– Слушай, изви… – Что ты вытворяешь? – спросил Энди тихим, хриплым шепотом. Его глаза сверкали за очками в роговой оправе, которые Моррис всегда считал показушными. – Что, твою мать, ты вытворяешь? Такого приема Моррис никак не ожидал. Он сел за столик. – То, о чем мы говорили. – Он всмотрелся в лицо Энди и не увидел привычного насмешливого интеллектуального превосходства. Энди боялся. Морриса? Возможно. За себя? Безусловно. Моррис принес с собой пакет из плотной коричневой бумаги, который нашел на кухне. Сейчас он достал из него одну из записных книжек Ротстайна и положил на столик, подальше от лужицы разлитого кофе. – Образец. Один из великого множества. Их не меньше ста пятидесяти. Еще не успел сосчитать, но это настоящий джекпот. – Убери немедленно! – Энди продолжал шептать, как персонаж плохого шпионского фильма. Его глаза метались из стороны в сторону, постоянно возвращаясь к записной книжке. – Убийство Ротстайна на первой полосе «Нью-Йорк таймс» и на всех телевизионных каналах, идиот! Эта новость неприятно удивила Морриса. Он рассчитывал, что пройдет как минимум три дня, прежде чем кто-то найдет тело, может, даже шесть. Но в реакции Энди угадывалось нечто большее, чем просто удивление. Он напоминал загнанную в угол крысу. Моррис попытался сымитировать улыбку Энди, казалось, говорившую: «я-так-умен-что-меня-от-этого-тошнит». – Успокойся, в этой части города все таскают с собой записные книжки. – Он показал на улицу, идущую к Гавенмент-сквер. – Вон один с такой. – Только не «Молескины»! Господи, приходящая домработница знала, в каких записных книжках писал Ротстайн, и в газете написано, что сейф в кабинете найден открытым и пустым! Убери… ее! Моррис пододвинул записную книжку к Энди, следя за тем, чтобы не угодить ею в кофейную лужу. Энди все больше его раздражал – доставал, как сказал бы Джимми Голд, – но он также испытывал садистское наслаждение, наблюдая, как Энди вжимается в спинку своего стула, словно записная книжка могла заразить его чумой. – Давай взгляни. В этой преимущественно поэзия. Я пролистал ее, пока ехал в автобусе. – В автобусе? Ты рехнулся? – Стихи так себе, – продолжил Моррис, словно не слыша Энди, – но они его, это точно. Написанные собственноручно. Невероятно ценные. Мы говорили об этом. Несколько раз. Говорили, как нам… – Убери ее! Моррису не хотелось признавать, что паранойя Энди заразительна, но, похоже, так оно и было. Он убрал записную книжку в пакет и мрачно посмотрел на своего друга (единственного друга). – Я же не предлагаю устроить гаражную распродажу. – А где остальные? – спросил Энди и продолжил до того, как Моррис успел ответить: – Не важно. Я не хочу знать. Ты понимаешь, как их сейчас ищут? И тебя тоже! – Меня никто не ищет, – ответил он, но чувствовал, как горят щеки и даже загривок. Энди вел себя так, будто вот-вот наложит в штаны, а вовсе не как человек, принимавший участие в преступлении века. – Никто не свяжет меня с Ротстайном, и я понимаю, что должно пройти какое-то время, прежде чем мы сможем продать их какому-нибудь частному коллекционеру. Я не тупой. – Продать их колле… Морри, ты себя слышишь? Моррис сложил руки на груди, всмотрелся в своего друга. В человека, который был его другом. – Ты ведешь себя так, будто мы никогда не говорили об этом. Будто ничего не планировали. – Мы ничего не планировали! Это была история, которую мы придумывали. Мне казалось, ты это понимаешь! Моррис понял другое: именно эту версию Энди Холлидей изложит полиции, если его, Морриса, поймают. И Энди ожидал, что его поймают. Впервые Моррис со всей очевидностью осознал, что Энди – не интеллектуальный гигант, стремившийся присоединиться к нему в совершении реального преступления, а еще один слабак. Заштатный продавец книжного магазина, всего на несколько лет старше Морриса. Ине нужна мне твоя дебильная литературная критика, сказал Ротстайн Моррису в последние минуты своей жизни. Я ее наслушался задолго до твоего рождения. Его виски начали пульсировать болью. – Мне следовало сообразить, что к чему. Вся эта твоя болтовня о частных