Вейзак взглянул на Джонни и вытащил бумажник – старый, пухлый и бесформенный. – Откуда вы знаете, что я ношу фотографию матери? Она умерла, когда нацисты оккупировали Варшаву… Джонни выхватил бумажник из рук Вейзака. Оба доктора изумленно наблюдали за ним. Джонни открыл бумажник и, не обращая внимания на пластиковые конвертики для фото, сразу залез в дальнее отделение и начал торопливо перебирать его содержимое: потрепанные визитные карточки, аннулированный чек и даже старое приглашение на какое-то политическое мероприятие. Наконец он извлек маленькую, закатанную в пластик фотографию. На ней была изображена молодая женщина в платке, скрывавшем волосы. Ее лицо светилось улыбкой, а сама она держала за руку маленького мальчика. Рядом стоял мужчина в форме польского военного. Джонни зажал фотографию между ладонями и закрыл глаза… Сначала его окружила темнота, потом из нее показалась повозка… нет, не повозка, а катафалк. Катафалк, запряженный лошадьми. Фонари задрапированы черным крепом. Ну конечно, катафалк, потому что… (Люди умирали сотнями, даже тысячами, не в силах остановить бронированную армаду вермахта: кавалеристы девятнадцатого века против танков и пулеметов. Взрывы, крики, кругом смерть. Лошадь со вспоротым животом и безумным взглядом закатывающихся глаз, опрокинутая пушка сзади, а они все равно идут вперед. Появляется Вейзак и, привстав на стременах, машет шашкой под проливным дождем начала осени 1939 года. За ним устремляются бойцы, с трудом хлюпая по грязи. Башенное орудие немецкого «тигра» поворачивается, ловит его в прицел и стреляет. Его разрывает пополам, и сабля выпадает из руки. Дорога ведет на Варшаву; по ней рыскал нацистский волк, рвавшийся в Европу.) – Нужно прекратить это! – послышался издалека встревоженный голос Брауна. – Вы слишком возбуждены, Джонни. – Он погрузился в транс, – сказал Вейзак. Здесь жарко. Джонни обливался потом. Потому что… (Город горит, тысячи людей спасаются бегством, грузовик петляет по мощенной булыжником улице, а в кузове сидят немецкие солдаты в касках. И молодая женщина больше не улыбается, а бежит в поисках спасения. Ребенка успели переправить в безопасное место; грузовик подпрыгивает на ухабе, задевает крылом женщину, отбрасывает на стеклянную витрину часового магазина, и все часы начинают бить. Потому что время… У женщины сломана нога.) – Шесть часов, – глухо произнес Джонни. Его глаза закатились, так что видны только белки. – 2 сентября 1939 года, и все кукушки кукуют. – Господи, да что же это такое? – прошептал Вейзак. Бледная от страха медсестра испуганно жалась к энцефалографу. Все испытывают ужас, потому что в воздухе витает запах смерти. Он всегда витает в таких местах, потому что это… (Больница. Запах эфира. В этой обители смерти повсюду слышны крики. Польши больше нет, Польша пала от молниеносного удара немецкой военной машины. На соседней койке мужчина просит пить, просит и просит. Она помнит, что мальчик в безопасности. Какой мальчик? Она не знает. Как ее зовут? Она не помнит. Она только помнит, что…) – Мальчик в безопасности, – глухо произнес Джонни. – Ну да! Ну да! – Надо прекратить это! – повторил Браун. – И как это сделать? – Голос Вейзака срывался. – Все зашло слишком далеко… Голоса стихают. Голоса затянуты облаками. Все затянуто облаками. Европа затянута облаками войны. Все затянуто облаками, вот только вершины гор… (Швейцарии. Швейцария, и теперь ее фамилия Боренц. Ее зовут Иоганна Боренц, и она замужем за инженером или архитектором, в общем, за человеком, который строит мосты. Он работает в Швейцарии, и там есть козье молоко и козий сыр. И младенец. Господи, какие тяжелые роды! Этой Иоганне Боренц нужны