«Солнечные просторы» выглядят роскошно. Элизабет Уэртон – нет. Она в инвалидной коляске, сгорбленная, напоминает Ходжесу «Мыслителя» Родена. Послеполуденный свет вливается в окна, превращая ее волосы в серебряное облако, которое можно принять и за нимб. За окном – идеально ровная зеленая лужайка, на которой несколько старичков играют в замедленный крокет. Для миссис Уэртон крокет в прошлом. Как и возможность выпрямить спину. Когда Ходжес видел ее в последний раз (Пит Хантли сидел рядом с ним, а Оливия Трелони – с матерью), она не была такой сгорбленной. Джейни – неотразимая в белых зауженных слаксах и сине-белой матроске – опускается рядом с ней на колени, гладит скрюченную руку миссис Уэртон. – Как ты сегодня, дорогая моя? – спрашивает она. – Выглядишь ты получше. – Если это правда, Ходжес в ужасе. Светло-синие глаза миссис Уэртон не выражают ничего, даже недоумения. Ходжес разочарован. Но он получил огромное удовольствие от поездки рядом с Джейни, от возможности видеть ее, узнавать о ней все новое и новое, и это хорошо. Значит, бесполезной эту поездку не назовешь. Потом происходит маленькое чудо. Полуслепые глаза старушки становятся ясными, потрескавшиеся губы расползаются в улыбке. – Привет, Джейни. – Она может только чуть приподнять голову, но ее взгляд упирается в Ходжеса. Глаза становятся ледяными. – Крейг. Благодаря разговору во время поездки Ходжес знает, о ком речь. – Это не Крейг, дорогая. Это мой друг. Его зовут Билл Ходжес. Ты его уже видела. – Нет, это вряд ли… – Она замолкает, хмурится, потом добавляет: – Вы… один из детективов. – Да, мэм. – У него и в мыслях нет сказать ей, что он на пенсии. Незачем грузить лишней информацией те клеточки ее мозга, что еще работают. Она хмурится сильнее, морщины углубляются. – Вы думали, что Ливви оставила ключ в автомобиле и тот человек смог его украсть. Она говорила и говорила вам, что не оставляла, но вы ей так и не поверили. Ходжес, как и Джейни, встает на колени около инвалидной коляски. – Миссис Уэртон, теперь я думаю, что мы скорее всего ошибались. – Естественно, ошибались. – Глаза миссис Уэртон смещаются к единственной оставшейся дочери, смотрят на нее из-под обтянутого кожей лба. Только так теперь она и может смотреть. – Где Крейг? – Я развелась с ним в прошлом году, мама. Она задумывается, потом говорит: – Скатертью дорога. – Полностью с тобой согласна. Может Билл задать тебе несколько вопросов? – Почему бы и нет, но я хочу апельсинового сока. И мои таблетки от боли. – Я схожу на сестринский пост, чтобы узнать, пора ли тебе их принимать. – Она смотрит на Ходжеса. – Билл, ничего, что я?.. Он кивает и двумя пальцами показывает: иди, иди. Как только она уходит, Ходжес поднимается, минуя стул для посетителей, направляется к кровати Элизабет Уэртон и садится, сцепив руки между колен. Блокнот у него есть, но записывать он не решается: боится, что это будет ее отвлекать. Какое-то время они молча смотрят друг на друга. Ходжес зачарован серебристым нимбом над головой старушки. Есть признаки того, что утром кто-то из санитарок расчесал ее волосы, но за прошедшее время они вновь распушились. Ходжес этому рад. Сколиоз безобразно согнул ее тело, но волосы прекрасны. Своенравны и прекрасны. – Я думаю, – говорит он, – мы отнеслись к вашей дочери пристрастно, миссис Уэртон. И так и было. Даже если миссис Ти и стала невольным соучастником – а Ходжес не до конца отказался от версии, что она оставила ключ в замке зажигания, – он и Пит сразу записали ее в виноватые. Это так легко, слишком легко, – не верить тому, кого невзлюбил. – Мы исходили из предварительных выводов, которые оказались неверными. За это я прошу у вас прощения. – Вы говорите о Джейни? О Джейни и Крейге? Он ее ударил, вы знаете? Она пыталась заставить его отказаться от наркотика, который он так любил, и он ее ударил. Она говорит, только раз, но я думаю, больше. – Она медленно поднимает руку и постукивает по носу бледным пальцем. – Мать знает. – Речь не о Джейни. Я говорю об Оливии. – Он заставил Ливви отказаться от таблеток. Она говорила, что перестала их пить, поскольку не хотела превратиться в такого же наркомана, как Крейг, но с ней была другая история. Она не могла обойтись без этих таблеток. – Вы говорите об антидепрессантах? – Эти таблетки