коллекционерах, кинозвездах, саудовских принцах и уж не знаю о ком там еще – болтовня, и ничего больше. Ты просто трепло. Удар достиг цели, прямо в яблочко. Моррис это видел и радовался. Точно так же он радовался, когда во время последнего спора с матерью ему удалось пару раз прижать ее к стенке. Энди наклонился вперед, его щеки пылали, но не успел он заговорить, как появилась официантка со стопкой салфеток. – Позвольте вытереть эту лужу, – сказала она. Молодая, натуральная пепельная блондинка, симпатичная, может, даже красивая. Она улыбнулась Энди, тот ответил вымученной гримасой и отпрянул от нее, точно так же, как чуть раньше – от записной книжки «Молескин». «Он же гомик, – изумленно подумал Моррис. – Он чертов гомик. Как вышло, что я этого не знал? Как вышло, что не видел? Да у него это на лбу написано!» Что ж, он многого не замечал в Энди. Моррис подумал о присказке одного парня, который работал с ним на стройке: Снаружи шик, а внутри – пшик. Когда официантка ушла, унеся с собой терпкую ауру женственности, Энди наклонился вперед: – Коллекционеры исключаются. Они собирают картины, скульптуру. Первые издания… Один нефтяник в Техасе собрал коллекцию восковых цилиндров с первыми записями стоимостью миллион долларов, другой – все тематические журналы в период с тысяча девятьсот десятого по пятьдесят пятый год, вестерны, научную фантастику и ужастики. Думаешь, все это покупалось и продавалось законно? Черта с два. Коллекционеры – безумцы, худшим из них плевать, есть в их коллекции краденое или нет, прежде всего потому, что свои сокровища они никому не собираются показывать. Моррис все это уже слышал, и эта мысль, вероятно, отразилась на его лице, потому что Энди наклонился к нему еще ближе. Их носы чуть ли не соприкасались. Моррис уловил запах «Английской кожи» и задался вопросом, является ли этот лосьон после бритья фаворитом у гомиков? Тайным знаком или чем-то таким. – Ты думаешь, кто-то из этих парней выслушает меня? Моррис Беллами, перед которым Энди Холлидей предстал в новом свете, ответил, что, пожалуй, нет. Энди выпятил нижнюю губу. – Впрочем, когда-нибудь они послушают. Да. Как только у меня появится собственный магазин и клиентура. Но на это уйдут годы. – Мы говорили, что придется подождать лет пять. – Пять? – Энди нервно рассмеялся и вновь откинулся на спинку стула. – Через пять лет я, возможно, и открою свой магазин. Приглядел одно местечко на Лэйсмейкер-лейн. Там сейчас торгуют тканями, но, похоже, долго не протянут. Однако для того, чтобы найти клиентов с деньгами и установить с ними доверительные отношения, времени потребуется гораздо больше. Сплошные «но», подумал Моррис. А ведь раньше их не было. – Как долго? – спросил он. – Почему бы тебе не предложить мне эти записные книжки на заре двадцать первого века, если они все еще будут у тебя? Даже если я позвоню кому-нибудь из частных коллекционеров прямо сейчас, сегодня, самый безумный из них к этим записным книжкам не притронется. Они нынче в фокусе внимания. Какое-то время Моррис смотрел на него, лишившись дара речи. Потом сказал: – Ты ничего такого не говорил, когда мы планировали… Энди зажал уши руками. – Мы ничего не планировали! И не пытайся повесить это на меня! Никогда. Я тебя знаю, Морри. Ты украл их не для того, чтобы продать, во всяком случае, до тех пор, пока не прочитаешь. Потом ты, вероятно, захочешь вернуть часть этих записных книжек миру, при условии, что за них дадут достойную цену. А вообще, если на то пошло, ты совершенно свихнулся на Джоне Ротстайне. – Не смей так про меня говорить. – Боль в висках все усиливалась. – Буду, если это правда, и так оно и есть. Ты свихнулся и на Джимми Голде. Поэтому и попал в тюрьму. – Я попал в тюрьму из-за моей матери. Она бы сама с радостью посадила меня под замок. – Не важно. С тех пор много воды утекло. Сейчас значение имеет настоящее. Тебе очень повезет, если полиция в самое ближайшее время не нагрянет к тебе, причем наверняка с ордером на обыск. И если записные книжки будут у тебя, когда они постучатся в дверь, твоя песенка спета. – С чего они ко