Он чуть отполз, обеспокоенно взглянув на угол здания, из-за которого послышались возбужденные и отчаянные женские крики. Пока еще далеко, но приближались. Джерт воспользовалась тем, что он на мгновение отвлекся, сделала шаг назад, схватила упавшую коляску за ручки и поставила ее на колеса. Оказавшись защищенной коляской, — ручки для толкания полностью скрылись в ее огромных коричневых кулаках, — она стала двигать ее к нему быстрыми короткими толчками. — Ага, давай, — сказала она. — Давай, любитель женских почек и чужих мужских яиц. Давай, коровье дерьмо. Шевелись, педрила. Хочешь сцапать меня? Разрядить свою штуковину? Ну, давай. Я думаю, нам хватит времени еще на одно объятие, пока не приедут ребята в белых халатах и не оттащат тебя в желтый дом, куда сажают психованных раздолбаев вроде те… Он поднялся на ноги, расставил их, готовясь к броску. Снова кинул взгляд в сторону приближающихся голосов… «Какого хера, раз у меня всего одна жизнь, дайте прожить ее блондинкой», — подумала Джерт и изо всех сил толкнула на него коляску. Она точно угодила в него, и Норман снова с воплем рухнул на землю. Джерт ринулась за коляской лишь на мгновение позже, чем надо было, услыхав режущий слух вопль Синтии: — Осторожнее, Джерт, он все еще держит его! Раздался слабый, но яростный звук — зэитттт! — и хромированный гвоздь агонизирующей боли распорол ногу Джерт от щиколотки, куда Норман приставил разрядник, до самого бедра. То, что ее кожа была влажной от мочи, вероятно, придало оружию еще больший эффект. Ее ногу охватило нестерпимое пламя боли, которое в долю секунды достигло мозга. Джерт рухнула на землю. Падая, она все-таки ухватила запястье его руки, сжимавшей разрядник, и изо всех сил рванула его на себя. Норман взвыл от боли и выбросил вперед обе ноги в кованых ботинках. Один ботинок промахнулся, но каблук второго угодил ей точно в верхушку диафрагмы, прямо под грудь. Боль вонзилась в нее так резко и с такой силой, что Джерт забыла про свою горящую ногу, но не отпустила разрядник, выворачивая запястье Нормана, пока пальцы его не разжались и разрядник не упал на землю. Он пополз назад, прочь от нее. Кровь выплескивалась у него изо рта и ручьем текла из носа. Глаза его были широко раскрыты и смотрели, не веря: мысль, что это побоище устроила женщина, никак не доходила до него — не могла дойти. Шатаясь, он поднялся на ноги, оглянулся в сторону приближавшихся голосов — теперь они раздавались совсем рядом — и побежал вдоль дощатого забора, обратно к Парку Чудес. У Джерт не было сил его преследовать. Она полагала, что Норман не успеет уйти далеко, прежде чем привлечет к себе внимание службы охраны Парка: он был похож на монстра из фильма «Пятница, 13-е». — Джерт… Синтия плакала и пыталась подползти к Джерт, которая лежала на боку и смотрела, как Норман скрывается из виду. Джерт перевела взгляд на девчонку и увидела, что та избита гораздо сильнее, чем Джерт показалось вначале. Ссадина, похожая на грозовую тучу, вспухала над ее правым глазом, а носу, наверное, никогда уже не суждено стать прежним. Джерт с трудом встала на колени и поползла к Синтии. Они встретились и обняли друг дружку, чтобы не свалиться. С трудом шевеля своими изуродованными губами, Синтия проговорила: — Я бы сама его кинула… как ты нас учила… только он схватил меня так неожиданно. — Все хорошо, что хорошо кончается, — сказала Джерт и легонько поцеловала ее в висок. — Тебе крепко досталось? — Не знаю… Кровью не кашляю… уже хорошо. — Синтия пыталась улыбнуться. Это явно причиняло ей боль, но она старалась ее преодолеть. — Ты пописала на него… — Да. Это было. Все равно я уже не могла терпеть… — Здорово… — прошептала Синтия и снова заплакала. Джерт обняла ее. В таком положении их и застала первая группа женщин, за которой по пятам следовала пара служащих из службы охраны Парка. Джерт и Синтия стояли на коленях между задней стеной туалета и брошенной, перевернутой инвалидной коляской, каждая положила голову на плечо подруги. Они прижимались друг к дружке, как матросы с потерпевшего крушение корабля. 