Впрочем, такое узнать невозможно. Ему вдруг пришло в голову, что дело вовсе не в пиве — дело в этой машине. Он провел этот день в компании призраков мертвых — жены и младшего сына. Алан открыл бардачок, чтобы вытащить книжку штрафных талонов — он всегда носил ее с собой, даже когда ездил в Портленд давать показания, — это было нерушимое правило. Рука наткнулась на какой-то цилиндрический предмет, который вывалился на пол. Алан положил книжку на портфель и нагнулся, чтобы подобрать выпавшую вещь. Потом поднес ее к свету уличного фонаря и долго рассматривал, вновь ощущая щемящую боль утраты и горя, скрытую глубоко внутри. Артрит у Полли живет в руках, а у него как будто в самом сердце, и кто скажет, кому из них двоих хуже? Это была банка Тодда. Если бы маленьким мальчикам можно было жить в магазине, то Тодд бы точно поселился в обернском магазинчике «Смешные приколы и розыгрыши». Малыш был очарован копеечной «магией» этих забавных штуковин: хохотунчиками, чихательным порошком, дырявыми стаканами, мылом, придававшим рукам цвет вулканического пепла, пластиковыми собачьими какашками. Эта штука все еще здесь. Они мертвы уже девятнадцать месяцев, а она все еще здесь. Как я ее пропустил? Боже… Алан покрутил банку в руках, вспоминая, как сын упрашивал его, чтобы он разрешил ему купить эту штуковину на свои карманные деньги, и как сам он упирался, цитируя любимое присловье своего отца: дурак и деньги расходятся быстро. И как Энни мягко переубедила его. Ты послушай себя, мистер Волшебник-Любитель. Что еще за пуританские речи?! Нет, как вам это понравится? Как ты думаешь, откуда у мальчика эта страсть ко всяким приколам и фокусам? В моей семье никто никогда не вешал на стену портрет Гудини, да еще в рамочке. Ты хочешь сказать, что сам ни разу не покупал стаканов-непроливаек в дни своей бурной юности? Что ты не отдал бы полжизни за эту «змею в банке с орехами», если бы их продавали тогда? Он что-то мямлил и бурчал — иными словами, вел себя как напыщенный идиот. Наконец ему пришлось прикрыть рукой смущенную улыбку. Но Энни ее все равно заметила. Она всегда все замечала. Это был ее дар… и очень часто — его спасение. Ее чувство юмора — равно как и умение видеть вещи под новым углом и в перспективе — всегда было лучше. Острее. Пусть он купит себе эту банку, Алан. Детство бывает раз в жизни. И потом, это действительно весело. И он позволил Тодду купить эту банку. А… …А через три недели он разлил молоко на сиденье, а еще через месяц он был уже мертв. Они оба были мертвы. Ничего себе! Ты представляешь?! Как летит время, Алан. Но ты не волнуйся! Ты ничего не забудешь, потому что я тебе напомню! Да, сэр! Я буду периодически освежать твою память, потому что это моя работа, а я всегда выполняю свою работу на совесть! На банке было написано: ВКУСНЫЕ ОРЕШКИ — ЖУЙ НА ЗДОРОВЬЕ. Алан снял крышку, и наружу выпрыгнула зеленая змея, сжатая в тугую пружину длиной пять футов. Она ударилась о ветровое стекло и шлепнулась ему на колени. Алан посмотрел на нее, услышал смех своего мертвого сына и заплакал. Это был тихий и опустошенный плач, без драматичных рыданий и всхлипов. Его слезы имели кое-что общее с теми вещами, которые принадлежали его погибшим любимым людям: они не кончались. Их было много, слишком много, и как только ты чуть расслабишься и решишь, что «все, с этим покончено», обязательно найдется что-то еще, что напомнит тебе о твоем неизбывном горе. А потом еще. И еще. Почему он разрешил Тодду купить эту проклятую штуку? Почему он не выкинул ее сразу, а оставил лежать в бардачке? И почему, черт возьми, он до сих пор ездит на этой проклятой машине? Алан достал носовой платок и вытер лицо. Потом медленно уложил змею — дешевую жатую бумагу с металлической пружиной внутри — обратно в поддельную банку с орехами. Закрутил крышку и взвесил банку в руке. Выброси эту дрянь. Но он не мог этого сделать. Во всяком случае — не сегодня. Закинув банку обратно в бардачок — последний прикол, купленный Тоддом в лучшем в мире магазине, — он с силой захлопнул крышку, открыл дверцу, взял с сиденья свой портфель и вышел наружу. Он глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух в надежде, что это поможет. Но не помогло. В воздухе пахло древесными опилками и химикатами — противный запах, который периодически доносился сюда с целлюлозно-бумажного