мне придут? Никто нас не видел, а мои напарники… – Он подмигнул. – Скажем так: мертвые умеют хранить секреты. – Ты… что? Убил их? Их тоже убил? – Лицо Энди исказилось от ужаса. Моррис знал, что не следовало этого говорить, но – забавно, это «но» постоянно вылезало – Энди оказался таким говнюком. – Как назывался город, в котором жил Ротстайн? – Глаза Энди вновь бегали по сторонам, словно он ожидал, что копы уже приближаются с пистолетами наготове. – Толбот-Корнерс, так? – Да, но там главным образом фермы. А сам Корнерс находится севернее. Это столовка, продовольственный магазин и автозаправочная станция на пересечении двух местных дорог. – И сколько раз ты там побывал? – Может, пять. – Точнее, не меньше десяти, между семьдесят шестым и семьдесят восьмым годами. Сначала в одиночку, потом с Фредди или Кертисом, а то и с обоими. – Задавал вопросы о самом знаменитом жителе города? – Конечно. Раз или два. И что? Вероятно, каждый, кто заходит в эту столовку, спрашивает о… – Нет, тут ты ошибаешься. Большинство приезжих плевать хотели на Джона Ротстайна. Если они и задают вопросы, так насчет начала сезона охоты на оленей или какая рыба ловится в местном озере. Ты думаешь, местные не вспомнят тебя, когда полиция начнет спрашивать, не интересовался ли кто из чужаков стариком, который написал «Бегуна»? Любопытных чужаков, приезжавших не раз и не два? А ведь ты уже сидел, Морри! – В колонии для несовершеннолетних. Это дело закрыто. – Иногда, если преступление привлекает такое внимание, могут заглянуть и в старые дела. А твои напарники? Никто из них не сидел? Моррис промолчал. – Ты не знаешь, кто тебя видел, и ты не знаешь, кому твои напарники могли похвастаться о крупном деле, которое хотят провернуть. Полиция может прихватить тебя уже сегодня, идиот. Если они это сделают и ты упомянешь меня, я буду отрицать, что мы когда-либо говорили об этом. Но я дам тебе совет. Избавься от этого! – Он указал на бумажный пакет. – Этой и остальных записных книжек. Спрячь их где-нибудь. Закопай! Если ты это сделаешь, то, возможно, тебе удастся выкрутиться, если тебя прижмут. При условии, что вы нигде не оставили отпечатков пальцев или чего-то такого. «Не оставили, – подумал Моррис. – Я не такой глупый. И я не трусливый гомик, который может только болтать языком». – Может, нам удастся их использовать, но через много-много лет и при условии, что тебя не схватят. – Он поднялся. – А пока держись от меня подальше, не то я сам позвоню в полицию. Энди ушел быстрым шагом, опустив голову, не оглядываясь. Моррис еще какое-то время сидел за столиком. Вернулась красивая официантка, спросила, не принести ли ему чего. Он покачал головой. Когда она отошла, взял со столика пакет с записной книжкой и ушел из кафе. В противоположном направлении. Моррис, естественно, знал, что такое антропоморфизм – отражение человеческих чувств в природе, – и думал, что это дешевый, создающий настроение прием второразрядных писателей, но в этот день именно так, похоже, и происходило. Утром яркий солнечный свет в полной мере отражал и даже усиливал чувство восторга Морриса, однако к полудню солнце превратилось в блеклый диск за пологом облаков, а к трем часам, когда его тревоги заметно усилились, вокруг потемнело и заморосил дождь. Сев за руль «бискейна», он поехал в торговый центр, расположенный рядом с аэропортом, постоянно высматривая патрульные автомобили. Когда на Эйрлайн-бульвар один возник позади, с включенной мигалкой, и начал нагонять Морриса, желудок у него заледенел, а сердце, казалось, запрыгнуло в горло. Копы промчались мимо, не сбавляя скорости, но облегчения это не принесло. Моррис поймал информационный выпуск радиостанции БАМ-100. Первой шла новость о мирных переговорах между Садатом и Бегином в Кемп-Дэвиде (Да, как будто такое когда-нибудь случится, рассеянно подумал Моррис), но вторая касалась убийства знаменитого американского писателя Джона Ротстайна. Представитель полиции сообщал, что это дело рук «вооруженной преступной группы» и ведется отработка нескольких версий. Скорее всего пускал пыль в глаза.