А может, и нет. Моррис не думал, что его смогут выследить по показаниям глуховатых стариков, что околачивались в придорожном ресторане «Ням-ням» в Толбот-Корнерс, что бы там ни говорил Энди, но гораздо больше его тревожило другое. Он, Фредди и Кертис работали в «Донахью констракшн», компании, строившей дома в Денверсе и Норт-Беверли. Работали в разных бригадах, и большую часть этих шестнадцати месяцев, когда они носили доски и забивали гвозди, он провел в Денверсе, тогда как Фредди и Кертис – на другой строительной площадке, в пяти милях. Но все-таки некоторое время они работали вместе, а потом частенько встречались в обеденный перерыв. И об этом знали многие. Моррис припарковал «бискейн» среди тысячи автомобилей рядом с той частью торгового центра, которую занимал универмаг «Джей-Си Пенни», протер все поверхности, к которым прикасался, и оставил ключ в замке зажигания. Затем быстро ушел, подняв воротник куртки и надвинув на лоб бейсболку с логотипом «Кливленд ин-дианс». У главного входа в торговый центр сел на скамью, дожидаясь автобуса до Нортфилда, поднялся в салон, бросил пятьдесят центов в кассовый ящик. Дождь усилился, автобус ехал медленно, но Моррис ничего не имел против. Он использовал это время, чтобы подумать. Энди оказался трусом и эгоистом, но в одном его правоту следовало признать. Записные книжки надо спрятать, причем немедленно, как бы ему ни хотелось ознакомиться с их содержимым, начав с нового романа о Джимми Голде. Если копы заявятся и не найдут у него записных книжек, они ничего не смогут сделать, правда? Подозрения к делу не пришьешь. Так? За шторами соседнего дома никого не было, что спасло Морриса от еще одного разговора с миссис Мюллер, по ходу которого ему, возможно, пришлось бы объяснять, почему он продал автомобиль. Дождь превратился в ливень, но Морриса это устраивало: никто не будет слоняться по пустоши между Платановой и Березовой улицами. Особенно с наступлением темноты. Он вытащил все из потрепанного дорожного сундука, из последних сил сопротивляясь неистовому желанию заглянуть в записные книжки. Он понимал, что если заглянет, не остановится, пока не просмотрит все. Позже, подумал он. Сейчас не до удовольствий, Морри. Совет был дельный, но озвучил его голос матери, и в висках вновь запульсировала боль. По крайней мере надолго откладывать удовольствие он не собирался. Если полиция не нагрянет к нему в ближайшие три недели (в крайнем случае месяц), он сможет расслабиться и взяться за записные книжки. Моррис застелил сундук полиэтиленовой пленкой, чтобы содержимое не отсырело, и загрузил в него все записные книжки, включая ту, которую показывал Энди, а сверху уложил конверты с деньгами. Закрыл сундук, подумал, открыл вновь, сдвинул пленку и достал из одного конверта пару сотен долларов. Конечно, при обыске ни один коп не удивился бы наличию такой суммы. Моррис вполне мог сказать, что получил эти деньги при расчете или что-то такое. Дождь, барабанивший по крыше гаража, его не успокаивал. Моррису казалось, что по железу стучат чьи-то костлявые пальцы, и от этого стука у него разболелась голова. Он замирал всякий раз, когда мимо проезжал автомобиль, ожидая, что фары и синие мигалки зальют светом подъездную дорожку. Черт бы побрал Энди Холлидея, вселившего в меня эту бессмысленную тревогу, подумал Моррис. Черт бы побрал этого наглого гомика! Вот только тревога могла оказаться вовсе не бессмысленной. И по мере того как день полз к сумеркам, Моррис Беллами все больше склонялся к мысли, что копы смогут связать его с Кертисом и Фредди. Эта гребаная зона отдыха! Почему он не оттащил трупы в лес? Но едва ли это сильно замедлило бы расследование. Копов вызвали бы даже из-за пятен крови. А у копов были собаки… – И кроме того, – сказал он сундуку, – я торопился. Так? Ручная тележка отца по-прежнему стояла в углу, рядом с ржавой киркой и двумя ржавыми лопатами. Моррис положил сундук на тележку, закрепил и