16 Когда Рози попала в приемную пункта неотложной помощи больницы Ист-Сайда, первым ее впечатлением было, что все обитательницы «Дочерей и Сестер» находятся здесь. Пройдя через приемную к Джерт (почти не заметив толпящихся вокруг мужчин), она увидела, что отсутствуют по меньшей мере трое: Анна, которая могла все еще оставаться на поминках по своему бывшему мужу, Пам, занятая на работе, и Синтия. Именно при мысли о ней Рози охватил страх. — Джерт! — крикнула она, протискиваясь сквозь толпу мужчин. — Джерт, где Синтия? Она… — Наверху, — Джерт попыталась ободряюще улыбнуться Рози, но у нее это не получилось. Ее веки распухли, а глаза были красные от слез. — Ей назначили постельный режим, и, наверное, она пробудет здесь какое-то время. Он здорово избил ее, Рози, но она поправится… Ты знаешь, что на тебе мотоциклетный шлем? Это… забавно. Руки Билла снова оказались на застежке, у нее под подбородком, но Рози даже не почувствовала, как он снял с нее шлем. Она смотрела на Джерт… Консуэлу… Робин. Она ожидала увидеть глаза, говорящие, что она заразная, что это она занесла чуму в их дом. Рози ожидала встретить ненависть. — Простите меня, — с трудом вымолвила она. — Простите меня за все. — За что? — с искренним удивлением спросила Робин. — Это же не ты избила Синтию. Рози неуверенно взглянула на нее, а потом снова на Джерт. Джерт смотрела словно мимо нее, и, проследив за ее взглядом, Рози ощутила приступ отчаяния. Впервые до ее сознания дошел тот факт, что здесь находились не только женщины из «Д и С», но также детективы и полицейские. Двое были в штатском, трое — в форме. Легавые. Онемевшей рукой она нашарила ладонь Билла и стиснула его пальцы. — Вам надо поговорить с этой женщиной, — сказала Джерт одному из легавых. — Тот, кто сделал это, — ее муж. Рози, это лейтенант Хейл. Они все теперь повернулись и уставились — на жену полицейского, которая набралась наглости украсть банковскую кредитку своего мужа, а потом сбежать. На нее уставились молочные братья Нормана. — Мэм? — обратился к ней полицейский в штатском по имени Хейл, и какое-то мгновение его голос был так похож на голос Харлея Биссингтона, что она с трудом сдержалась, чтобы не закричать от ужаса. — Спокойно, Рози, — сжав ее руку в своей, тихо, но твердо сказал Билл. — Я здесь и буду с тобой всегда. — Мэм, что вы можете нам сообщить по этому поводу? — По крайней мере его голос больше не походил на Харлея. Это был лишь кошмар ее воображения. Рози выглянула из окна на пологий спуск шоссе, ведущего ко входу в больницу. Она посмотрела на восток — откуда, со стороны озера, через несколько часов придет ночь, — закусила губу и снова взглянула на полицейского. Потом накрыла второй ладонью руку Билла и заговорила странным голосом, в котором не узнала свой собственный. — Его зовут Норман Дэниэльс, — сказала она лейтенанту Хейлу. Ты говоришь, как женщина на картине, подумала она. Ты говоришь, как Роза Марена. — Это мой муж… он полицейский детектив, и он — безумен… Viva ze Bool[9] 1 У него было ощущение, будто его разум и чувства каким-то образом плавают над его головой, но когда стерва Джерти помочилась на него, все изменилось. Теперь вместо того чтобы ощущать себя воздушным шариком, наполненным гелием, его голова напоминала ему плоский камень, который летел, отражаясь от поверхности озера, запущенный чьей-то сильной рукой. Он уже больше не плавал, а словно подпрыгивал перед тем как утонуть. Он все еще не мог поверить в то, что эта жирная черномазая сука сделала с ним. Он знал это, да, но знание и вера лежат в разных мирах — тот самый случай. С ним словно произошла какая-то мутация, превратив его в некое новое, пришибленное существо — нечто, беспомощно бредущее по поверхности восприятия. Возникали лишь краткие периоды проблесков мысли, а с ними разрозненные обрывки ощущений. Он помнил, как, шатаясь, поднимался на ноги в тот последний раз, за сортиром, — все лицо в крови от ссадин и порезов, нос свернут на сторону, тело, мучительно ноющее от неоднократных столкновений с собственной инвалидной коляской, ребра и внутренности, почти раздавленные тремястами фунтов Толстухи Джерти, взгромоздившейся на него, но… Он мог пережить все это — и даже больше. Но вот моча, которой он умылся, — не просто моча, а женская моча — этого унижения он вынести не мог, и его словно кто-то пинал кованым сапогом каждый раз, когда он вспоминал об этом. Мысль о том, что она так поиздевалась над ним, вызывала у него неудержимое желание заорать на весь мир, но это был бы крик смертельно раненного быка. Поднявшись у забора на трясущиеся ноги, он подумал: достань ее, схвати, ты должен схватить ее и убить за то, что она сделала, — это