Джонни слегка приподнялся на кровати и тут же, обессилев, рухнул на нее – лицо его покрылось испариной. Глаза беспомощно бегали. – Мне двадцать семь? – пробормотал он. – Двадцать семь? О Господи! Браун с трудом сглотнул. Когда Смит вцепился в его руку, доктора вдруг охватили ужасные ощущения. И такие сильные, какие испытываешь только в детстве. Отвращение было сродни тому, что он почувствовал лет в семь-восемь в жаркий июльский день на загородном пикнике. В зарослях лавра Браун случайно коснулся рукой чего-то теплого и скользкого. Потом увидел, что это разложившиеся останки лесного сурка; в них кишели черви. Тогда он закричал от ужаса, и теперь ему хотелось сделать то же самое. Правда, на смену этому чувству быстро пришел вопрос: Как Джонни узнал? Он просто дотронулся и все сразу понял! Однако двадцать лет научной работы не прошли даром: у доктора появилось рациональное объяснение. Зафиксировано немало случаев, когда пациенты, находившиеся в коматозном состоянии, просыпались с представлением, хоть и довольно смутным, о разных вещах, происходивших вокруг них. Как и все прочее, кома – лишь вопрос степени погружения в сон. Джонни Смит всегда сохранял разум: его электроэнцефалограмма никогда не показывала ровную прямую линию, свидетельствующую об отсутствии мозговой деятельности. Иначе сейчас Браун не разговаривал бы с ним. Иногда кажется, что человек в коме полностью «отключился»; на самом деле его органы чувств продолжают работать, только в замедленном режиме. Наверняка это тот самый случай. Вернулась Мари Мишоу. – Неврология предупреждена, а доктор Вейзак уже в пути. – Думаю, Сэму придется отложить знакомство с мистером Смитом до завтра, – сказал Браун. – Я хочу дать пациенту пять миллиграммов валиума. – Мне не нужно успокоительного! – заявил Джонни. – Я хочу выбраться отсюда! И хочу знать, что произошло! – Вы узнаете все в свое время, – заверил его Браун. – А сейчас вам необходимо отдохнуть. – Я отдыхал четыре с половиной года! – Поэтому еще двенадцать часов ничего не изменят! Доктор был неумолим. Сестра сделала Джонни укол. Он сразу ощутил сонливость, а фигуры Брауна и сестры вдруг показались ему огромными, высотой в двенадцать футов. – Скажите хотя бы одно, – попросил Джонни и удивился тому, что его голос доносится словно издалека. – Эта ваша ручка… как она называется? – Эта? – Доктор протянул со своей невообразимой высоты голубой пластмассовый корпус с волокнистым наконечником. – Она называется фломастером. А теперь спите, мистер Смит. Джонни так и сделал, но слово крутилось у него в голове, как тайное заклинание, абсолютно лишенное смысла. Фломастер… фломастер… 5 Эрб положил трубку и долго смотрел на телефон. Из другой комнаты доносился звук телевизора, включенного почти на полную громкость. Телепроповедник Орал Робертс говорил о футболе и рассказывал об исцеляющей силе любви: наверное, между ними была какая-то связь, но в чем именно – навсегда осталось для Эрба загадкой. Из-за телефонного звонка. Голос Орала разносился по всему дому. Скоро шоу закончится, и Орал завершит свое выступление уверенным обещанием, что в жизни зрителей обязательно случится нечто хорошее. Судя по всему, он говорил правду. Мой мальчик, подумал Эрб. Пока Вера молилась о чуде, Эрб молился о его смерти. Но услышана была молитва Веры… Что это значит? И как теперь быть? И как воспримет новость Вера? Он прошел в гостиную. Вера в старом сером халате сидела на кушетке, положив на пуфик ноги в мягких розовых шлепанцах. Она ела поп-корн прямо из ведерка для приготовления воздушной кукурузы. После катастрофы с Джонни она прибавила почти сорок фунтов и мучилась от высокого давления. Врач прописал ей лекарство, но Вера не принимала его – если Господь послал ей высокое давление, значит, так тому и быть. Эрб однажды заметил, что Господь вовсе не мешает ей принимать бафферин, когда болит голова, но она ответила на это страдальческой улыбкой и молчанием – самым мощным своим оружием. – Кто звонил? – спросила Вера, не отрываясь от телевизора. На экране Орал обнимал за плечи известного куортербека из футбольной команды высшего дивизиона. Он обращался к притихшей многочисленной аудитории, а футболист застенчиво улыбался. – …и вы все слышали рассказ этого замечательного спортсмена о том, каким надругательствам он подвергал свое тело – свой собственный Храм Господний. И вы все слышали… Эрб выключил телевизор. – Герберт Смит! – вскочила Вера, едва не рассыпав попкорн. – Я смотрела! Это был… – Джонни пришел в себя. – …Орал Робертс и… Слова застряли у нее в горле, и