выглянул из гаражного окна. Слишком светло. Теперь, после завершения всех приготовлений к тому, чтобы избавиться от записных книжек и денег – временно, успокаивал он себя, это временная мера, – в нем крепла уверенность, что копы нагрянут с минуты на минуту. Допустим, миссис Мюллер сообщила им о его подозрительном поведении. Вероятность, конечно, невелика, она тупа как дерево, но как знать? Моррис заставил себя проглотить еще один замороженный обед в надежде, что калории помогут унять головную боль. Но голова разболелась еще сильнее. Он заглянул в материнскую аптечку в поисках адвила или аспирина, но не нашел ничего. Ну и пошла ты, мамаша, сама знаешь куда, подумал он. Да, в прямом смысле. Пошла на… Он увидел ее улыбку. Сухую и холодную. В семь вечера еще было светло, чертово солнце никак не хотело сдавать позиции, но окна соседнего дома по-прежнему оставались темными. Морриса это радовало, однако он понимал, что Мюллеры могут вернуться с минуты на минуту. А кроме того, он слишком разнервничался, чтобы ждать дольше. Он порылся в стенном шкафу, нашел пончо. Открыл заднюю дверь гаража и выкатил тележку на лужайку. Трава намокла, земля стала мягкой, каждый шаг давался с трудом. Тропу – подростком он был на ней частым гостем, обычно бегал в Центр досуга на Берч-стрит – укрывали от дождя кроны деревьев, и идти сразу стало легче. К тому времени, когда он добрался до речки, по диагонали пересекавшей пустошь, стемнело полностью. Моррис взял с собой фонарь и периодически включал его, подбирая наиболее удачное место на откосе, спускавшемся к речке, на безопасном расстоянии от тропы. Мягкая земля поддавалась легко, пока он не добрался до корней росшего над откосом дерева. Подумал о том, чтобы перейти на другое место, но уже вырыл достаточно большую дыру, чтобы в нее вошел сундук, оставалось только ее углубить, и начинать все заново не хотелось. Ведь сундуку предстояло пролежать в земле от силы месяц. Так что он сунул фонарик в раскоп, подложил под него камень, чтобы луч освещал корни, и принялся их перерубать. Наконец Моррис задвинул сундук в дыру, забросал землей, утрамбовал ее лопатой. Решил, что сойдет. Трава на откосе не росла, так что лысого пятна никто не заметит. Главная задача заключалась в том, чтобы не оставлять записные книжки в доме, верно? Верно? Моррис не чувствовал облегчения, когда катил тележку по тропе, возвращаясь к дому. Из задуманного ничего не выходило, ничего. Словно злобная судьба стремилась разлучить его и записные книжки, точно так же, как не позволяла быть вместе Ромео и Джульетте. Это сравнение показалось ему абсурдным и удивительно точным. Он был влюблен. Чертов Ротстайн надул его последним романом «Бегун сбрасывает темп», но это ничего не меняло. Его любовь была истинной. Дома он сразу принял душ, как много лет спустя сделает подросток по имени Питер Зауберс, – в той же самой ванной, после похода к тому же откосу и склоненному дереву. Моррис стоял под струями, пока кожа на пальцах не сморщилась и не закончилась горячая вода. Потом вытерся и надел чистую одежду, которую взял в стенном шкафу спальни. Мальчишечья, старомодная, она тем не менее ему подходила (почти). Вымазанные землей джинсы и рубашку он бросил в стиральную машину. Точно так же годами позже поступит Пит Зауберс. Моррис включил телевизор, сел в старое отцовское кресло – мать говорила, что оставила его как напоминание, на случай если ее вновь потянет на подобную глупость – и получил обычную порцию белиберды, щедро сдобренной рекламой. Подумал, что сценарий любого из этих роликов (прыгающие пузырьки со слабительным, прихорашивающиеся мамаши, поющие гамбургеры) мог написать Джимми Голд, и головная боль резко усилилась. Он решил сходить в «Зоуни» и купить упаковку анацина. Может, вместе с банкой пива, а то и двумя. Пиво ему повредить не могло. Голову он терял от крепкого спиртного; этот урок Моррис запомнил навсегда. Он купил анацин, однако ему