— Кто это там разговаривает в задних рядах?! — строго и громко сказала миссис Дуглас. — Прекратить сейчас же. Минут десять стояла тишина, ученики оставались все в тех же сосредоточенных позах, мирно склонив головы над экзаменационными листами, пахнувшими лиловыми чернилами. Затем с другого ряда снова донесся шепот Генри, слишком тонкий, едва слышимый, от которого у Бена пробежал мороз по коже: — Все, урою, жирный! 3 Бен получил свой табель и вышел из класса. Если одиннадцатилетние толстяки поклоняются каким-то богам, то Бен благодарил богов, что Генри Бауэрс не вышел из класса прежде его, а мог бы: по алфавиту его могли отпустить раньше, тогда бы он подстерег Бена где-нибудь на улице. Бен не помчался по коридору, как другие дети. Он мог бы пуститься бегом, и довольно быстро для его габаритов, но он остро сознавал, каким смешным он показался бы со стороны. Бен двинулся быстрым шагом и выбрался из прохладного, пахнущего учебниками коридора на яркое июньское солнце. На мгновение он подставил лицо лучам, радуясь солнечному теплу и свободе. До сентября, казалось, миллион лет. По календарю, конечно, вовсе не миллион, но календари все врут. Лето продлится дольше, чем число летних дней, и это лето его, Бена. Он чувствовал себя высоким, как деррийская водонапорная башня, и необъятным, как Дерри. Кто-то толкнул его, и довольно сильно. Приятные мысли о предстоящем лете рассеялись, Бен еле удержал равновесие. Стремительно перебирая ногами по ступеням крыльца, он схватился за железные перила, и вовремя, а то бы грохнулся вниз. — Прочь с дороги, боров. — Это был Виктор Крис. Волосы, зачесанные, как у Элвиса Пресли, поблескивали бриолином. Крис сошел по ступеням и двинулся по дорожке к школьным воротам. Руки в карманах джинсов, воротник рубашки приподнят, как капюшон, тяжелые тупоносые ботинки цокают по асфальту. Сердце у Бена все еще колотилось от испуга. Он увидел, что на другой стороне улицы стоит Белч Хаггинс с окурком в зубах. Он поприветствовал Виктора, протянул ему сигарету. Виктор сделал затяжку и передал бычок Белчу, затем показал рукой на то место, где стоял Бен, а стоял он как раз посредине лестницы. Виктор что-то проговорил Белчу, и они разошлись в разные стороны. Лицо Бена вспыхнуло яркой краской. От этих типов не спрячешься. Прямо-таки судьба. — Тебе здесь, что, так понравилось, что ты готов простоять на лестнице всю ночь? — послышался голос рядом. Бен повернулся и снова залился румянцем. Это была Беверли Марш. Пышные золотисто-каштановые волосы ослепительным облаком раскинуты по плечам, милые серо-зеленые глаза. Свитер, изношенный, с дырками на шее, был таким же мешковатым, как бумажный спортивный свитер Бена. До того мешковатый, что даже не видно ее груди. Но Бен не придавал этому значения: когда любовь приходит раньше половой зрелости, она накатывает такими чистыми и мощными волнами, что устоять невозможно, да Бен и не пытался противиться своему чувству. Он испытывал неизъяснимый, глупый восторг, и это его сильно смущало, он чувствовал себя неловко как никогда… и в то же время, бесспорно, это было блаженное состояние. От безысходных эмоций и ощущения опьяненности кружилась голова, но вместе с тем это было чудесное чувство. — Нет, — хрипловатым голосом отозвался он. — Не собираюсь. — Широкая, глуповатая улыбка расползлась по его лицу. Он понимал, какой идиотский, наверное, у него вид, но ничего не мог поделать с этой улыбкой. — Ну ладно. Уф, отмучились. Каникулы. Слава Богу! — Желаю тебе… — прохрипел Бен, пришлось откашляться, он побагровел. — Желаю тебе хорошо провести время, Беверли. — Тебе тоже, Бен. До осени. Она быстро сошла по ступенькам, влюбленные глаза Бена не упустили ничего: яркую клетчатую юбку, рыжие