— Поторапливайся и неси ребенка сюда! Я давно тебя жду! Рози не обратила на нее внимания. Она рисковала своей жизнью ради этой девчушки и не желала, чтобы ее торопили. Она развернула одеяло и взглянула на нежное и беспомощное тельце. На теле младенца в отличие от самой Рози не было ни шрамов, ни следов ушибов. Насколько Рози могла видеть, на этом маленьком чудном тельце не было ни единого дефекта. Она медленно провела пальцем вдоль всего тельца ребенка, от нежной пятки до мячика плеча. Чудо. Да, чудо. И теперь, Рози, когда ты и впрямь рисковала ради нее своей жизнью, теперь, когда ты спасла ее от тьмы и смерти под копытами быка или на его рогах и еще бог знает от чего, что могло быть там, внизу, ты собираешься отдать ее тем двум женщинам? У них обеих какая-то заразная болезнь, а у той, что на холме, вдобавок к тому еще и душевное расстройство. Ты намерена отдать этого ребенка им? — С ней все будет в порядке, — угадала ее мысли темнокожая женщина в красном. Рози резко обернулась на голос. Уэнди Ярроу теперь стояла рядом с ней и смотрела на Рози с пониманием. — Да, — кивнула она так, словно Рози высказала свои сомнения вслух. — Я знаю, о чем ты думаешь, и говорю тебе, что все будет в порядке. Она безумна, в этом нет сомнений, но ее безумие не простирается на ребенка. Она знает, что, хоть она и родила его, этот ребенок не будет возвращен ей, равно как не останется и у тебя. Рози взглянула в направлении холма, где была видна женщина в хитоне, стоявшая в ожидании рядом с пони. — Как ее зовут? — спросила она. — Мать ребенка? Ее зовут… — Не важно, — ответила коричневая женщина в красном, резко оборвав Рози, словно не давая ей выговорить слово, которое лучше оставить непроизнесенным. — Ее имя не имеет значения. А состояние ее рассудка — имеет. В последние дни она стала очень раздражительной дамой, помимо всех прочих своих причуд. Нам лучше побыстрее пойти наверх. — Я когда-то решила назвать свою будущую дочку Кэролайн, — сказала Рози. — Норман не возражал. Ему на самом деле было все равно… что так, что этак. — У нее опять потекли слезы. — Ты знаешь, по-моему, хорошее имя. Чудесное имя. И не плачь ты теперь. Не мучай себя. — Она обняла Рози за плечи, и они вместе начали взбираться на холм. Трава мягко шелестела под голыми ногами Рози и щекотала ей колени. — Хочешь выслушать один совет, женщина? Рози с любопытством и страхом взглянула на нее. — Я знаю, трудно принимать совет в делах скорби, но учти, что я вправе давать его: я родилась в рабстве, выросла в цепях и была выкуплена той женщиной, которая отнюдь не богиня — ею. Она указала на ту, в хитоне, что стояла молча и ждала их. — Эта женщина испила воды из ручья юности и заставила меня испить тоже. Теперь мы вместе, и время для нас остановилось. Порой мне хочется иметь морщины. Я схоронила своих детей, и их детей, и детей их детей в пятом поколении. Я видела, как начинались войны и как кончались, оставив после себя развалины. Я видела мучеников, сжигаемых на кострах, и копья с насаженными на них головами, я видела, как убивали мудрых правителей, а на их место приходили злодеи и глупцы, и я все еще живу. Она глубоко вздохнула. — Я все еще живу, и если что-то дает мне право давать совет, то именно это. Ты выслушаешь его? Отвечай быстро. Этот совет не для ее ушей, а мы уже подходим к ней. — Да, я слушаю тебя, — кивнула Рози. — Прошлое нужно принимать таким, какое оно есть. Не те удары имеют значение, которые обрушиваются на нас сейчас, а те, что мы перенесли. Теперь запомни, если не ради жизни своей, то ради твоего рассудка, не смотри на нее! Последние слова женщина в красном произнесла еле слышным, но выразительным шепотом. Они прошли еще несколько шагов, и теперь Рози вновь стояла перед блондинкой. Она сосредоточила взгляд на крае хитона Розы Марены, не отдавая себе отчета в том, что опять слишком сильно прижимает к себе ребенка, пока Кэролайн не стала извиваться у нее в руках и похныкивать. Девчушка проснулась и с интересом смотрела на Рози. Ее глаза были такого же светло-голубого цвета, как и летнее небо над головой. — Ты справилась с задачей, — сказал ей тот же тихий, сладковато-хриплый голос. — Я благодарю тебя. Теперь дай ее мне. Роза Марена протянула руки к ребенку. На них падали тени. И теперь Рози увидела нечто отвратительно-зловещее: между пальцами женщины, как мох, наросла