стало совсем худо, едва он подумал о том, как будет пить пиво в доме, набитом книгами, которые он не хотел читать, сидя перед телевизором, который не хотел смотреть. В то время как то, что ему не терпелось прочесть, находилось совсем рядом. Моррис редко пил в барах, но вдруг понял, что сойдет с ума, если не выберется в какое-нибудь место, где найдет хорошую компанию и заводную музыку. Он не сомневался, что в этот дождливый вечер там найдется молодая женщина, которая захочет потанцевать. Моррис заплатил за анацин и спросил молодого кассира, есть ли неподалеку бар с живой музыкой, до которого можно доехать на автобусе. Молодой кассир ответил утвердительно. 2010 год В ту пятницу Линда Зауберс пришла домой в половине четвертого. Пит с мокрыми после душа волосами сидел за столом на кухне и пил какао. Линда повесила пальто на один из крючков у двери, опять приложила внутреннюю сторону запястья ко лбу Пита. – Холоден, как огурец, – сообщила она. – Чувствуешь себя лучше? – Да, – кивнул он. – Когда Тина вернулась, я дал ей крекеры с арахисовым маслом. – Ты хороший брат. И где она сейчас? – У Эллен, где же еще? Линда закатила глаза, Пит рассмеялся. – Матерь Божья, неужели я слышу сушилку? – Да. В корзине лежала грязная одежда, и я ее постирал. Не волнуйся, я следовал инструкции, и проблем не возникло. Линда наклонилась и поцеловала его в висок. – Ты теперь моя маленькая прачка? – Хотел тебе помочь, – ответил Пит. И сжал правую руку в кулак, чтобы скрыть волдырь. Первый конверт пришел в снежный четверг на следующей неделе. С напечатанным адресом: мистеру Томасу Зауберсу, дом двадцать три по Сикомор-стрит. В верхнем правом углу была сорокачетырехцентовая марка, выпущенная в честь Года тигра. Обратный адрес в верхнем левом углу отсутствовал. Том – единственный представитель клана Зауберсов, находившийся дома в середине дня, – вскрыл конверт в прихожей, ожидая новый счет или напоминание об уплате уже полученного. Бог свидетель, в эти дни хватало и первых, и вторых. Но это был не счет и не напоминание. Это были деньги. Остальные конверты – каталоги дорогих товаров, которые они не могли себе позволить, и рекламные проспекты, адресованные ЖИЛЬЦУ, – выпали из руки Тома и рассыпались по полу. Том Зауберс этого даже не заметил. – И что, мать твою, это значит? – спросил он низким, хриплым голосом. Когда Линда пришла домой, деньги лежали на кухонном столе. Том сидел, глядя на маленькую стопку, положив подбородок на сложенные руки. Он напоминал генерала, обдумывающего стратегию битвы. – Что это? – спросила Линда. – Пятьсот долларов. – Том продолжал смотреть на купюры. – Восемь полсотенных и пять двадцаток. Пришли по почте. – От кого? – Не знаю. Она поставила портфель на пол, подошла к столу, взяла деньги. Сосчитала, потом посмотрела на мужа широко раскрытыми глазами. – Господи, Том. А что в письме? – Никакого письма. Только деньги. – Но кто… – Не знаю, Лин. Но знаю одно. – Что? – Применение им мы найдем. – Срань господня! – воскликнул Пит, когда ему сообщили. Он задержался на школьном турнире по волейболу и явился только к обеду. – Давай без грубостей, – рассеянно ответила Линда. Деньги по-прежнему лежали на кухонном столе. – Сколько? – спросил Пит, а после ответа отца добавил: – И кто их прислал? – Хороший вопрос, – усмехнулся Том. – На миллион долларов. – Впервые за долгое время Пит услышал, как отец шутит. На кухню зашла Тина. – У папы появилась волшебница-крестная, вот что я думаю. Эй, папа, мама! Посмотрите на мои ногти! У Эллен лак с блестками, и она поделилась со мной. – Тебе очень идет, моя тыковка, – ответил Том. Сначала шутка, потом комплимент. Этого хватило, чтобы убедить Пита, что он поступил правильно. Абсолютно правильно. Они не могли вернуть эти деньги, правда? Без обратного адреса не могли. И кстати, когда папа в последний раз называл Тинс тыковкой? Линда пристально посмотрела на него: – Ты ведь не знаешь, откуда они взялись?