единственный для тебя способ отомстить и продолжить жить или хотя бы достойно умереть. Однако его подкорка знала лучше, что делать, и вместо того чтобы кинуться на нее, он побежал прочь. Наверное, эта стерва Джерти подумала, что его заставили смыться крики приближавшихся людей, но это было не так. Он побежал, потому что у него дико болели ребра и он мог делать лишь короткие неглубокие вдохи, во всяком случае, пока; у него ныл живот, а пах пульсировал той глубокой, отчаянной болью, о которой имеют понятие только мужики. Но боль была не единственной причиной, заставившей его бежать, — главное то, что эта боль значила. Он боялся, что, если он снова кинется на Джерти, эта стерва при помощи маленькой потаскухи сумеет сделать кое-что покруче, чем просто сыграть вничью. Поэтому он, пошатываясь, побежал вдоль дощатого забора так быстро, как только мог, а голос стервы Джерти преследовал его как несмываемое, неслыханное оскорбление: «…я передам тебе от ее имени маленький подарок… я думаю, что она одобрит мой вкус…» Потом плоский камень его мозга скользнул по гладкой поверхности реальности, снова отскочил от нее, и когда он пришел в себя, пробел в его сознании — может быть, секунд пятнадцать, а может, и все сорок пять — миновал. Он бежал к Парку Чудес — бездумно, как испуганный лось, — бежал на самом деле прочь от выходов из парка, вместо того чтобы двигаться к ним, бежал по направлению к пирсу и озеру, где засечь и отловить его проще, чем в детских играх в прятки. А тем временем его разум орал голосом его оскорбленного отца, большого любителя мальчишечьего мяса. «Это была женщина! — вопил Рэй Дэниэльс. — Как ты мог допустить, чтобы тебе начистила рыло какая-то шлюха, Норми?» Он, морщась, вышвырнул этот голос из своего мозга. Старик достаточно поорал на него, пока был жив, и будь он проклят, если станет выслушивать всякие нотации такого рода теперь, когда старик мертв. Он разберется и с Джерти, и с Розой, он мог бы разобраться с ними со всеми, но, чтобы сделать это, сейчас ему нужно убраться отсюда… Причем до того, как каждый легавый из службы охраны этого пристанища шлюх примется разыскивать лысого парня с окровавленной мордой. И так уже на него глазеет слишком много народу. А как же иначе? От него воняет мочой, и он выглядит так, словно побывал в когтях у рыси. Он свернул на аллею, пролегавшую между видеосалоном и аттракционом «Приключений в южных морях», без всякого плана на уме, желая лишь убраться подальше от зевак на дорожке, и вот тут-то он вытащил счастливый лотерейный билет. Боковая дверь салона распахнулась, и оттуда вышел какой-то человечишка. Он был ростом с ребенка и одет как ребенок — джинсы, кроссовки, майка с Мак-Дермоттом («Я люблю девушку под названием дождь» — гласила надпись на ней, какую бы мутотень это ни означало). Но самое интересное, на лице у него была резиновая маска. Маска быка Фердинанда. Морда быка Фердинанда расплывалась в широкой идиотской улыбке. Рога его украшали гирлянды цветов. Ни секунды не колеблясь, Норман протянул руку и сдернул маску с головы человечишки. Вместе с ней он выдернул еще и немалый клок волос, но какая, блин, разница! — Эй! — заорал мальчишка. Без маски ему на вид было лет одиннадцать. Тем не менее ярость в его голосе звучала сильнее, чем испуг. — Отдай, это моя! Чего это ты вздума… Норман снова вытянул руку, стиснул ею физиономию парнишки и с силой толкнул его назад. Стенка аттракциона «Приключения в южных морях» была из брезента, и мальчишка, взбрыкнув дорогими кроссовками, врезался в нее мордой. — Кому-нибудь скажешь — вернусь и убью, — сказал Норман, обращаясь к все еще дергающемуся брезенту, а потом быстро зашагал по дорожке, натягивая маску быка себе на голову. Она воняла резиной и потными волосами прежнего владельца, но ни тот, ни другой запах не волновали сейчас Нормана. Мучала мысль о том, что скоро маска провоняет еще и мочой Джерти. Тут в его мозгу снова возник пробел, и на какое-то время Норман как бы растворился в озоновом слое. Когда он очнулся на этот раз, то уже рысцой вбегал на парковочную стоянку в конце Пресс-стрит, держась одной рукой за правую сторону груди, где каждый вздох теперь отдавался жуткой болью. Маска внутри, как он и опасался, уже провоняла мочой, и Норман сдернул ее, жадно глотая прохладный воздух. Он взглянул на маску и вздрогнул — что-то в этой плоской, ухмыляющейся морде