, частью его лица, испугало Нормана, но, прежде чем страх успел перерасти в отчаяние, он увидел неподалеку какой-то предмет, который напрочь отвлек его от проблемы с маской. Он быстро спустился чуть-чуть вниз по склону, встал на колени, поднял с земли свитер, осмотрел его и отшвырнул в сторону. Потом поднял куртку. Точно, эта куртка была на ней. Мотоциклетная. У парня был мотор, и она каталась с ним, наверное, обнимая ляжками его задницу. Куртка слишком велика для нее, подумал он. Это он одолжил ей. Мысль разъярила его, и он плюнул на куртку, прежде чем отшвырнуть ее прочь, потом вскочил на ноги и с бешенством огляделся вокруг. — Ты, сука, — пробормотал он. — Лживая, вероломная сука. — Норман! — донеслось из темноты, и у него на мгновение перехватило дыхание в глотке… «Близко, — подумал он. — Всемилостивый Боже, она близко, я думаю, она в этом здании». Он замер, ожидая, не крикнет ли она еще раз. И спустя мгновение она крикнула: — Норман, я здесь! Его руки снова потянулись к маске, но на этот раз они не стаскивали ее, а гладили. — Viva ze bool, — сказал Норман своей бычьей морде и двинулся вниз по склону холма, к руинам здания у его подножия. Ему казалось, он видит следы, ведущие в ту сторону, — по крайней мере, примятые стебли высокой травы, по которым могли пройтись чьи-то ноги, — но при лунном свете это трудно было утверждать наверняка. Потом, словно в подтверждение правильности направления, вновь раздался сводящий с ума ее издевательский крик: «Я зде-е-есь, Норман!» — будто она ни капельки не боялась его; будто на самом деле она только и ждала, когда он доберется до нее. Сука! — Стой, где стоишь, Роза, — сказал он. — Ты только стой там, подожди меня. — За пояс джинсов у него по-прежнему был заткнут полицейский револьвер, но теперь он в нем не нуждался. Он понятия не имел, есть ли смысл стрелять из револьвера в привидения, и у него не было ни малейшего желания пробовать. Он хотел поговорить со своей маленькой беглянкой Розой по душам, а револьвер этому только мешает. — Норман, ты так глупо выглядишь в этой маске! Я больше не боюсь тебя, Норман! «Ты скоро узнаешь, что зря зарываешься, сука», — подумал он. — Норман, ты кретин! Хорошо, может, она и не в здании; она могла уже пройти через него и выйти с другой стороны. Это не имело значения. Если она думает, что сумеет уйти от него в открытом поле, то ее ожидает последний сюрприз в ее жизни. — Какой же ты дурак!.. Ты и правда думаешь, что сумеешь достать меня? Тупой вол! К нему вернулось хладнокровие, и он двинулся чуть правее, стараясь теперь не шуметь. Напоминал себе, что вовсе ни к чему вести себя — ха-ха — как бык в посудной лавке. Он остановился неподалеку от потрескавшихся ступенек, ведущих наверх, к храму, и осмотрел его. Теперь он видел храм, вроде одного из тех в греческих мифах, которые тамошние парни любили придумывать за кувшином вина. Здание выглядело явно заброшенным и развалившимся, но не ощущалось призрачным; от него веяло родным домом. — Норрр-муннн… не хочешь поговори-и-ить со мной? — О, я поговорю с тобой, — сказал он. — Я поговорю с тобой по душам, шлюха! — В высокой густой траве справа от ступенек его взгляд выхватил большую каменную голову с лицом, сосредоточенно уставившимся в небо. От Нормана до нее было пять шагов, и, сделав их, он пристально смотрел вниз, на это изваяние, секунд десять, желая убедиться, что зрение не обманывает его. Оно не обманывало. У огромной поверженной головы было лицо его отца, и его пустые глаза сверкали по-идиотски в лунном свете. — Ба-а, это ты, старый сукин сын, — мягко сказал он. — Что ты