комбината в Румфорде, что в тридцати милях к северу. Надо будет позвонить Полли и пригласить ее в гости — это должно помочь. Очень мудрая мысль! — тут же согласился голос ехидной депрессии. Да, кстати, Алан, ты помнишь, каким счастливым был Тодд, когда купил эту змею? Он испытывал ее на всех подряд! У Норриса Риджвика чуть инфаркт не случился, а ты сам едва не обоссался от смеха. Помнишь? Какой он был живой и веселый! А Энни — помнишь, как она смеялась, когда ты ей рассказал про его проделку? Она тоже была живой и веселой, правда? Разумеется, в самом конце она была уже не такой оживленной, и совсем не веселой, но ты этого не заметил, да? Потому что у тебя были свои заботы. Например, случай с Тедом Бомоном — он никак не шел у тебя из головы. Что там у них произошло, в домике на озере, и как он напился и позвонил тебе, и как потом его жена забрала близнецов и уехала от него… Все это добавило лишних хлопот, а ты и без того зашивался с городскими делами, правильно? Ты был слишком занят, чтобы заметить, что происходит у тебя дома. Жаль! Если бы ты заметил это еще тогда, кто знает, может, они сейчас были бы живы? Я тебе буду об этом напоминать… раз за разом… раз за разом… Договорились? Ну вот и славно! На борту фургона, чуть выше крышки бензобака, была царапина длиной около фута. Она появилась уже после гибели Энни и Тодда? Или все-таки до? Алан не помнил, но это было и не важно. Он провел по ней пальцами и подумал, что надо бы отвести машину в мастерскую к Сонни, чтобы заделать эту царапину. Но с другой стороны, зачем? Почему бы не отогнать эту колымагу в Оксфорд к Гарри Форду и не обменять ее на что-то поменьше? Пробег у нее маленький; получится неплохая скидка… Но Тодд пролил молочный коктейль на переднем сиденье! — возмущенно воскликнул голос у него в голове. Он сделал это, пока был ЖИВ! Алан, старик, как же так? А Энни… — Послушай, заткнись! — сказал Алан вслух. Он подошел к зданию муниципалитета и остановился. Совсем близко ко входу, так близко, что полностью открытая дверь поцарапала бы ему бок, стоял большой красный «кадиллак-севилья». Алану даже не нужно было смотреть на номера. Он и так знал, что это будет: КИТОН 1. Он задумчиво провел рукой по гладкому верху машины и вошел к себе в офис. 2 Шейла Брайхем сидела в застекленной диспетчерской и читала журнал «People», попивая «Yoo-Hoo». Больше в офисе не было никого, кроме Норриса Риджвика. Норрис сидел за старенькой электрической пишущей машинкой и трудился над отчетом — с той болезненной, бездыханной сосредоточенностью, на которую был способен только он и никто другой. Со стороны это смотрелось так: он застывал, вперив взгляд в машинку, потом резко нагибался вперед, как человек, у которого свело живот, и обрушивал на клавиши град энергичных ударов. После этого он опять замирал в скрюченном положении, читал только что напечатанное и тихо охал. Потом раздавалась серия звуков типа: Щелк-хрусь! Щелк-хрусь! Щелк-хрусь! — это значило, что Норрис долбит по корректирующей ленте и исправляет ошибки (в среднем у него уходит одна лента в неделю). Потом он опять выпрямлялся, впадал в трехсекундный ступор, и весь цикл повторялся по новой. По прошествии примерно часа Норрис опускал готовый отчет в лоток «входящие документы» на столе у Шейлы. Иногда — с периодичностью раз или два в неделю — отчет получался вполне даже связным. Норрис поднял глаза и улыбнулся Алану. — Привет, босс, как дела? — Ну, ближайшие две-три недели Портленд мне не грозит. Происшествия были? — Не, все как обычно. Алан, у тебя глаза красные, как у черта. Опять курил свой дурацкий табак? — Ха-ха, — кисло сказал Алан. — Я пропустил пару пива с парочкой копов, а потом тридцать миль таращился на фары встречных машин. Аспирин, кстати, найдется? — Всегда наготове. Ты же знаешь. Нижний ящик стола представлял собой личную аптеку Норриса. Норрис открыл его, откопал гигантскую бутылку каопектата с земляничным вкусом, уставился на наклейку, помахал головой, бросил бутылку обратно в ящик, порылся еще минут пять и наконец извлек упаковку настоящего аспирина. — У меня для тебя работа, — сказал Алан, высыпав на ладонь две таблетки аспирина. Вместе с таблетками на руку осело немного пыли, и он подумал, почему от простого аспирина бывает значительно больше пыли, чем от фирменного. А еще он подумал, что, если