вселило в него дрожь. Бык с кольцом в носу и гирляндами цветочков на рогах. Бык, ощерившийся улыбкой существа, у которого что-то уперли… Но настолько тупого, что оно даже не знает, что именно. Первым его побуждением было зашвырнуть эту чертову штуковину куда подальше, но он удержался. На стоянке был служащий, которого стоило принять во внимание, и хотя он наверняка запомнит мужика, выехавшего отсюда в маске быка Фердинанда, он может сразу и не связать этого парня с тем человеком, о котором очень скоро будут расспрашивать полицейские. Если маска поможет ему выиграть хоть немного времени, ее стоит попридержать. Он уселся за руль «темпо», швырнул маску на сиденье, нагнулся и включил зажигание. Когда он наклонился, запах мочи, исходящий от майки, стал таким резким, что глаза его начали слезиться. Рози говорила, что ты любитель почек, услыхал он голос стервы Джерти, зазвеневший в его голове. Он очень боялся, что теперь она всегда будет внутри его башки — словно эта коричневая грязная тварь каким-то образом изнасиловала его и оставила нашпигованным семенем какого-то чудовища. Ты — один из тех застенчивых парней, которые не любят оставлять следов. «Стоп, — подумал он. — Прекрати, не думай об этом». Я передам тебе от ее имени маленький подарок… …И потом это плеснуло ему в лицо. Вонючее и горячее. — Нет! — на этот раз он громко выкрикнул это слово и обрушил кулак на приборную доску. — Нет, этого не было! Или не было меня! Он взмахнул кулаком, впечатав его в зеркало заднего обзора и сбив его со своего стерженька. Оно ударилось о ветровое стекло и отскочило на пол. Он ударил в само стекло, поранив себе руку, и его кольцо Полицейской академии оставило паутинку трещинок. Он уже был готов молотить кулаками по рулевому колесу, когда в конце концов сумел взять себя в руки. Задрав голову, он увидел парковочный билетик, торчавший из-под солнечного щитка. Он сфокусировал взгляд на нем, стараясь полностью обрести контроль над собой. Почувствовав, что это в какой-то степени удалось, Норман полез в карман, достал пачку денег и вытащил из-под скрепки пятерку. Потом, сделав над собой усилие, чтобы вытерпеть запах мочи (только вытерпеть, потому что избавиться от него пока было невозможно), он натянул на голову маску Фердинанда и медленно подъехал к будке. Он высунулся из окошка и взглянул на смотрителя стоянки сквозь прорези для глаз. Норман увидел, как смотритель нетвердой рукой ухватился за край двери будки, когда наклонялся, чтобы взять банкноту, и тут же сделал потрясающее и приятное открытие: парень был пьян. — Viva ze bool! — сказал служащий парковочной стоянки и рассмеялся. — Viva, — сказал высунувшийся из окошка «форда-темпо» бык. — El toro corrido[10]. — С тебя два с полти… — Оставь сдачу себе, — сказал Норман и выехал со стоянки. Он проехал полквартала, а потом остановился, почувствовав, что если сейчас же не стащит с головы эту гребаную маску, то наблюет в нее, чем еще больше усугубит свое положение. Он вцепился в нее дрожащими пальцами человека, которому в физиономию впились пиявки, а потом реальность опять на какое-то время исчезла и в сознании возник еще один пробел. Когда он пришел в себя на этот раз, то сидел голый по пояс за рулем, перед красным светом светофора. На противоположном углу улицы, над входом в банк, часы высвечивали время — 2:07. Он огляделся и увидел свою майку, валявшуюся на полу машины рядом с зеркальцем и маской. Бык Ферди, выглядевший побитым и как-то странно вылезшим из перспективы, пялился на него пустыми прорезями глаз, сквозь которые Норману был виден коврик под пассажирским сиденьем. Идиотски-радостная улыбочка быка сморщилась в какую-то ухмылку всезнайки. Но это ничего. По крайней мере чертова штуковина больше не стискивала ему голову. Он включил радио — это было не так-то просто, с выломанной кнопкой, но ему удалось включить, да. Оно по-прежнему было настроено на станцию «Ретро», и Томми Джеймс вместе с «Шонделлс» пели «Хенки-Пенки». Норман тут же принялся подпевать. В соседнем ряду мужчина, похожий на бухгалтера, сидевший за рулем «кэмри», поглядывал на Нормана с осторожным любопытством. Поначалу Норман не мог понять, что так заинтересовало этого парня, а потом вспомнил, что лицо у него все в крови — уже засохшей, судя по ощущениям. И конечно, он был без майки. Ему придется что-то предпринять в этом плане, и быстро. А пока…