тут делаешь? Каменный отец не ответил ему, но ответила жена. — Норрр-муннн… Какая же ты гребаная ленивая кляча, Норрр-муннн! «Миленькому языку ее здесь обучили, — заметил бык. Только теперь он совместился с Норманом и вставлял свои замечания прямо изнутри его головы. — Классные ребята эти люди, с которыми она связалась. Никаких сомнений, они изменили всю ее жизнь». — Сука, — произнес он низким дрожащим голосом. — Ах ты, сука! Он отошел от каменной головы в траве, подавив острое желание вернуться и плюнуть на нее, как раньше плюнул на куртку… Или расстегнуть джинсы и поссать на нее. Сейчас нет времени на игры. Он стал торопливо взбираться по потрескавшимся ступенькам к черному входу в храм. Каждый раз, когда его нога опускалась на камень, острая боль отдавалась вверх по спине в его поврежденную нижнюю челюсть. Он чувствовал, что теперь, похоже, лишь маска удерживает челюсть на месте, и болела она как проклятая. Он пожалел, что не взял с собой аспирин легавых из команды «Чарли». «Как она могла сделать такое, Норми?» — глубоко внутри шепнул голос его отца. Он по-прежнему звучал как отцовский, но Норман не припоминал, чтобы его отец когда-либо говорил таким боязливым и неуверенным тоном. Как она посмела сделать это? Каким образом она могла нагнать на старика такого страху? Он поставил ногу на верхнюю ступеньку; лицо у него ныло, нижняя челюсть, казалось, болтается, как колесо с незатянутыми болтами. — Я не знаю, и мне все равно, — сказал он голосу-призраку. — Но я одно скажу тебе, папаша, если это на самом деле ты, — когда я ее найду, я расколдую ее в один момент. Можешь зарубить это себе на носу. «А ты уверен, что стоит пытаться сделать это?» — спросил голос, и Норман, уже двинувшийся было дальше, остановился и прислушался, склонив голову набок. «Знаешь, что было бы умнее? — спросил голос. — Умнее было бы просто повременить. Я знаю, как это прозвучит, Норми, но все равно поведаю тебе то, что думаю. Если бы я был в твоем мире, я бы повернулся и пошел туда, откуда пришел. Потому что здесь все неправильно. Действительно, здесь все шиворот-навыворот. Я не знаю, что это такое, но я знаю, на что это похоже — на ловушку. И если ты сунешься в нее, тебе, быть может, придется пожалеть о чем-то более важном, чем болтающаяся челюсть или не желающая слезать с тебя маска. Почему бы тебе не развернуться и не отправиться туда, откуда ты явился? Почему бы не попробовать отыскать дорогу назад, в меблирашку, и подождать ее там?» — Потому что они скоро придут, папаша, — сказал Норман голосу. Он был потрясен настойчивостью и уверенностью призрака, но не желал признаться в этом. — Придут легавые и схватят меня. Они схватят меня куда раньше, чем я успею ее дождаться. Я должен взять ее здесь еще и потому, что она обложила меня матом. Потому что она превратилась в шлюху — я это точно знаю, уже по одному тому, как она болтает. «Какая разница, как она болтает, идиот! — продолжал голос. — Если она скурвилась, то она уже не станет порядочной женщиной! Может, еще не поздно тебе одуматься и плюнуть на все это дело?» Он и впрямь стал взвешивать все «за» и «против»… А потом поднял глаза на храм и прочитал слова, высеченные над входом: «Та, кто крадет банковскую кредитку мужа, недостойна жить». Сомнения растаяли. Больше он не станет слушать своего трусливого педрилу отца. Он шагнул через пасть дверного проема в сырую мглу, в темень… Но не так там темно, чтобы ничего не видеть. Искорки лунного света просачивались сквозь узкие окна, освещая руины, отдаленно напоминавшие церковь в Обревилле. Он шагал через кучи опавших листьев, и