локоны, подпрыгивающие на вороте свитера, молочно-белый цвет лица, небольшой заживающий шрам на ноге, последняя деталь вызвала у него столь мощный прилив чувства, что он даже схватился за перила, а то бы не удержал равновесия. Это чувство было огромным, невыразимым и, по счастью, недолгим; быть может, это был первый сексуальный сигнал, ничего не значащий для тела, поскольку эндокринные железы еще не пробудились, и в то же время этот сигнал был ярок, как летняя молния. Заметил Бен и золотистый браслет на запястье, сверкающий на солнце. У него невольно вырвался какой-то слабый звук. Бен сошел по ступенькам, как слабосильный старик, и стал у подножия крыльца. Он видел, как Беверли повернула налево и исчезла за высокой живой изгородью, которая отделяла школьный двор от тротуара. 4 Он простоял так совсем недолго. Мимо опрометью проносились школьники, что-то крича на ходу. Бен вспомнил про Генри Бауэрса и поспешно завернул за угол. Он пересек игровую площадку для младших школьников, но и тут не мог удержаться, чтобы не покачать цепи качелей и не послушать их скрип. Он вышел из других ворот, поменьше, чем главные, и, оказавшись на Чартер-стрит, повернул налево. Он ни разу не оглянулся на каменный мешок, где он провел за последние девять месяцев все дни, не считая суббот и воскресений. Бен сунул табель в задний карман джинсов и принялся насвистывать. На нем были кеды, совсем еще не разношенные: едва ли он прошел в них расстояние в восемь кварталов. Последний урок кончился в начале первого, мама придет домой только в шесть: по пятницам она ходила на распродажу. Итак, день в его полном распоряжении. Бен спустился по улице в парк Мак-Кэррон и какое-то время сидел под деревом, тихо шепча: «Я люблю Беверли Марш». И каждый раз, когда он это произносил, он чувствовал удивительную, головокружительную легкость и романтическую приподнятость. В какой-то момент, когда в парк забрела стайка ребят и принялась подыскивать себе поле для игры в бейсбол, Бен, дважды прошептав: «Беверли Марш», уткнулся лицом в траву и лежал так до тех пор, пока прохлада земли не остудила его пылающих щек. Затем он поднялся, пересек парк и вышел на Костелло-авеню. Еще несколько кварталов — и он доберется до публичной библиотеки, конечной цели своего маршрута. Бен был уже на краю парка, когда его окликнул шестиклассник Питер Гордон: «Эй, сисястый. Играть хочешь? Нам правый крайний нужен». Последовал взрыв хохота. Бен поспешил удалиться, уткнув подбородок в ворот свитера, точно черепаха в свой панцирь. И все же он считал, что хорошо отделался: эта кодла могла бы пуститься за ним вдогонку, прогнать прочь или еще хуже — вывалять его в грязи и хохотать, глядя, как он плачет. Сегодня они просто увлечены игрой. Бен благополучно избавился от неприятного общества и двинулся по своему маршруту. Пройдя три квартала по Костелло-авеню, он заметил под живой изгородью нечто интересное, во всяком случае, сулящее прибыль. Из старого бумажного пакета выглядывало стекло. Бен подцепил пакет ногой и выволок на тротуар. Какая удача! В пакете лежали четыре пивные бутылки и четыре большие из-под содовой. Большие — по пять центов, из-под «Рейнгоулда» — по два. Итого, двадцать восемь центов, и это под какими-то кустами! Золотая находка! «Надо же, повезло», — радостно думал Бен, не задумываясь о том, как проведет остаток дня. Он снова двинулся в путь, придерживая пакет снизу, чтобы тот не прорвался. Через квартал находился рынок, и Бен завернул туда. Он сдал бутылки, получил деньги и большую часть потратил на конфеты. Бен стал у кондитерской, слушая забавный, похожий на храп скрип двери. Он купил пять красных карамелей с кремом и ликером и пять черных (по центу за две штуки), коробку