лекарства, морфий, потому что болит бедро. То самое, сломанное в Варшаве. Оно зажило и долго не давало знать о себе, но теперь в нем снова дикая боль, и все из-за родов, из-за выходящего из утробы младенца. Одного младенца. Двух. Трех. Четырех. Они появляются не сразу, а на протяжении ряда лет, но все они…) – Мои кровинушки, – нараспев протянул Джонни не своим, а каким-то женским голосом и запел что-то непонятное и бессвязное. – Боже правый, да что… – начал Браун. – Это польский! – вскричал Вейзак. Его глаза округлились, и он побелел как полотно. – Это – колыбельная, польская колыбельная! Боже милостивый, да что же это такое?! Вейзак подался вперед, будто хотел оказаться рядом с Джонни и вместе с ним пронестись сквозь годы… (Мост. Мост в Турции. Потом где-то в жаркой Юго-Восточной Азии. В Лаосе? Трудно сказать, но там мы потеряли человека по имени Ганс, потом мост в Виргинии, мост через реку Раппаханок, и еще один в Калифорнии. Мы подаем документы на гражданство и ходим на занятия в душную маленькую комнату на почте, где всегда пахнет клеем. Ноябрь 1963 года. Мы узнаем об убийстве Кеннеди в Далласе, и когда его маленький сын отдает честь у гроба отца, она вспоминает, что «мальчик в безопасности», и переживает заново пожарища, чувствуя запах гари и скорбь. Что за мальчик? Она грезит о нем, пытается понять, и голова раскалывается от боли. А потом мужчина – Хельмут Боренц – умирает, и она с детьми живет в Кармеле, штат Калифорния. Дом номер… номер… номер… Он не видит названия улицы – оно в мертвой зоне. Как гребная шлюпка, как столик на лужайке. Они все – в мертвой зоне. Как Варшава. Дети вырастают и разъезжаются. Один за другим они заканчивают учебу, и она присутствует на церемониях выпусков. А бедро продолжает болеть. Один из сыновей погибает во Вьетнаме. А с другими все в порядке. Есть даже строитель мостов. Ее зовут Иоганна Боренц, и ночами в одиночестве она по-прежнему изредка вспоминает, что «мальчик в безопасности».) Джонни посмотрел на них, испытывая странное чувство. Необычный свет, падавший на Вейзака, исчез. Джонни снова стал самим собой и ощущал слабость и тошноту. Взглянув на фотографию, он протянул ее Вейзаку. – Джонни? Как вы себя чувствуете? – спросил Браун. – Я устал. – Вы можете сказать, что с вами случилось? Джонни перевел взгляд на Вейзака. – Ваша мать жива. – Нет, Джонни. Она умерла много лет назад. Во время войны. – Ее сбил немецкий грузовик с солдатами и отбросил в витрину часового магазина, – продолжил Джонни. – Она очнулась в больнице, но ничего не помнила. Никаких документов у нее при себе не было. Она взяла имя Иоганна, а фамилии я не разобрал. Когда война закончилась, она перебралась в Швейцарию и вышла замуж за швейцарского… судя по всему, инженера. Он строил мосты, и его звали Гельмут Боренц. Поэтому после замужества она стала Иоганной Боренц. Глаза медсестры расширились. Лицо доктора Брауна окаменело – то ли он считал, что Джонни их всех разыгрывает, то ли ему не нравилось, что тщательно разработанный график обследования срывался. Притихший Вейзак был задумчив. – У них с Гельмутом Боренцем родилось четверо детей, – рассказывал Джонни спокойным и безучастным тоном. – Работа вынуждала его разъезжать по всему миру. Он был в Турции, в Юго-Восточной Азии, думаю, в Лаосе или Камбодже. Потом приехал сюда. Сначала в Виргинию, затем еще в нескольких местах, которых я не узнал, и, наконец, осел в Калифорнии. Они с Иоганной приняли американское гражданство. Гельмут Боренц умер. Один из их сыновей – тоже. Другие живы, и с ними все в порядке. Но время от времени она вспоминает о вас, правда, в голову ей приходят только слова «мальчик в безопасности». Но имени