«Представляете, множество голосов. Они гудели одновременно, — сообщил мне старик. У него была своя бензоколонка на Канзас-стрит, и говорил он со мной в перерывах во время работы и скорее, прихрамывая, спешил заправлять баки, проверял масло на счетчиках и вытирал ветровые стекла машин. — Жена рассказывала, что хоть и была напугана, но сразу окликнула странные голоса. Склонившись над раковиной, она прокричала в водосточную трубу: «Кто вы, черт побери? Как вас зовут?» И голоса, представляете, ей ответили. Так она потом уверяла. Среди этого ворчания, лепета, визгов, воя и хохота — чего только оттуда не слышалось! — вдруг раздался слово в слово ответ бесноватого Иисусу Христу: «Имя нам легион». Жена потом года два не подходила к кухонной раковине. И все это время я после двенадцати часов работы, когда горбатился здесь на бензоколонке, придя домой, мыл эту чертову посуду». Он налил себе пепси из автомата и принялся пить, стоя у входа в контору, — семидесятилетний старик в выцветшем рабочем комбинезоне, изборожденный морщинами от уголков глаз до подбородка. «Вы, верно, думаете, что я того, не в своем уме, — произнес он. — Но я вам еще не то скажу. Вы только выключите эту штуковину. Что она крутится!» Я выключил магнитофон и улыбнулся. «Если принять во внимание все то, что довелось мне услышать за последние два года, вам придется немало потрудиться, чтобы доказать, что вы сумасшедший», — возразил я. Старик улыбнулся в ответ, но в улыбке его не было ни намека на юмор. «Так вот, как-то раз я мыл как обычно посуду — было это осенью 1958 года, после того, как все эти голоса угомонились. Жена была наверху в спальне и уже спала. После гибели Бетти — она ведь была у нас единственным ребенком, больше детей нам Господь не дал, — после ее смерти жена большую часть свободного времени спала. Так вот, вытащил я затычку из раковины — вода начала стекать. Знаете, звук бывает, когда мыльная вода идет в трубу? Такое причмокивание раздается. Вот и тут чмокает-чмокает, но я об этом не думаю: думаю, надо бы выйти наколоть в сарае лучины. И только этот звук прекратился, я услышал в трубе голос дочери. Голос Бетти. Ее смех! Ее смех доносился из темноты канализационной трубы. Но смех был какой-то визгливый. Как будто она кричит. Смеется и визжит. Никогда не слышал ничего подобного. Может быть, мне это просто померещилось. Не знаю… Не думаю…» Он вскинул глаза, и мы обменялись взглядами. Свет, падающий в комнату сквозь грязные стекла, еще более старил моего собеседника, отчего он казался древним старцем. Помню, как у меня похолодело внутри от его взгляда. «Думаете, вот заливает, да?» — спросил старик. В 1957 году ему было около сорока лет. Старик, которому Бог даровал единственное чадо — дочь Бетти Рипсом. После Рождества Бетти нашли обмороженной на Джексон-стрит. Живот у нее был распорот, а внутренности выворочены наружу. «Нет, — сказал я. — Вы не заливаете, мистер Рипсом». «Я вижу, вы тоже не лукавите, — с некоторым удивлением проговорил он. — По лицу вашему вижу». Думаю, он намеревался рассказать мне еще что-то, но в этот момент позади нас просигналила машина, подкатившая к бензоколонке. Когда раздался гудок, мы оба вскочили, я слегка вскрикнул. Рипсом заковылял к машине, вытирая на ходу руки. Когда же он возвратился, то посмотрел на меня так, будто я был какой-то сомнительный субъект, только что забредший с улицы. Я попрощался с ним и вышел. Ивс и Баддингер сходятся в оценках еще в одном: в Дерри действительно не все ладно, да и всегда было неладно. В последний раз я встретился с Альбертом Карсоном буквально за месяц до его смерти. Горло у него разболелось еще сильнее, и он мог говорить только шепотом. «Все еще пишете историю Дерри, Хэнлон?» — спросил он. «Да, все еще ношусь с этой идеей», — ответил я, хотя, конечно, я никогда не намеревался браться за такую капитальную работу, и мне кажется, он об этом догадывался. «У вас уйдет на это лет двадцать, — прошептал Карсон. — И никто не будет читать ваш труд. Никто не захочет его читать. Бросьте вы это дело, Хэнлон. — Он помолчал немного, потом добавил: — А знаете, Баддингер