Когда Брайан возвращался к себе в комнату, чувствуя себя совершенно несчастным, его вдруг охватила ужасная, необъяснимая уверенность: его Сэнди Куфакс пропал. Кто-то украл его прошлой ночью, пока он спал. Из-за этой карточки он стал соучастником убийства, а теперь она пропала. Он пустился бегом, чуть не шлепнулся, поскользнувшись на ковре, и схватил альбом для бейсбольных карточек, лежавший на шкафу. Он так быстро листал страницы, что некоторые сорвались с колец. Карточка — эта карточка — была на месте: узкое лицо Сэнди Куфакса смотрело на Брайана из-под пластикового покрытия на последней странице. Она была на месте. Брайан почувствовал несказанное облегчение. Он достал карточку из кармашка, подошел к кровати и улегся с карточкой в руках. Он не представлял, как можно выпустить из рук такое сокровище. Это все, что он вынес из всего этого кошмара. Единственное. Карточка больше ему не нравилась, но она принадлежала ему. Если бы он мог вернуть к жизни Нетти Кобб и Вильму Ержик, спалив ее дотла, то он уже носился бы по дому в поисках спичек (во всяком случае, он так думал); но он не мог их оживить, а если так, то лишиться карточки и остаться ни с чем было бы совсем уже нехорошо. Брайан вытянул руки, уставился в потолок и прислушался к гулкому голосу Элвиса, который теперь пел «Деревянное сердце». Неудивительно, что Шон сказал, что он плохо выглядит: лицо белое, глаза большие и безразличные, под глазами темные круги. А сердце, наверное, стало совсем деревянным, подумал он. Внезапно новая мысль — совершенно ужасная, жуткая мысль — прорезала тьму вялой апатии с шипящей, мгновенной яркостью метеора: Его же видели! Он сел в постели, с ужасом глядя на себя в зеркальную дверь гардероба. Ярко-зеленый халат! Ярко-красный платок, накинутый на бигуди! Миссис Мислабурски! Мальчик, что там происходит? Не знаю. Наверное, мистер и миссис Ержик ссорятся. Брайан слез с кровати и подошел к окну, почти ожидая увидеть там шерифа Пангборна, подъезжающего к их дому на патрульной машине. Никакого шерифа там не было, но ждать оставалось недолго. Потому что две женщины убили друг друга в смертельной схватке; идет расследование. Миссис Мислабурски будет давать показания. Она скажет, что видела мальчика у дома Ержиков. Этого мальчика, скажет она шерифу, зовут Брайан Раск. Внизу зазвонил телефон. Мать не взяла трубку, несмотря на то что у нее в спальне стоял параллельный аппарат. Она продолжала петь вместе с пластинкой. В конце концов трубку взял Шон. — Кто говорит? Брайан спокойно подумал: Он вытянет из меня все. Я не умею врать, тем более — полицейскому. Я даже миссис Леру не смог соврать, когда ее вазу разбили. Он все узнает, и я сяду в тюрьму за убийство. В этот момент Брайан впервые подумал о самоубийстве. Эти мысли не были ни мрачными, ни романтическими — наоборот, очень спокойными, даже рациональными. В гараже у папы было ружье, и в эту минуту ружье казалось прекрасным выбором. Ружье казалось ответом на все вопросы. — Бра-аинн! К телефону! — Я не хочу говорить со Стэном! — крикнул он. — Скажи, пусть завтра перезвонит! — Это не Стэн! — крикнул в ответ Шон. — Это какой-то мужик. Взрослый. Брайану показалось, что его сердце схватили громадные ледяные руки — схватили и сжали. Вот и все, это звонит шериф Пангборн. Брайан? У меня к тебе несколько вопросов. Серьезных вопросов. Боюсь, что, если ты прямо сейчас не придешь сюда и не ответишь на них, я буду вынужден приехать к тебе сам с ордером на арест. Придется приехать к тебе в полицейской машине. Скоро твое имя появится в газетах, твою фотографию будут показывать по телевизору, и все твои друзья тебя увидят. Тебя увидят и твои мама с папой, и твой младший брат. А когда покажут фотографию, диктор скажет: «Это Брайан Раск, мальчик, который замешан в убийстве Вильмы Ержик и Нетти Кобб». — К-к-кто это? — тонким испуганным голосом крикнул он. — Не знаю! — Шона оторвали от «Трансформеров», и он поэтому злился. — Кажется, его зовут Кроуфикс. Ну, что-то такое. Кроуфикс? Брайан стоял в дверях спальни, прислушиваясь к своему бешено колотящемуся сердцу. На его бледных щеках горели красные пятна, как клоунский грим. Не Круфикс. Куфакс. Сэнди Куфакс позвонил ему по телефону. Правда, Брайан догадывался, кто это на самом деле. Спускаясь по лестнице, он еле передвигал ноги. Телефонная трубка весила не менее пятисот фунтов. — Привет, Брайан, — негромко сказал мистер Гонт. — 3-з-здравствуйте, — тем же срывающимся писклявым голосом отозвался Брайан. — Тебе не о чем волноваться, — сказал мистер Гонт. — Если бы миссис Мислабурски видела, как ты кидаешь камни, она бы не спросила тебя, что ты там делал, правда? — Откуда вы все это знаете? — Брайана вдруг затошнило. — Не важно. Важно, что ты, Брайан, все сделал правильно. То, что должен был сделать. Ты сказал ей, что мистер и миссис Ержик, наверное, ссорятся. Если даже полиция тебя найдет, они будут думать, что ты видел того, кто кидает камни. Они решат, что ты его не видел, потому что он был за домом. Брайан заглянул в гостиную, где стоял телевизор, чтобы убедиться, что Шон не подслушивает. Так и было: брат сидел перед телевизором по-турецки с мешком воздушной кукурузы на коленях. — Я не могу врать! — прошептал он в трубку. — Я всегда попадаюсь! — Не в этот раз, Брайан, — сказал мистер Гонт. — В этот раз ты покажешь себя настоящим чемпионом. Самое ужасное, что и сейчас Брайан подумал, что мистеру Гонту действительно лучше знать. 