вашего она не помнит. Может, считает, что все потеряно. – Калифорния? – переспросил Вейзак. – Сэм, – обратился к нему доктор Браун, – не стоит поощрять этого. – А где именно в Калифорнии, Джон? – Городок называется Кармел. Это на побережье. Названия улицы я не разобрал – оно оказалось в мертвой зоне. Как столик для пикника и гребная шлюпка. Но она точно в Кармеле, штат Калифорния. Иоганна Боренц. И она еще не старая. – Она и не может быть старой, – отозвался Сэм Вейзак. – Когда немцы вторглись в Польшу, ей было двадцать четыре года. – Доктор Вейзак, я настаиваю! – резко произнес Браун. Вейзак очнулся и с недоумением посмотрел на молодого коллегу, будто раньше не замечал его. – Конечно, конечно, – согласился он. – Джон получил ответы на свои вопросы… Хотя мне кажется, что он рассказал нам больше, чем мы ему. – Глупости! – воскликнул Браун, и Джонни понял, что напугал его до смерти. Вейзак улыбнулся Брауну и медсестре. Та смотрела на Джонни, как на тигра в хлипкой клетке. – Никому не рассказывайте об этом, сестра. Ни начальству, ни матери, ни брату, ни любовнику, ни священнику на исповеди. Договорились? – Да, доктор, – ответила медсестра. Но она обязательно расскажет, подумал Джонни и взглянул на Вейзака. И он об этом знает. Он проспал почти до четырех, и затем его отвезли в отделение неврологии, чтобы продолжить обследование. Джонни плакал. Он не мог контролировать даже те функции, которые у взрослых не вызывают никаких трудностей. На обратном пути Джонни обмочился, и ему, словно младенцу, поменяли белье. Его охватила (в первый, но далеко не последний раз) глубокая депрессия, и он пожалел, что не умер. Как же несправедливо устроен мир! Подобно Рипу ван Винклю, он потерял связь со своим временем и оторвался от действительности. Он не мог ходить. Его девушка вышла замуж за другого, а мать превратилась в религиозную фанатичку. Чего ради теперь жить, и кому нужна такая жизнь? Доставив Джонни в палату, медсестра спросила, не нужно ли ему что-нибудь. Если бы дежурила Мари, Джонни попросил бы воды со льдом. Но она сменилась в три часа. – Нет, – ответил он, повернулся лицом к стене и вскоре уснул. Глава восьмая 1 В тот вечер пришли родители и провели с Джонни час. Вера принесла с собой кучу брошюр. – Мы останемся до конца недели, – сказал Эрб, – а потом, если все у тебя будет нормально, ненадолго вернемся в Паунал. Но будем приезжать каждые выходные. – Я хочу остаться со своим мальчиком, – громко заявила Вера. – Лучше не надо, мам, – попросил Джонни. Депрессия немного отступила, но он отлично помнил, как плохо ему было несколько часов назад. Если он снова окажется в таком состоянии и мать начнет рассказывать о чудесном предназначении, уготованном ему Господом, то он вряд ли удержится от смеха. – Я нужна тебе, Джон. Нужна, чтобы объяснить… – Сначала мне нужно поправиться, – прервал ее Джонни. – А потом ты мне все объяснишь. Договорились? Вера не ответила. Ее лицо выражало упрямство. Джонни подумал, что все случившееся – лишь каприз судьбы. Окажись они на том участке дороги на пять минут раньше или позже, все сложилось бы иначе. А теперь они все в полном дерьме. И мать считает, что это – промысел Божий! Хотя, наверное, иначе можно просто спятить. Чтобы нарушить неловкое молчание, Джонни спросил: – А Никсона переизбрали, отец? Кто баллотировался, кроме него? – Его переизбрали. Соперником был Макговерн. – Кто? – Макговерн. Джордж Макговерн. Сенатор из Южной Дакоты. – Не Маски? – Нет. Но Никсон больше не президент. Он ушел в отставку. – Что?! – Он оказался лжецом! – строго сообщила Вера. – Никсона обуяла гордыня, и Господь покарал его. – Никсон ушел в отставку? – изумился Джонни. – Никсон?