леденцов, коробку «Ликем Эйд» и коробку «Пез». Бен вышел из магазина с коричневым свертком и четырьмя центами в правом кармане новеньких джинсов. Он посмотрел на сверток со сладостями, и тут у него в голове забрезжила мысль: «Если он и дальше будет так налегать на еду, Беверли Марш не захочет на него смотреть». Но эта мысль была неприятна, и он ее отогнал. Без особых усилий. Он привык отгонять от себя неприятные мысли. Если бы кто-нибудь спросил у него: «Тебе не одиноко, Бен?», он бы посмотрел на того с искренним удивлением. Бен никогда не задавался таким вопросом. Друзей у него не было, зато были любимые книги, много автомоделей и огромный набор «Конструктор» с игрушечными бревнами фирмы «Линкольн» — строй, конструируй все что угодно. Мама как-то поглядела и ахнула: у сына получалось даже лучше, чем на чертежах, настоящих чертежах. Бен надеялся, что в октябре ко дню рождения ему подарят «Суперконструктор». Можно собрать часы — и они как настоящие будут показывать время, можно собрать машину, и она будет идти. Одиноко ли ему? Он мог бы спросить в ответ с искренним удивлением: «Чего-чего?» Слепой от рождения ребенок не знает, что он слепой, пока ему об этом не скажут. Но и тогда у него возникает весьма туманное представление о слепоте; только слепые, обретшие зрение, по-настоящему понимают, что такое слепота. Бен не сознавал, что такое одиночество — им просто никогда не владело это чувство. В других условиях он, быть может, понял бы, но одиночество, окружившее его жизнь, не проникало в его душу. Беверли была его сладкой мечтой, но конфета была сладкой реальностью. Конфета была его другом. Отогнав от себя враждебную мысль об одиночестве, Бен продолжил путь как ни в чем не бывало. Еще на полдороге к библиотеке он съел все конфеты, купленные на рынке. Он хотел было приберечь несколько горошин «Пез» на вечер. Сидя перед телевизором, он любил заряжать ими пластмассовый пистолет и одну за другой запускать себе в рот, слушая приятный звук пружины: самоубийство сахарными пулями. Вечером по телевизору будут «Парящие птицы», где бесстрашного вертолетчика играет Кеннет Тоуби, а затем покажут «Бредень», где все события непридуманные, только изменены имена бандитов и полицейских. А после любимый его боевик, лучший боевик всех времен и народов — «Ночной патруль». Какие актеры! Один Бродерик Крофорд чего стоит! Любимый герой Бена. Быстрый, ловкий, никому не дает спуску и, что самое главное, Бродерик Крофорд очень толстый. Бен добрался до перекрестка Костелло-стрит и Канзас-стрит и перешел на другую сторону, где располагалась библиотека. Она занимала два здания: одно старое, с каменным фасадом, построенное каким-то лесоторговым бароном еще в 1890 году, и позади него — новое, приземистое, из песчаника; здесь находилась детская библиотека. Соединял два корпуса стеклянный коридор. Почти весь путь Бен смотрел лишь в одну сторону; если бы, достигнув цели, он посмотрел налево, то вздрогнул бы от ужаса. В тени большого старого дуба, на лужайке перед Центральным городским клубом стояли Белч Хаггинс, Виктор Крис и Генри Бауэрс. 5 — Давай его отметелим, — почти задыхаясь, проговорил Виктор. Генри наблюдал, как «толстый падло» пересек улицу; одна походка Бена вызывала у него ненависть: живот перекатывается, голова покачивается взад-вперед, как у китайского божка, зад в новых джинсах толстый, как у девахи. Генри прикинул на глаз, каково расстояние от лужайки до Хэнскома и от Хэнскома до библиотеки. Он подумал, что, вероятно, они успели бы его поймать, прежде чем он скроется за дверями библиотеки, но эта жирная гадина поднимет визг. Они не успеют отметелить этого педераста. Начнут, а тут вмешается какой-нибудь взрослый, а Генри не хотел, чтобы кто-нибудь