толстая серо-зеленая грязь. Или чешуя. Инстинктивно Рози прижала к себе ребенка. На этот раз девчушка стала извиваться в ее руках сильнее и заплакала. Коричневая рука вытянулась и сжала плечо Рози. — Говорю тебе, не беспокойся. Она не причинит ей никакого вреда, и я тоже буду о ней заботиться, пока не закончится наше путешествие. Это будет недолго, а потом… Впрочем, это еще будет видно. Ненадолго малышка будет ее. Теперь отдай Кэролайн Розе. Чувствуя, что это самое трудное из всего, что ей приходилось делать в ее нелегкой жизни, Рози протянула ребенка. Раздалось тихое удовлетворенное ворчанье, когда руки в тенях приняли девчушку. Та взглянула вверх — в лицо, на которое Рози было запрещено смотреть, — и… засмеялась. — Да, да, — прозвучал сладковато-хриплый голос. В нем угадывалось что-то от улыбки Нормана — что-то такое, от чего Рози захотелось кричать. — Да, моя сладкая, там было темно, верно? Темно, и противно, и плохо, о да, мама знает. Испещренные тенями руки подняли ребенка и прижали к розмариновому хитону. Девчушка взглянула вверх, улыбнулась, потом положила головку на грудь матери и снова закрыла глаза. — Рози, — произнесла женщина в хитоне. Голос теперь звучал задумчиво, безумно, но одновременно чарующе. Голос гипнотизера или колдуньи. — Да, — едва прошептала Рози. — Действительно Рози. Рози Настоящая. — Д-да. Наверное. — Ты помнишь, что я говорила тебе перед тем как ты пошла вниз? — Да, — сказала Рози. — Очень хорошо помню. — Ей хотелось это забыть. — Что я сказала? — с нетерпением спросила Роза Марена. — Что я говорила тебе, Рози Настоящая, повтори! — «Я отплачу». — Да. Я отплачу. Тебе было жутко там, внизу, в темноте? Тебе было плохо, Рози Настоящая? Рози тщательно обдумала ее слова. — Плохо, но, мне кажется, хуже всего был ручей. Я хотела выпить той воды. — Многое в жизни ты хотела бы забыть? — Да. Многое. — Твоего мужа? Она кивнула. Женщина со спящим ребенком на груди заговорила со странной, спокойной уверенностью, которая обдала холодом сердце Рози: — Ты разведешься с ним. Рози хотела что-то сказать, но, не найдя слов, промолчала. — Мужчины — звери, — спокойно продолжила Роза Марена. — Некоторых можно усмирить, а потом приручить. Некоторых нельзя. Когда мы наткнемся на такого, которого нельзя усмирить и приручить — хищного, кровожадного зверя, не способного измениться, — стоит ли нам испытывать чувство, будто нас оскорбили или обманули? Стоит ли нам сидеть на обочине дороги — или в кресле-качалке у постели, — и проклинать свою судьбу? Нет, поскольку колесо судеб вращает мир, тот человек, который лишь проклинает свою судьбу, будет раздавлен его ободом. С кровожадными хищниками, которых не удается приручить, следует расправляться. И мы должны это делать с легким сердцем. Потому что следующий зверь, скорее всего, окажется способным воспринять ласку. Билл не зверь, подумала Рози. Однако она никогда не посмеет произнести такое вслух в присутствии этой женщины. Слишком легко было представить себе, насколько эта женщина безумна. — В любом случае звери будут драться, — сказала Роза Марена. — Это их способ общения — опустив головы, нестись друг на друга, чтобы попробовать, крепки ли у них рога и остры ли зубы. Ты понимаешь? Рози вдруг подумала, что понимает сказанное женщиной, и это испугало ее. Она поднесла пальцы ко рту и дотронулась до своих губ. Они были сухими и горячими. — Нет, никакой драки не будет, — сказала она. — Никакой драки не будет, потому что они не знают друг про друга. Они… — Звери будут драться, — повторила Роза Марена, а потом протянула что-то Рози. Потребовалось мгновение, чтобы та поняла: это золотой обруч, который она носила над правым локтем. — Я… я не могу… — Возьми, — произнесла женщина в хитоне с неожиданным раздражением. — Возьми! Возьми же! И не хнычь больше! Ради Бога, прекрати свое тупое овечье блеяние! Рози протянула дрожащую руку и взяла обруч. Хотя тот и был только что на теле женщины, на ощупь он оказался холодным. «Если она предложит мне надеть его, я не знаю, что я сделаю», — подумала Рози. Но Роза Марена ничего больше не сказала. Вместо этого она вытянула свою покрытую пятнами руку и указала на оливковое дерево. Мольберт исчез, и картина — как и та, что была в ее комнате, — выросла до невероятных размеров. Кроме того, она изменилась. На ней по-прежнему была изображена ее комната на