Попал в одну больницу на скорой помощи «Службы спасения Кливс-Миллс», думал Джонни, а в другую еду на «кадиллаке». Но никакого беспокойства он при этом не испытывал. Он просто мчался по шоссе, а все переживания, связанные с матерью, его новым даром и людьми, пытавшимися влезть ему в душу (Он сам напросился… Не надо до меня дотрагиваться, ладно?), отодвинулись на задний план. Вейзак молчал и только изредка вторил музыке, негромко мурлыкая. Джонни смотрел на звезды и шоссе, почти пустынное в столь поздний час. Казалось, ему нет конца. В Огасте они проехали контрольный пост, где Вейзак оплатил проезд по платной дороге, и замелькали новые города: Гарднер, Саббатус, Льюистон. Почти пять лет. Дольше, чем иные преступники проводят в тюрьме за убийство. Джонни уснул. И ему приснился сон. – Джонни, – молила его мать во сне, – Джонни, помоги мне исцелиться! Она была в нищенских лохмотьях, в лице ни кровинки, и ползла к нему по брусчатке. Колени окровавлены, в жидких волосах кишат вши. Она протягивала к нему дрожащие руки. – Господь наделил тебя силой. Это большая ответственность. И большое доверие, Джонни. Не подведи Его! Он взял ее за руки и произнес: – Духи, оставьте эту женщину! Она поднялась. – Исцелилась! – закричала она с каким-то зловещим торжеством. – Исцелилась! Мой сын исцелил меня! Восславим его земные деяния! Джонни пытался возразить, объяснить ей, что не хотел ни вершить славных дел, ни исцелять, ни говорить на неведомых языках, ни предсказывать будущее, ни находить потерянные вещи. Он пытался сказать все это, но язык не слушался его. А мать обошла Джонни и стала быстро удаляться по мощенной булыжником мостовой, всем своим видом выражая раболепие и вместе с тем вызов. Ее громкий голос звучал как набат: – Спасена! Спаситель! Спасена! Спаситель! И вдруг Джонни с ужасом увидел за ней толпы из тысяч, нет, миллионов людей – искалеченных, обезображенных, испуганных. Среди них он заметил грузную журналистку, которая спрашивала о кандидате от демократов на выборах 1976 года. Одетый в комбинезон фермер с бесцветными глазами протягивал фотографию сына – улыбающегося молодого человека в летной форме, пропавшего без вести в Ханое, – и хотел знать, жив ли он. Похожая на Сару молодая заплаканная женщина держала на руках младенца – его огромная голова была испещрена венами, что предвещало скорую смерть. Старик со скрюченными от артрита пальцами и многие, многие другие. Стоя в бесконечной очереди, они были готовы терпеливо ждать своего часа. Это море людского горя его самого сведет в могилу. – Спасена! – доносился настойчивый голос матери. – Спаситель! Спасена! Спаситель! Джонни пытался сказать, что не может дать им ни исцеления, ни спасения, но прежде чем он успел произнести хоть слово, первый взял его за плечи и встряхнул. Джонни действительно трясли. Он открыл глаза: его будил Вейзак. Салон машины заливал яркий оранжевый свет, искажая доброе лицо доктора. Джонни решил, что все еще спит и кошмар продолжается, но тут заметил, что источник света – фонари на стоянке. Судя по всему, их заменили, пока он лежал в коме. Теперь они излучали не холодный белый свет, а непонятный оранжевый, ложившийся на кожу как краска. – Где мы? – спросил он, с трудом ворочая языком. – Около больницы, – ответил Сэм. – Камберлендской больницы общего профиля. – Понятно. Хорошо. Он выпрямился на сиденье. Перед глазами еще мелькали обрывки сна. – Вы готовы пойти? – спросил Вейзак. – Да. Они шли по стоянке под стрекотание летних сверчков. В темноте кружились светлячки. Все мысли Джонни занимала мать, однако он все же заметил чарующую прелесть ночи и нежное прикосновение легкого ветерка. Его радовал здоровый воздух, словно наполнявший силой. При сложившихся обстоятельствах это ощущение казалось почти кощунственным, но именно «почти», и оно не отпускало его. 2 Эрб шел по коридору им навстречу, и Джонни заметил, что отец в старых брюках, ботинках на босу ногу и пижамной куртке. Это свидетельствовало о том, что все произошло неожиданно, и сказало больше, чем Джонни хотелось знать. – Сынок! – Эрб пытался что-то добавить, но не смог. Он весь как-то съежился и казался меньше ростом. Джонни обнял отца, и тот заплакал, уткнувшись ему в плечо. – Пап, не надо. Все хорошо, пап, все в порядке. Отец