покончил жизнь самоубийством». Разумеется, я об этом знал, ведь люди многое болтают, и я научился слушать. Статья в газете «Ньюс» упоминала о его смерти как о несчастном случае при падении. Но «Ньюс» не посчитала нужным упомянуть, что Баддингер упал с унитаза, причем на шее у него была петля. «Вы знаете про цикличность?» — спросил я и посмотрел на него с удивлением. «О да, — прошептал Карсон. — Знаю. Цикл в двадцать шесть — двадцать семь лет. Баддингер тоже знал. Многие из старожилов знают, хотя они об этом ни за что не скажут, даже если вы напоите их допьяна. Бросьте вы это дело, Хэнлон». Он протянул руку с отросшими ногтями, похожую на когтистую птичью лапу. Взял меня за запястье — и я почувствовал по его горячей руке, что все его тело разъедает рак, не щадя ни одной живой клетки: Альберт Карсон был уже не жилец на этом свете, он медленно угасал. «Майкл, — произнес он, — нечего вам ввязываться в это дело. Здесь в Дерри оно кусается, и еще как! Плюньте вы на него». «Я не могу». «Тогда берегитесь! — предостерег он. Умирающий старик внезапно посмотрел на меня глазами ребенка. — Берегитесь!» Дерри. Город, где я родился. Я родился в деррийском роддоме, пошел в деррийскую начальную школу, затем в неполную среднюю на 9-й улице, затем в среднюю. Поступил в Мейнский университет. «Это, конечно, не Дерри, но рядом, рукой подать», — как говорят старожилы. Окончив университет, вернулся в Дерри и стал работать в городской публичной библиотеке. Я провинциал из маленького городка и живу, как многие миллионы людей, провинциальной жизнью. Но… Но: в 1879 году партия лесорубов обнаружила останки своих предшественников, зимовавших в заснеженном лагере в верховьях Кендускига, на краю Пустырей, где мы играли в детстве. Их было девять, тех лесорубов, и все их тела оказались порубленными на куски. Отрубленные головы валялись в стороне, не говоря уже о конечностях — руках и ногах. К стене хижины был прибит гвоздем пенис одной из жертв. Но: в 1851 году Джон Марксон отравил свою семью ядом, а затем сложил тела кругом, сам сел посредине и съел… бледную поганку. Его предсмертные муки продолжались, по-видимому, долго. Городской констебль, обнаруживший трупы, написал в протоколе, что поначалу ему показалось, будто мертвое лицо Джона ухмыльнулось ему. Так и было написано: «У Марксона ужасная улыбка на побелевшем лице». Улыбка на побелевшем лице объяснялась тем, что рот у него был набит кусками бледной поганки. Марксон продолжал поедать гриб, даже когда у него начались предсмертные судороги. Но: в 1906 году в Пасхальное Воскресенье Китченеры, владельцы чугунолитейного завода, стоявшего на месте нынешней аллеи, места отдыха горожан, устроили игры «для всех хороших детей Дерри». Дети, по замыслу устроителей, должны были отыскать подарки в здании огромного завода. Опасные цеха были закрыты, а служащие добровольно дежурили, зорко следя, чтобы ни один юный любитель или любительница приключений не нырнул за воздвигнутое заграждение. В остальных помещениях спрятали пятьсот шоколадных пасхальных яиц в блестящих обертках, перевязанных яркими лентами. По словам Баддингера, на каждого ребенка приходилось по меньшей мере по одному шоколадному яйцу. Дети с визгом и хохотом бегали по безмолвным цехам чугунолитейного завода: они находили пасхальные яйца под огромными самосвалами, в конторе цехового мастера, в ящиках стола, между огромными заржавленными зубьями шестерен, в литейных формах на четвертом этаже; на старых фотографиях эти литейные формы походили на гофрированные формочки для выпечки кекса, только гигантских размеров. За веселой возней наблюдали Китченеры трех поколений: им предстояло затем раздавать призы, что было намечено на четыре часа пополудни, независимо от того, будут ли найдены все шоколадные яйца. Финал наступил за сорок пять минут до раздачи призов: в 15.15 чугунолитейный завод взлетел на воздух. До наступления темноты из-под обломков удалось извлечь семьдесят два мертвых тела. Всего же, как выяснилось потом, погибло сто два человека, из них восемьдесят восемь детей. В следующую среду, пока пораженные этой трагедией