Трентон-стрит, но теперь там не было Рози, стоявшей лицом к двери. Комната погрузилась в темноту. Лишь прядь светлых волос и одно голое плечо виднелись над одеялом на кровати. «Это я, — с удивлением подумала Рози. — Это я там сплю и вижу этот сон». — Ступай, — сказала Роза Марена и дотронулась до ее затылка. Рози сделала шаг к картине, главным образом для того, чтобы избежать прикосновения этой холодной и жуткой руки. Сделав этот шаг, она поняла, что до нее доносятся звуки — очень слабые — уличного движения. Кузнечики прыгали вокруг ее ступней и щиколоток в высокой траве. — Ступай, Рози Настоящая. — Спасибо за то, что спасла моего ребенка. — Нашего ребенка, — сказала Рози и тут же ужаснулась. Человек, осмелившийся поправить эту сумасшедшую женщину, сам должен был быть ненормальным. Но когда женщина в пурпурно-красном хитоне заговорила, в ее голосе прозвучало не раздражение, а сочувствие: — Да, да, если хочешь — нашего ребенка. Теперь ступай. Помни то, что должна помнить, и забудь то, что тебе надо забыть. Береги себя, когда очутишься вне пределов моей защиты. «Еще бы, — подумала Рози. — Больше я к тебе никогда не приду, можешь не сомневаться. Это было бы все равно…» Мысль оборвалась, как только она увидела, что женщина на картине приподнялась в постели и натянула одеяло на голое плечо. Не картина. Уже нет. Окно. — Ступай, — мягко сказала женщина в красном одеянии. — Ты хорошо справилась с поручением. Уходи, пока она не передумала. Рози шагнула к картине, а за ее спиной Роза Марена снова заговорила — на этот раз не сладким и не хрипловатым, а громким и жестким голосом: — И помни: я отплачу! От этого неожиданного крика Рози зажмурилась и рванулась вперед, решив, что женщина в хитоне забыла об услуге, которую оказала ей Рози, и хочет убить ее. Она споткнулась обо что-то (может быть, о нижний край картины?) и почувствовала, что падает. Успела только понять, что переворачивается в каком-то сальто-мортале, а потом погрузилась в темноту. Во тьме ей казалось, что она слышит какой-то зловещий звук — монотонный и отдаленный, но приближающийся. Может быть, звук поездов в туннелях под Центральным вокзалом, может, ворчанье грома. Или это бык Эриний несется в глубине своего лабиринта с опущенной головой и короткими острыми рогами, режущими воздух. Потом звук умолк, и наступила холодная, немая мгла. 11 Это состояние длилось, наверное, вечность. Потом безжалостный звон будильника выдернул ее из сна. Рози вскочила, пытаясь уцепиться руками за воздух и бормоча слова, навеянные ей ночным кошмаром: «Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня! Не заставляй!» Она увидела кремовые стены, диванчик с претензией на роскошь, свет, проникающий в комнату из окна, и ухватилась за эти реалии, чтобы закрепиться среди них. Кем бы она ни была и что бы с ней ни происходило в ее снах, теперь она снова стала Рози Мак-Клендон, одинокой женщиной, зарабатывающей на жизнь звукозаписью романов для массового читателя-слушателя. Она долгое время жила с плохим человеком, но бросила его и встретила хорошего. Она жила в комнате дома № 897 по Трентон-стрит, второй этаж, в конце коридора, с чудесным видом на Брайант-парк. Да, и еще одно. Она больше никогда в жизни не съест горячую сосиску длиной в фут, особенно с кислой капустой. Кажется, эта еда не для нее. Она не могла вспомнить, что ей снилось («Помни то, что ты должна помнить, и забудь то, что тебе надо забыть»), но она знала — это началось с того, что она вошла в эту чертову картину, как Алиса — в Зазеркалье. Несколько секунд Рози просидела, не двигаясь и обживая мир Рози Настоящей так, как только могла, а потом потянулась к безжалостному будильнику. Вместо того чтобы схватить и выключить его, она сбила его на пол. Он валялся там, не прекращая свой пронзительный дурацкий звон. — Хватит трезвонить, я проснулась, — дружелюбно сказала она будильнику и снова обрадовалась своим светлым волосам, которые видела уголком глаз, столь не похожим на те, что были у этой послушной мышки-норушки, Розы Дэниэльс. Она нагнулась, ухватила будильник, нащупала большим пальцем рычажок, выключающий звонок, а потом вздрогнула от неожиданности. Грудь, которой коснулся холодный металл будильника, была голой. Она выключила будильник и снова уселась на кровати, все еще держа его в левой руке. Сбросила простыню и одеяло. На ней ничего не было.