вмешивался. Миссис Дуглас, сука, объявила, что он, Генри, провалил экзамены по английскому и математике. Перевести-то его она готова, но для этого Генри придется четыре недели летом ходить в школу, чтобы наверстать упущенное. Генри предпочел бы, чтобы его оставили на третий год. В этом случае отец бы его побил, зато всего один раз. А если Генри летом, в разгар полевых работ, на протяжении четырех недель четыре часа в день будет торчать в школе, отец побьет его не один, а, наверное, все десять раз. Генри смирился с уготованным ему мрачным будущим лишь потому, что намерен был отыграться сегодня же после школы на этом маленьком педерасте. Ох, и задаст он ему перцу! — Давай его поймаем, — подхватил Белч. — Подождем, когда он выйдет оттуда. Они видели, как Бен открыл большую наружную дверь и вошел в библиотеку. Затем они сели под дубом, закурили и стали травить анекдоты, поджидая Бена. «Рано или поздно он выйдет из библиотеки», — думал Генри. А когда выйдет, Генри сделает так, что Бен пожалеет, что родился на этот свет. 6 Бен любил библиотеку. Ему нравилось, что здесь всегда так прохладно даже в самые жаркие летние дни, нравилась тишина, нарушаемая только редким шепотом и шелестом страниц, еле слышным стуком фолиантов и библиотечных формуляров да еще шуршанием подшитых газет в зале периодики. Ему нравился особый библиотечный свет, днем солнечный, струящийся в высокие узкие окна, а зимними вечерами, когда на улице завывает ветер, мягкое электрическое свечение красивых неоновых трубок. Ему нравился аромат книг — острый, какой-то сказочный; Бен, бывало, прохаживался мимо стеллажей с книгами, предназначенными для взрослых, созерцая тысячи томов и рисуя в воображении свой неповторимый мир книжных героев. Точно так он ходил по своей улице в конце октября, когда закатное солнце в дымке превращалось в тонкую апельсиновую дольку на горизонте: Бен смотрел на окна домов и думал о том, что за люди живут за этими окнами, как они живут: как они смеются, спорят, ставят в вазы цветы, кормят малышей или своих собак и кошек; он представлял зримо их лица, когда они сидят у телевизора. Ему нравилось, что в стеклянном коридоре, соединявшем библиотеку для взрослых с детской, всегда жарко, даже зимой, исключая разве редкие облачные дни. Миссис Старрет, заведующая детской библиотекой, сказала, что это вызвано парниковым эффектом. Бен был в восторге от этой идеи. Спустя годы он сконструировал Центр связи для Би-би-си — проект и его осуществление вызвали горячие споры, но как бы долго они ни кипели, никто так и не понял, кроме самого Бена, что Центр связи представляет собой не что иное, как стеклянный коридор деррийской библиотеки, с той лишь разницей, что постройка вертикальная, а не горизонтальная. Бену нравилась и детская библиотека, хотя в ней не было и тени того неизъяснимого очарования, какое было во взрослой, с ее винтовыми железными лестницами, до того узкими, что двоим на них было не разминуться — одному приходилось давать задний ход. В детской библиотеке всегда было светло и солнечно, правда, немного шумно, несмотря на развешанные кругом таблички: «Давайте помолчим». В основном шумели в углу, где читали вслух сказки: библиотекарша читала, а маленькие детишки разглядывали картинки. Когда Бен вошел в зал, публичные чтения только что начались. Мисс Дейвис, миловидная библиотекарша, читала детям «Трех козлят». — Чьи это копыта стучат по моему мосту? Мисс Дейвис читала о тролле приглушенным голосом, с рычащими интонациями. Некоторые малыши, прикрыв ладонью рот, прыскали со смеху, но остальные в подавляющем большинстве слушали с необычайно серьезным видом, принимая голос тролля на веру, точно так же, как они верили голосам своих сновидений; в