горожане скорбели по погибшим, одна женщина нашла у себя на заднем дворе на суку яблони голову девятилетнего Роберта Доухея. Зубы мальчика были все в шоколаде, на волосах — кровь. Он оказался последним из погибших, кого нашли. Восемь детей и один взрослый так и не были найдены. Это была самая страшная трагедия в истории Дерри, страшнее пожара, случившегося в 1930 году, и ее причины так и не удалось выяснить. Все четыре бойлерные были закрыты. Но: убийств в Дерри совершалось в шесть раз больше, чем в любом другом городе Новой Англии с такой же численностью населения. Мои предварительные выводы оказались столь невероятны, что я обратился к специалисту по статистике, который на компьютере сравнил двенадцать самых неблагополучных небольших городов. Показатели убийств в Дерри были несравненно выше. «Должно быть, местные жители отличаются вспыльчивостью и развращенностью нравов, мистер Хэнлон», — так прокомментировал свою диаграмму статистик. Я ничего не сказал ему в ответ. Если бы я стал говорить, то непременно уточнил бы, что это не люди, а нечто, чему нет названия, отличается в Дерри вспыльчивостью и развращенностью. У нас в Дерри исчезают необъяснимо, бесследно в среднем до сорока — шестидесяти детей в год, большей частью подростки. Все полагают, что они бегут из дома. Согласен, некоторые действительно бегут. А в период, который Альберт Карсон, несомненно, назвал бы циклом, показатель пропавших детей резко подскакивает. Так, например, в 1930 году, когда случился пожар, в Дерри бесследно исчезли сто семьдесят детей. И при этом нельзя забывать, что учтены только случаи, о которых было заявлено в полицию. «Ничего удивительного, — сказал мне нынешний начальник полиции, когда я показал ему свои статистические данные. — Это результат Депрессии. Большинству этих детишек, вероятно, надоело хлебать пустой картофельный суп и голодать дома, и они подались на поиски лучшей доли». В 1958 году, согласно полицейским сводкам, в Дерри пропало без вести 127 детей в возрасте от трех до девятнадцати лет. Что, в 1958 году тоже была Депрессия? Я задал этот вопрос начальнику полиции Рейдмахеру. «Нет, — заявил он. — Но люди постоянно кочуют, Хэнлон. Молодые ребята особенно непоседливы. У них прямо-таки зуд в ногах. Вернутся домой поздно со свидания или пьянки, подерутся с родителями, хлопнут дверью — и с концами. Поди их найди». Я показал Рейдмахеру фотографию Чета Лоу из газеты «Ньюс» 1958 года. «По-вашему, этот тоже убежал из дому после того, как пришел поздно и подрался с родителями? Когда он пропал без вести, ему было всего три с половиной года». Рейдмахер с кислым выражением на лице уставился на меня и заметил, что он с большим удовольствием со мной побеседовал, но если у меня нет никакого другого дела, то, прошу извинить, он занят. «Населенный привидениями». «Место корма диких животных». Например, в водосточных трубах регулярно появляются призраки с интервалом 25, 26 и 27 лет. «Место, где животные поедают свою добычу» — там, у канализационного люка, убили Джорджа Денбро. Место, где животные поедают свою добычу. Оно-то и не дает мне покоя. Если произойдет еще убийство, я обязательно обзвоню всех. Мне придется это сделать. А пока что я строю предположения. Тревога не отпускает, гнетут воспоминания — черт бы их побрал! Ах, да, еще одно: я веду дневник. Передо мной стена — стена плача. И я сижу, руки дрожат, и я едва могу писать. Я сижу в опустевшей библиотеке после работы и прислушиваюсь к неясным звукам, раздающимся от темных стеллажей, наблюдаю тени, отбрасываемые неяркими круглыми желтыми лампами. Смотрю, не шевелятся ли они… не меняются ли. Я сижу рядом с телефоном. Берусь за трубку… рука соскальзывает… касаюсь отверстий на циферблате, которые могли бы связать меня со всеми моими друзьями детства. Мы канули во тьму. Выберемся ли мы из нее? Вряд ли. Не дай Бог, мне придется их обзванивать. Не дай Бог. Часть вторая ИЮНЬ 1958 года Мой возраст — на моем лице, Но юным я себя не помню. Уильям Карлос Уильямс Не знаю порой, за что мне взяться. Летом от тоски нет спасения. Эдди Кохрен Глава 4 БЕН ХЭНСКОМ НАПИВАЕТСЯ ВДРЫЗГ