Она просунула ему руку под шею. Ощущение было приятным. Джонни теперь знал, что у нее трое детей и младший почти ослеп на один глаз после несчастного случая с фейерверком на День независимости в прошлом году. Мальчика звали Марк. Медсестра подняла ему голову и, поправив подушку, снова опустила. Уже отвернувшись, она одернула нейлоновый форменный халатик, но вдруг озадаченно взглянула на него. Наверное, заметила в глазах Джонни что-то новое. Чего раньше не было. Вздохнув, она отвела взгляд, но он сказал: – Привет, Мари. Она замерла, и Джонни увидел, как Мари схватилась за маленький золотой крестик, висевший у нее на груди. – О Господи! – воскликнула она. – Вы очнулись! То-то мне почудилось, будто что-то изменилось. Откуда вы знаете, как меня зовут? – Наверное, услышал… Джонни было очень трудно говорить: пересохший язык не повиновался ему. Мари кивнула: – Вы давно начали приходить в себя. Мне лучше пойти на пост и вызвать по громкой связи доктора Брауна и доктора Вейзака. Они обрадуются, что вы очнулись. Но ушла она не сразу и какое-то время с любопытством разглядывала его. – У меня что – появился третий глаз? – поинтересовался он. Она нервно рассмеялась: – Нет, ну что вы! Извините. Он посмотрел на подоконник и придвинутый к нему столик. На подоконнике стояли фиалки и изображение Иисуса Христа – из тех, что особенно нравились его матери. На нем он походил на бейсболиста из «Нью-Йорк янкиз» или на какого-то другого атлета-профессионала. Однако картинка пожелтела от времени. Пожелтела и загибается на углах. Джонни охватил удушающий страх. – Сестра! – крикнул он. – Сестра! Та обернулась. – Где присланные мне открытки с пожеланиями выздоровления? – Ему не хватало воздуха. – У моего соседа они есть… Неужели мне никто ничего не присылал? Мари через силу улыбнулась. Так улыбаются те, кто пытается что-то скрыть. Джонни захотелось, чтобы она подошла к кровати. Он дотронется до нее и тогда точно узнает, о чем она умалчивает. – Я позову докторов, – сказала Мари и вышла. Джонни со страхом и недоумением снова перевел взгляд на фиалки и выцветшую картинку с Иисусом. Через некоторое время он опять погрузился в сон. 4 – Он уже не спал, – сказала Мари Мишоу. – И был в полном сознании. – Хорошо, – ответил доктор Браун. – Я верю вам. Если он проснулся один раз, то проснется еще. Наверное. Это просто вопрос… Джонни застонал и открыл глаза. Незрячие и наполовину закатившиеся. Потом заметил Мари, и в глазах появилась осмысленность. Уголки губ чуть тронула улыбка, но лицо оставалось неподвижным, будто проснулись только глаза, а все остальное по-прежнему погружено в сон. Ей вдруг показалось, что он смотрит не на нее, а заглядывает внутрь. – Думаю, с ним все будет в порядке, – произнес Джонни. – Когда удалят уплотнение на роговице, глаз станет как новенький. Вот увидите. Мари вскрикнула, и Браун внимательно посмотрел на нее. – В чем дело? – Он говорит о моем сыне, – прошептала она. – О Марке. – Нет! – возразил Браун. – Он разговаривает во сне. Не придумывайте, сестра! – Да. Хорошо. Но ведь он сейчас не спит? – Мари! – Джонни чуть улыбнулся. – Я, кажется, задремал? – Да, – ответил Браун. – И разговаривали во сне, чем сильно впечатлили Мари. Вам что-то снилось? – Пожалуй, нет. А что я говорил? И кто вы? – Меня зовут доктор Джеймс Браун. Как негритянского певца. Только я не певец, а невролог. А сказали вы: «Когда удалят уплотнение на роговице, глаз станет как новенький». Так, по-моему, сестра? – Моему сыну предстоит такая операция, – пояснила Мари. – Моему сыну Марку. – Я ничего не помню, – сказал Джонни. – Наверное, спал. – Он перевел взгляд на Брауна. Глаза теперь были ясными, и в них сквозил страх. – Я не могу поднять руки. Я парализован? – Нет. Попробуйте пошевелить пальцами. Джонни так и сделал, и они шевельнулись. Он улыбнулся. – Отлично! – воскликнул Браун. – А теперь скажите, как вас зовут. – Джон Смит. – А есть второе имя? – Нет. – Хорошо, оно и правда никому не нужно, верно? Сестра, сходите на пост и узнайте, кто завтра дежурит в неврологии. Нам надо начать обследование мистера Смита. – Хорошо, доктор. – И позвоните Сэму Вейзаку. Он или дома, или на площадке для гольфа. – Хорошо, доктор. – И пожалуйста, никаких журналистов. Ради всего святого! На лице Брауна была улыбка, но говорил он очень серьезно. – Конечно, нет! Она ушла. Подошвы ее белых туфель чуть поскрипывали. Джонни подумал, что с ее мальчиком все будет в порядке и надо ей об этом обязательно сказать. – Доктор Браун, а где мои открытки с пожеланиями выздоровления? – спросил он у врача. – Неужели никто ничего не прислал? – Сначала ответьте мне на несколько вопросов. Вы помните, как зовут вашу мать? – Конечно. Вера. – А ее девичья фамилия? – Нейсон. – А отца? – Герберт. Эрб. А почему вы сказали ей не пускать журналистов? – А ваш почтовый адрес? – Почтовое отделение Паунала, первая линия, – быстро ответил Джонни и осекся, смутившись. – То есть… сейчас я проживаю в Кливс-Миллс, дом 110 по Норт-Мейн-стрит. Даже сам не пойму, почему я назвал адрес родителей – я живу отдельно с восемнадцати лет. – А сколько вам сейчас лет? – Посмотрите в водительских правах! – ответил Джонни. – Я хочу знать, почему у меня нет открыток! И сколько времени я провел в больнице? И что это за больница? – «Истерн-Мэн». А на остальные вопросы я отвечу, когда… Браун сидел возле кровати на стуле, который взял у стены с того самого места, где Джонни видел проход в коридор. Он писал на дощечке с зажимом какой-то неизвестной Джонни ручкой – с толстым пластмассовым корпусом и волокнистым наконечником. Чем-то средним между перьевой и шариковой авторучками. При виде этой ручки Джонни снова охватил безотчетный страх, и он вцепился в руку доктора чуть ниже локтя. Казалось, к его собственной руке привесили груз в шестьдесят фунтов, и она не повиновалась ему. С трудом сжав руку доктора, Джонни потянул ее к себе. Непонятная ручка прочертила на листе широкую синюю полосу. Браун с любопытством посмотрел на Джонни, и живой интерес в его глазах сменился страхом. Доктор резко и с отвращением отдернул руку, будто нечаянно прикоснулся к прокаженному. Через мгновение он овладел собой, но лицо по-прежнему выражало удивление и замешательство. – Зачем вы это сделали, мистер Смит? Его голос дрогнул. В глазах Джонни застыл страх. Он словно увидел нечто жуткое, чего нельзя ни назвать, ни описать. Но название этому все же было. – Пятьдесят пять месяцев? – хрипло спросил он. – Пять лет? Нет! Господи, нет! – Мистер Смит, пожалуйста, вам нельзя волноваться…