2 Пока старший сын Коры Раск думал о самоубийстве и тихим, отчаянным шепотом спорил с мистером Гонтом, сама Кора Раск, в домашнем халате, танцевала под Элвиса Пресли у себя в спальне. Только она была вовсе не в спальне. Надевая солнечные очки, которые продал ей мистер Гонт, она тут же оказывалась в Грейсленде. Она танцевала в шикарных залах, пахнущих масляной краской и жареной едой, в залах, где тишину нарушали лишь еле заметный гул кондиционеров (в Грейсленде открывались далеко не все окна; многие из них были забиты и абсолютно все — занавешены), шорох ее собственных шагов по мягким коврам, и Элвис, поющий «Исполнилась моя мечта» своим завораживающим, чудным голосом. Она танцевала под громадной люстрой из французского хрусталя в столовой и возле павлинов из цветного стекла. Она касалась рукой портьер из дорогого синего бархата. Мебель была во французском провинциальном стиле. Стены — кроваво-красного цвета. Потом, как в кино, сменился план, и Кора очутилась в подвале. На одной стене там были вешалки из оленьих рогов, на другой — колонны из золотых дисков, вставленных в рамочку. Третью стену составляли ряды выключенных телевизоров. За длинным изогнутым баром на полках теснились бутылки с лимонадом: апельсиновым, лимонным и мандариновым. На старом проигрывателе щелкнуло устройство для смены пластинок. Новая сорокапятка сменила предыдущую. Элвис запел «Голубые Гавайи», и Кора уплыла в Комнату Джунглей с ее потрясающими божками Тики, диваном с горгульями и зеркалом, украшенным рамкой из перьев, надерганных из грудок живых фазанов. Она танцевала. Она танцевала в темных очках, купленных в «Нужных вещах». Она танцевала в Грейсленде, пока ее старший сын лежал на кровати, смотрел на узкое лицо Сэнди Куфакса и думал о ружьях и алиби. 3 Здание средней школы Касл-Рока представляло собой мрачную груду красного кирпича между почтамтом и библиотекой — напоминание о тех временах, когда городские головы пребывали в непоколебимой уверенности, что школа должна походить на тюрьму. Это здание было построено в 1926 году и служило замечательной иллюстрацией данной мысли. Каждый год город на шаг приближался к решению построить новую школу — с нормальными окнами вместо узких амбразур, с игровой площадкой, которая не выглядела бы как физкультурная зона в колонии, и классами, в которых дети не мерзли бы зимой. Логопедический класс — или класс речевой терапии — Салли Рэтклифф, ко всему прочему, находился в подвале, зажатый между кочегаркой и кладовкой с ее стопками бумажных полотенец, коробками мела, учебниками и бочками с какими-то непонятными вонючими красными опилками. В комнатке стояли учительский стол и шесть парт, и развернуться там можно было с большим трудом, но Салли все равно постаралась сделать это место как можно более приветливым и веселым. Она знала, что большинство детей, ходивших на ее уроки — заики, шепелявые, дислектики, — ненавидели свои дефекты. Их мучили сверстники и дотошно допрашивали родители. И ей совсем не хотелось, чтобы они еще и занимались в унылой и серой обстановке. Итак, на пыльных потолочных трубах висели две передвижные доски, стены были увешаны портретами теле- и рок-звезд, а на дверь был наклеен большой плакат с Гарфилдом. Гарфилд улыбался и говорил: «Если крутой кот вроде меня может болтать всякую чушь, то для тебя это вообще не проблема!» Бумаги и журналы Салли были ужасно запущены, несмотря на то что с начала занятий прошло всего пять недель. Она собиралась посвятить этот день тому, чтобы привести их в порядок, но в четверть второго она сгребла журналы в кучу, запихала обратно в шкафчик и закрыла его на ключ. Она сказала себе, что день слишком хорош для того, чтобы сидеть, скрючившись в подвале, даже если кочегарка через стену столь милостиво затихла. Естественно, это была не вся правда. На этот вечер у Салли были весьма определенные планы. Она хотела вернуться домой, сесть в свое кресло у окна, чтобы солнце заливало ее колени, и помедитировать над чудесной щепкой, купленной в «Нужных вещах». Она все больше и больше убеждалась, что