обнял Джонни и никак не мог успокоиться. Вейзак отвернулся и разглядывал невыразительные акварели местных художников, развешанные по стенам. Эрб вытер глаза. – Видишь, так и приехал в пижаме. До «скорой» было время переодеться, но я об этом даже не подумал. Наверное, совсем выжил из ума. – Нет, пап, не выжил. – Ладно… – Эрб пожал плечами. – Тебя привез доктор? Очень любезно с вашей стороны, доктор Вейзак. – Ерунда. Джонни и Эрб прошли в маленькую приемную и сели. – Пап, она… – Угасает, – ответил Эрб. – Она в сознании, но угасает. Спрашивала про тебя, Джонни. Мне кажется, ее держит только то, что она хочет дождаться тебя. – Это я виноват, – сказал Джонни. – Это все из-за ме… Он умолк, почувствовав резкую боль, и изумленно уставился на отца – тот схватил его за ухо и вывернул. А за минуту до этого плакал у него на груди! Отец прибегал к этому, наказывая Джонни за самые серьезные проступки. Джонни вспомнил, что последний раз отец драл его за уши, когда ему было лет тринадцать. Он залез в их старенький «рэмблер» и случайно нажал на сцепление. Машина покатилась под горку и врезалась в сарай за домом. – Никогда не смей так говорить! – воскликнул Эрб. – Пап, ты что?! Эрб отпустил ухо сына, и уголки его губ тронула улыбка. – Забыл, наверное, как тебя драли за уши? И решил, что я тоже? И не надейся, Джонни! Джонни все так же изумленно смотрел на отца. – Не смей винить себя! – Но она же смотрела этот чертов телевизор… – Да, новости. Она пришла в исступленное возбуждение… а потом вдруг оказалась на полу и стала хватать воздух ртом, как выброшенная на берег рыба. – Эрб наклонился поближе к сыну. – Врач, конечно, ничего толком не говорит, но спросил у меня насчет «героических усилий». Я не стал ему ничего рассказывать. Она, по-своему, сама совершила грех – вообразила, что знает замысел Божий. Поэтому не смей винить себя за ее ошибку. – В глазах Эрба снова заблестели слезы. – Бог – свидетель: я любил ее всю жизнь, но в последние годы мне было ох как непросто. Может, оно и к лучшему. – Я могу увидеть ее? – Да, она в конце коридора, тридцать пятая палата. Тебя там ждут, и она тоже. И вот еще что, Джонни. Соглашайся со всем, что она скажет, и ни в чем не перечь. Не дай… умереть ей с мыслью, что все было напрасно. – Конечно. Ты со мной? – Не сейчас. Позже. Джонни кивнул и направился по коридору. На ночь свет приглушили, и сейчас короткое мгновение мягкой и ласковой ночи казалось далеким прошлым, а приснившийся кошмар – очень близким. Палата 35. На маленькой карточке, пришпиленной к двери, значилось: «Вера Хелен Смит». А он знал, что ее второе имя Хелен? Наверное, хотя точно припомнить не мог. Но зато помнил другое. Как жарким летним днем они гуляли по пляжу «Оулд Орчад», и мать, веселая и радостная, принесла ему мороженое, обернув его носовым платком. Как он с отцом и матерью играл в карты на спички. Потом, когда религия стала занимать в жизни Веры все больше места, она запретила держать карты в доме даже для криббиджа. Джонни помнил, как однажды его ужалила пчела, и он прибежал к ней, ревя во все горло, а она поцеловала опухшее место, вытащила пинцетом жало и обмотала ранку бинтом, смоченным в питьевой соде. Джонни толкнул дверь и вошел. Увидев на кровати какую-то бесформенную фигуру, подумал: Совсем как я после аварии. Медсестра считала Вере пульс и обернулась, услышав, как он входит. Приглушенный свет из коридора скользнул по линзам очков. – Вы сын миссис Смит? – Да. – Джонни? – послышался безжизненный надтреснутый голос. У Джонни мурашки поползли по телу. Он подошел ближе. Левая часть ее лица была перекошена и напоминала ухмыляющуюся маску, а рука, лежавшая на одеяле, – клешню. Инсульт, подумал он. Старики называют это ударом. Да. Именно так она и выглядит. Будто перенесла страшный удар. – Это ты, Джон? – Это я, мама. – Джонни? Это ты? – Да, мам. Он подошел еще ближе и заставил себя взять ее скрюченную руку. – Мне нужен мой Джонни, – жалобно произнесла Вера. Медсестра бросила на него сочувственный взгляд, и он ощутил неприязнь к ней. – Вы не оставите нас одних? – попросил он. – Я не должна уходить, пока… – Это моя мать! И я хочу побыть с ней наедине! Это что – запрещено? – Нет, но… – Отец, принеси мне сока! – хрипло воскликнула Вера. – Я выпью целый литр!