помогали ей выходить из дома. – Она замолкает, задумавшись. – Были и другие, благодаря им она не трогала все вокруг. У нее возникали странные идеи, у моей Ливви, но она была хорошим человеком. Глубоко внутри она была очень хорошим человеком. Миссис Уэртон начинает плакать. На ночном столике – коробка с бумажными салфетками. Ходжес берет несколько и протягивает старушке, но видит, как сложно той сжать пальцы, и сам вытирает ей слезы. – Благодарю вас, сэр. Ваша фамилия Ходжес? – Ходжес, мэм. – Вы были хорошим. Второй относился к Ливви очень сурово. Она говорила, он смеялся над ней. Смеялся все время. Она видела это в его глазах. Это правда? Если так, ему стыдно за Пита. И стыдно за себя, раз он этого не замечал. – Кто предложил ей отказаться от таблеток? Вы помните? Джейни возвращается с апельсиновым соком и маленьким бумажным стаканчиком, в котором, вероятно, болеутоляющие таблетки матери. Ходжес видит ее краем глаза и вновь двумя пальцами предлагает ей уйти. Не хочет, чтобы внимание миссис Уэртон раздваивалось, и опасается, что таблетки сотрут и без того смутные воспоминания. Миссис Уэртон молчит. И когда Ходжес уже уверен, что ответа не будет, говорит: – Ее друг по переписке. – Она встречалась с ним под «Синим зонтом»? «Под синим зонтом Дебби»? – Она с ним никогда не встречалась. Во всяком случае, лично. – Я хочу сказать… – «Синий зонт» – фантазия. – Ее глаза смотрят на него из-под седых бровей как на идиота. – Он существовал только в ее компьютере. Фрэнки был ее компьютерным другом по переписке. Наверняка это было его ненастоящее имя. Но имена иногда так много значат. Фрэнки. – Это он уговорил ее отказаться от лекарств? – Да, сказал, что она подсела на них. Где Джейни? Мне нужны мои таблетки. – Вернется через минуту. Миссис Уэртон какое-то время размышляет, уставившись в колени. – Фрэнки говорил, что принимал те же таблетки и из-за них сделал… то, что сделал. Сказал, что ему стало лучше после того, как он перестал их принимать, и он знает, что поступил неправильно. Сожалел о том, что нельзя все вернуть назад. Так он говорил. И о том, что такая жизнь не стоит того, чтобы жить. Я говорила Ливви, что она должна перестать с ним общаться. Я говорила, что он плохой. Что он – отрава. И она сказала… Слезы потекли вновь. – Она сказала, что должна его спасти. На этот раз, когда Джейни появляется на пороге, Ходжес кивает. Она кладет две синие таблетки в приоткрытый рот матери и дает ей глоток апельсинового сока. – Спасибо, Ливви. Ходжес видит, как Джейни сначала морщится, потом улыбается: – Всегда рада помочь, дорогая. – Она поворачивается к Ходжесу. – Я думаю, нам пора, Билл. Она очень устала. Он тоже это видит, но не хочет уходить. Чувствует, что узнал еще не все. По крайней мере одно яблоко осталось на ветке. – Миссис Уэртон, Оливия говорила о Фрэнки что-нибудь еще? Потому что вы правы. Он плохой. Я хочу найти его до того, как он причинит вред кому-то еще. – Ливви никогда бы не оставила ключ в своем автомобиле. Никогда. – Элизабет Уэртон сидит, согнувшись, в инвалидной коляске, человек-скобка в синем махровом халате, не подозревая о серебристом нимбе над головой. Палец поднимается снова: наставительно. – Собака, которая у нас жила, больше не блевала на ковер. Только один раз. Джейни берет Ходжеса за руку, произносит одними губами: – Пошли. Давние привычки умирают медленно, и когда Джейни наклоняется и целует мать в морщинистую щеку, а потом в уголок пересохшего рта, Ходжес произносит знакомые слова: – Спасибо, что нашли время, чтобы побеседовать со мной, миссис Уэртон. Вы мне очень помогли. Они уже у двери, когда миссис Уэртон говорит громко и четко: – Она бы не покончила с собой, если бы не призраки. Ходжес разворачивается. Рядом Джейни Паттерсон застывает с широко раскрытыми глазами. – Какие призраки, миссис Уэртон? – Один – младенец. Бедняжка погибла вместе с остальными. Ливви ночами слышала, как малышка плакала и плакала. Она говорила, что ее звали Патриция. – В своем доме? Оливия слышала плач в своем доме? Элизабет Уэртон удается чуть кивнуть: – И ее мать. Иногда ее мать. Ливви говорила, что мать малышки обвиняла ее. Согнутая старушка смотрит на них с кресла. – Она кричала: «Почему ты позволила ему убить мою малышку?» Из-за этого Ливви покончила с собой. 8