щепка была настоящим, неподдельным чудом — одним из тех маленьких, божественных сокровищ, рассыпанных Господом по поверхности земли, чтобы верующие в Него могли их отыскать. Держать эту щепку в руках было… как выпить стакан свежей, чистой воды из колодца в жаркий день. Держать ее в руках было как насытиться в голод. Держа ее в руках, Салли впадала в экстаз. Но при всем том что-то ее беспокоило. Она спрятала щепку в нижний ящик комода у себя в спальне, под нижним бельем, она всегда запирала входную дверь, когда куда-нибудь уходила, но все равно она страшно боялась, что кто-то вломится в дом и украдет (священную реликвию) ее щепку. Она понимала, что это все глупости: какой вор позарится на старый серый кусок дерева, даже если найдет?! Но если грабитель случайно коснется его… если звуки и видения заполнят его сознание, как они заполняют ее каждый раз, как она сжимает щепку в своем кулачке… …тогда… Поэтому она поедет домой. Переоденется в шорты и майку и проведет час (а может, и больше) в тихой (экзальтации) медитации, ощущая, как пол под ней превращается в медленно вздымающуюся и опадающую палубу корабля, слыша, как животные в трюме мычат, рычат и кукарекают, чувствуя свет и тепло иного солнца, ожидая волшебного момента — она была уверена, что он наступит, этот момент, если она будет держать щепку достаточно долго и будет вести себя очень тихо и очень много молиться, — когда нос громадного деревянного судна с мягким скрежетом коснется вершины горы. Она не знала, почему Бог счел ее достойной, почему он избрал ее из всех верующих мира и благословил ее этим ярким, сияющим чудом, но теперь, когда ОН это сделал, Салли собиралась впитать этот опыт как можно полнее и глубже. Она вышла через боковую дверь и пересекла спортивную площадку, направляясь к школьной автостоянке, — высокая молодая девушка со светлыми волосами и длинными ногами. Эти ноги были неизменным поводом к оживленным спорам в парикмахерской, когда Салли Рэтклифф проплывала мимо в своих мягких туфельках на низком каблуке, обычно с сумочкой в одной руке и Библией, набитой закладками, — в другой. — Иисусе, у этой девчонки ноги растут от шеи, — сказал однажды Бобби Дугас. — Пусть они тебя не волнуют, — ответил Чарли Фортин. — Тебе не светит почувствовать, как они обвиваются вокруг твоей задницы. Она принадлежит Иисусу и Лестеру Пратту. Именно в такой последовательности. И вся парикмахерская взорвалась настоящим, от всей души, хохотом. А снаружи Салли Рэтклифф шла своей дорогой на Библейские курсы для молодежи, которые по четвергам проводил преподобный Роуз, — вся такая сияющая, беззаботная, плотно закутанная в собственную радостную невинность и чистоту. Если бы в тот момент в парикмахерской оказался Лестер Пратт, никаких шуток о ногах Салли и о чем-нибудь еще, что есть у Салли, разумеется, не прозвучало бы. Он заходил туда примерно раз в три недели, чтобы укоротить щетину на своем черепе. Всем, кому это не все равно, было ясно, что Лестер пребывает в непоколебимой уверенности, что Салли пукает духами, а срет петуниями, и не дай вам Бог спорить о подобных вещах с упертым товарищем вроде Лестера. Он был достаточно дружелюбным парнем, но в вопросах Бога и Салли его серьезность не уступала танковой броне. Парень вроде Лестера может запросто оторвать тебе руки и ноги и приставить их заново — другим, более интересным способом. Они с Салли общались довольно тесно, но еще ни разу они не доходили до дела. После этих забав Лестер обычно возвращался домой совершенно разобранный: голова идет кругом от радости, яйца трещат от недосказанности. Он потом долго не спал, мечтая о той ночи (ждать которой осталось недолго), когда ему не нужно будет останавливаться. Иногда он всерьез опасался, как бы не утопить ее, когда они в первый раз по-настоящему сделают ЭТО. Салли тоже с нетерпением ждала свадьбы, когда закончится их воздержание… хотя в последние дни объятия Лестера казались ей уже не такими важными. Она долго решала, стоит ли рассказывать ему о куске дерева со Святой Земли, который она купила в «Нужных вещах», и в итоге решила не говорить. Она расскажет, конечно: чудесами надо делиться. Не поделиться чудом было бы несомненным грехом. Но Салли с удивлением (и некоторым разочарованием) поняла, что каждый раз, когда она представляет, как показывает Лестеру щепку и предлагает ее подержать, чувства ревнивой собственницы берут верх. Нет! — закричал злой детский голос, когда она впервые подумала об этом. Нет, это мое! Для него это совсем не так важно, как для меня! Не так! Придет день, и она разделит с ним это чудо, так же как придет день, и она разделит с ним свое тело — но ни для того, ни для другого время еще не пришло. Этот жаркий октябрьский день принадлежал только ей.