так пойдет и дальше, он точно сойдет с ума. — Нет, Алан. Мне еще надо заполнить две формы Е-9, а потом… — Остынь. — Алан подошел к баку с водой и вытянул бумажный стаканчик из привинченного к стене цилиндра. Вода забулькала, наполняя стаканчик. — Тебе надо всего лишь встать, пройти через комнату и открыть дверь, через которую я вошел. Это даже ребенок сделает. — Что… — И не забудь свою книжку штрафных талонов, — добавил Алан и проглотил таблетки. Риджвик сразу разволновался: — Твоя вон лежит, рядом с портфелем. — Я знаю. И там она и останется. Сегодня, по крайней мере. Норрис задумчиво посмотрел на него и спросил: — Бастер? Алан кивнул: — Бастер. Снова припарковался на месте для инвалидов. В прошлый раз я ему сделал последнее предупреждение. Глава городского управления Касл-Рока Дэнфорд Китон III, по прозвищу Бастер,[4] как его звали все… кроме муниципальных служащих, желавших сохранить свои места. Когда он находился поблизости, они звали его или Дэн, или мистер Китон. Только Алан, который по своей должности не подчинялся городскому совету, мог позволить себе называть его Бастером прямо в лицо. Впрочем, такое случалось лишь дважды, и оба раза, когда был взбешен. Однако Алан не сомневался, что такие разы еще повторятся. Дэн Китон по прозвищу Бастер был из тех людей, которые просто созданы для того, чтобы бесить других. — Ну чего тебе стоит? — взмолился Норрис. — Сам его оштрафуй! — Не могу. На следующей неделе у меня встреча с чиновниками городской управы насчет выделения ассигнований. — Он уже меня ненавидит, — с отвращением скривился Норрис. — Я это знаю. — Бастер всех ненавидит, кроме своей жены и матери, — сказал Алан. — Впрочем, я не уверен насчет жены. Но факт остается фактом: только в прошлом месяце я семь раз его предупреждал, чтобы он не парковался на нашей единственной площадке для инвалидов. Пора принимать меры. — Ага, предупреждал его ты, а рисковать своим местом буду я. Замечательно. — Норрис Риджвик выглядел как живая иллюстрация к печальному рассказу «Когда с хорошими людьми случаются гадости». — Расслабься, — успокоил его Алан. — Ты налепишь ему на ветровое стекло квитанцию на пятидолларовый штраф. Он придет ко мне и потребует тебя уволить. Норрис застонал. — Я откажусь. Потом он скажет, чтобы я порвал квитанцию. Я опять откажусь. А на следующий день, когда он немного остынет и выпустит пар, я ему уступлю. И когда я приду на следующее заседание по ассигнованиям, он будет мне обязан. — Да, а чем он будет обязан мне? — Норрис, ты хочешь новый импульсный радар или как? — Ну… — А как насчет факса? Мы уже больше двух лет говорим про факс. Да! — завопил деланно оживленный голос у него в голове. Ты начал говорить об этом, когда Энни и Тодд были еще живы, Алан. Помнишь? Помнишь то время, когда они были живы? — Наверное, — сдался Норрис. Он потянулся за своей книжкой штрафных квитанций. У него на лице было написано огроменными буквами: Капитуляция и Уныние. — Молодец, — с наигранной сердечностью отозвался Алан. — Я буду у себя в кабинете. 3 Он закрыл дверь и сразу же позвонил Полли. — Алло? — раздалось в трубке, и он уже понял, что не будет рассказывать ей про свою депрессию. У Полли хватает своих проблем. Для того чтобы это понять, ему достаточно было услышать всего одно слово. Звук «л» в ее «Алло» был слегка смазан. Так случалось, только когда она принимала перкордан — причем больше одной таблетки, — а она принимала перкордан, только когда боль была слишком сильной. Хотя Полли ни разу об этом не говорила, Алан был уверен, что ей становится страшно от одной только мысли о том, что будет, когда эти таблетки перестанут действовать. — Как вы, прекрасная леди? — спросил он, откинувшись в кресле и прикрыв глаза рукой. Аспирин не помог. Голова продолжала болеть. Он подумал, что, может быть, стоит попросить у Полли перкордан. — У меня все хорошо. — Она аккуратно подбирала слова, как бы переходя от одного слова к другому, словно по камушкам через ручей. — Лучше скажи, как ты? У тебя голос усталый. — Я, как всегда, замучен адвокатами. — Алан решил, что сегодня он к ней не заедет. Она, конечно же, скажет: «Да, Алан, приезжай» и будет рада его видеть, но это лишь еще больше ее утомит. — Хочу пораньше лечь спать. Ты не против, если сегодня я не заеду? — Нет, дорогой. Так будет даже лучше. — Что, так плохо?