она согнулась, как от удара. Эрб отвернулся; ему очень хотелось обрадоваться, но он боялся. Боялся сглазить. – Джонни… – Она замолчала и, с трудом сглотнув, продолжила: – Джонни… наш Джонни? – Да. Он разговаривал с доктором Брауном почти пятнадцать минут. Судя по всему, это не было… ложным пробуждением… как они сначала решили. Он все понимает. И может двигаться. – Джонни очнулся? Вера зажала руками рот. Ведерко с поп-корном соскользнуло с ее колен и упало на пол. Нижнюю часть ее лица закрывали руки, а над ними все больше и больше округлялись глаза. Эрб испугался, что они выскочат из орбит и повиснут на ниточках. Потом они закрылись, и Вера издала какой-то странный звук. – Вера? С тобой все в порядке? – О Господи, благодарю Тебя за проявленную к Джонни милость! Ты вернул мне моего Джонни! Я знала, что так и будет! О, Господь милосердный, я не устану благодарить Тебя каждый день своей жизни за моего Джонни. Джонни, Джонни, мой Джонни! Ее голос набирал силу и перешел в истерический торжествующий крик. Эрб приблизился к жене и, схватив ее за отвороты халата, резко встряхнул. Время будто повернулось вспять, и перед его глазами проплыла та ночь, когда они узнали об ужасной аварии по тому же телефону, стоявшему в том же самом углу. То же место и те же действующие лица! – подумал Эрб. Безумие какое-то! – Боже милосердный, Иисусе, мой Джонни, мой мальчик, это чудо, настоящее чудо… – Прекрати, Вера! Ее глаза потемнели и подернулись дымкой. – Ты жалеешь, что он очнулся? После того как насмехался надо мной все эти годы? И говорил, что я не в себе? – Вера, я никогда и никому не говорил, что ты не в себе. – Это было видно по твоим глазам! – закричала она. – Но Господь рассудил нас! Разве не так? Не так? – Рассудил, – кивнул Эрб. – Я же говорила тебе, что Господь избрал моего Джонни своим орудием для чего-то важного. И теперь ты сам видишь, что я права! – Она встала. – Я должна поехать к нему. И должна сказать ему. – Вера подошла к шкафу, где висело пальто, не отдавая себе отчета в том, что на ней только ночная рубашка и халат. Ее лицо выражало ликование. Она вдруг напомнила Эрбу ту девушку, какой была в день их свадьбы, и сама мысль об этом показалась ему странной и кощунственной. Розовые шлепанцы с хрустом вдавили поп-корн в ковер. – Вера… – Я должна рассказать ему, что Господь… – Вера! Она повернулась к мужу, но мыслями была не здесь, а с Джонни. Эрб подошел и положил руки ей на плечи. – Ты скажешь ему, что любишь его… что молилась… что ждала и верила. Как никто другой. Ведь ты же – его мать! Ты горевала по нему. И я ли не видел этого все пять лет? Я не жалею, что он очнулся, ты зря так говоришь. Я не считаю, как ты, что он вернулся для выполнения какой-то миссии, но я не жалею, что он пришел в себя. Я тоже переживал – не меньше твоего. – Разве? – Ее глаза смотрели холодно, гордо и недоверчиво. – Да. И я скажу тебе еще кое-что, Вера. Ты будешь молчать о Господе, чудесах и великом предначертании, пока Джонни не поправится и не сможет сам… – Я буду говорить все, что считаю нужным! – …решать, что делать. Я имею в виду, что ты дашь ему возможность стать самим собой и не будешь «грузить» своими идеями. – Не смей мне указывать! Не смей! – Смею, Вера, потому что я его отец! – хмуро возразил Эрб. – И прошу тебя в последний раз – не вставай у меня на пути. Поняла? Я не позволю вмешиваться в судьбу сына ни тебе, ни Господу, ни Сыну Божьему Иисусу. Поняла? Смерив его угрюмым взглядом, Вера промолчала. – Ему и так будет непросто смириться с мыслью, что его, как лампочку, выключили из жизни на четыре с половиной года. Мы не знаем, сможет ли он ходить, хотя врачи и уверяют, что сможет. Нам известно, что для этого ему предстоит операция на связках – об этом говорил Вейзак. Возможно, потребуется несколько операций. А потом новое лечение, очень болезненное. Поэтому завтра ты будешь просто его матерью. – Не смей так говорить со мной! Не смей! – Если ты начнешь читать проповеди, Вера, я сам вытащу тебя из его палаты за волосы. Вера дрожала, раздираемая радостью и гневом, и в ее лице не было ни кровинки. – А сейчас одевайся, – сказал Эрб, – и поедем. Весь долгий путь в Бангор они молчали; их не переполняла общая радость, которую они должны были чувствовать. Только на лице Веры застыло выражение воинствующего восторга. Она сидела рядом с Эрбом, выпрямив спину, и с Библией на коленях, открытой на двадцать третьем псалме. 6 В четверть десятого следующего утра Мари вошла в палату Джонни и сообщила: – Приехали ваши родители. Хотите увидеться с ними? – Хочу.