когда стайка мечущихся и визгливо вскрикивающих летучих мышей ринулась сквозь лунные лучи к его лицу, он лишь несколько раз равнодушно взмахнул руками. — Пошли вон, сучье племя, — пробормотал он. Выйдя через дверь, что была справа от алтаря, на каменное крыльцо, он увидел кусочек ткани, висевший на кусте. Нагнулся, отцепил его и поднес к глазам. Трудно было определить наверняка при таком освещении, но ему показалось, что ткань красная или розовая. Разве на ней была одежда такого цвета? Ему казалось, она носила джинсы, но в голове у него все теперь смешалось. Даже если на ней и были джинсы, она скинула с себя куртку, которую одолжил ей тот мозгляк, и, может, то, что под ней… Позади него послышался тихий шелест, как от колышущегося на ветру флага. Норман обернулся, и темно-серая летучая мышь метнулась ему прямо в лицо, оскалив свою усатую пасть и захлопав крыльями по его щекам. Его рука все время лежала на рукоятке пистолета. Теперь он отпустил ее и схватил обеими руками летучую мышь, приминая косточки ее крыльев к тельцу, как какой-то сумасшедший музыкант, играющий на концертино. Потом он вывернул крылья в разные стороны и с такой силой разорвал ее надвое, что внутренности брякнулись ему на ботинки. — Нечего было лезть мне в морду, паскуда, — сказал ей Норман равнодушно и швырнул оба куска в темноту храма. — Ты здорово расправляешься с летучими мышами, Норман! Господи Иисусе, голос звучал совсем близко — прямо за его спиной! Он развернулся кругом с такой быстротой, что на этот раз чуть не потерял равновесие и едва не рухнул с каменного крыльца. Склон позади храма опускался к ручью, и там, на полпути к нему, в мертвом саду стояла его беглянка Роза, — просто стояла там, освещенная луной, и смотрела на него. Три мысли, одна за другой, мелькнули в его мозгу. Первая — если на ней когда-то и были джинсы, то теперь уже нет; на ней было какое-то мини-платье, словно снятое со шлюхи в колониальном борделе. Вторая мысль — она стала блондинкой и заплела косу. Третья — она была красива. — Летучие мыши и женщины, — холодно произнесла она. — Вот на кого у тебя по-настоящему хватает силы, верно? Мне жаль тебя, Норман. Ты жалкое подобие мужика. На самом деле ты вовсе даже и не мужчина. И эта тупая маска, которая к тебе приросла, показывает, кто ты есть в действительности. — Я убью тебя, сука! — Норман спрыгнул с крыльца и ринулся вниз, к тому месту, где она стояла; его рогатая тень мчалась рядом с ним по мертвой траве, залитой лунным светом. 3 На мгновение Рози застыла на месте, не владея своим телом от испуга, когда он ринулся вперед с воплем из-под напяленной на голову маски. Сдвинуться ее заставил неожиданно возникший кошмарный образ теннисной ракетки с вымокшей в крови ручкой. Она повернулась, взмахнув подолом своего zat, и побежала к ручью. Камни, Рози… если ты упадешь в воду… Нет. Она уже была Рози Настоящая, и она была уверена в себе. Нет, она не упадет. Только не надо думать о том, что случится, если она все же свалится в воду. Запах воды ударил ей в нос с такой силой, что стало больно глазам, и… рот свело от жажды. Рози подняла левую руку, зажала ноздри между суставами указательного и среднего пальцев и прыгнула на второй камень. Оттуда перепрыгнула на третий, четвертый, а с него — на другой берег. Легко и просто. По крайней мере до тех пор, когда она, уже на берегу, поскользнулась, упала и начала сползать по скользкой траве вниз, к черной воде. 4 Норман увидел, как она упала, и рассмеялся. Похоже, она вымокнет. «Не беспокойся, Роза, — подумал он. — Я выужу тебя и разотру досуха. Можешь не сомневаться».