детских сосредоточенных глазах отражалось извечное очарование сказки: победят ли чудовище или же оно съест свою жертву. На стенах повсюду висели яркие плакаты. Вот положительный мальчик старательно чистит зубы, изо рта у него брызжет пена, как у бешеной собаки. Вот плохой мальчик курит, а внизу крупным шрифтом написано: «Хочу часто болеть, когда буду большой. Болеть, как мой папа». Вот чудесная фотография: мириады светящихся в темноте точек, а под ними девиз: «Одна мысль зажигает тысячи свечей». Ральф Эмерсон». Вот зазывный плакат «Вступайте в скауты». Другой плакат утверждает: «Сегодняшние клубы для молодых девушек дают всестороннюю подготовку женщинам завтрашнего дня». Вот афиша Детского театра, что при Центральном городском клубе. И, конечно, плакат, приглашающий детей присоединиться к летней программе внеклассного чтения. Бен был большой энтузиаст этой программы. Вступающие в общество книголюбов получали карту Соединенных Штатов. Затем, после каждой прочитанной книги и непременного доклада по ней, получали полоску липкой бумаги: оближешь ее, наклеишь на карту. На наклейке указан год присоединения того или иного штата США и сообщается, какие президенты вышли из этого штата, если, конечно, таковые были. После того, как ты получишь сорок восемь таких наклеек, карта заполняется, и тебе бесплатно выдают какую-нибудь книгу. Игра стоила свеч! Бен намеревался последовать призыву, изложенному на плакате: «Не теряй времени — занимайся по летней программе внеклассного чтения». Среди яркого, отрадного буйства красок бросается в глаза простой плакат, приклеенный над контрольным столом у выхода из читального зала; никаких фотографий или забавных рисунков, на белом фоне крупным шрифтом написано: «ПОМНИТЕ: В 19.00 — КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС. ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ДЕРРИ». При одном только взгляде на этот плакат у Бена по спине пробежали мурашки. На радостях после получения табеля успеваемости, в тревоге насчет Генри Бауэрса, в беседе с Беверли он совершенно забыл про комендантский час и про убийства, о которых было столько разговоров в городе. Много споров велось о том, сколько всего совершено убийств, но, по общему мнению, начиная с зимы в Дерри произошло по меньшей мере четыре убийства или пять, если считать Джорджа Денбро; многие полагали, что смерть его была случайной. Однако никто не сомневался в злодейском убийстве Бетти Рипсом. Ее нашли неподалеку от водонапорной башни на Аутер Джексон-стрит — труп тринадцатилетней девочки был изуродован до неузнаваемости и вмерз в грязь. Об этом не сообщалось в прессе, ни один взрослый, естественно, не говорил об этом убийстве Бену. Он узнал случайно: подслушал разговор на улице. Примерно через три с половиной месяца после убийства Бетти Рипсом, вскоре после открытия рыболовного сезона, один рыбак в двадцати милях от Дерри выудил из воды нечто, что он поначалу принял за палку. Это была рука, точнее сказать, кисть в четыре дюйма длиной. Все, что осталось от руки, как после выяснилось, руки девушки. Крючок зацепил ее между большим и указательным пальцами. Полиция обнаружила останки Черил Ламоники в семидесяти ярдах вниз по течению ручья. Труп застрял у упавшего в воду дерева, перегородившего ручей прошлой зимой. По чистой случайности весенний паводок не вынес его в Пенобскот, а оттуда — в открытое море. Ламонике было шестнадцать лет. Она была уроженка Дерри, в школу не ходила: три года тому назад она родила дочь. Жила с дочерью у родителей. «Черил бывала иногда психованной, а так в душе она кроткая, добрая, — рыдая, рассказывал в полиции ее отец. — Энди, ее дочь, все спрашивает: «Где мама?» Что ей теперь ответить? Не знаю».