27 Деревья приземистые, душат друг друга в борьбе за солнце и пространство, но достаточно высокие, чтобы пропускать лунный свет. Два или три раза Моррис теряет тропу и кружит на месте, пытаясь ее найти. Ему это даже нравится. Он знает, что журчание речки все равно выведет его куда надо, если он окончательно собьется с пути, но почти заросшая тропа свидетельствует о том, что теперь молодежь пользуется ею гораздо реже, чем в дни его юности. Моррис только надеется, что не угодит в заросли сумаха. Речка журчит совсем близко, когда он находит тропу в последний раз, и менее чем через пять минут он стоит на берегу напротив дерева-ориентира. Застывает на какое-то время в тени, оглядывается и прислушивается в поисках признаков человеческого присутствия: одеял, спального мешка, тележки, полиэтиленовой пленки, натянутой между ветвями, как тент. Ничего. Только вода, журчащая по камушкам, и наклонившееся дерево на другом берегу. Дерево, которое столько лет преданно охраняло его сокровище. – Доброе старое дерево, – шепчет Моррис и по камням переходит речку. Опускается на колени, откладывает в сторону инструменты и сумки, медитирует. – Я здесь, – шепчет он и прижимает ладони к земле, словно хочет нащупать пульс. И вроде бы его чувствует. Пульс гениальности Джона Ротстайна. Старик превратил Джимми Голда в продажную шлюху, но кто может сказать, что Ротстайн не возродил Джимми за восемнадцать лет затворничества? Если возродил… если… тогда все тяготы и лишения, через которые пришлось пройти ему, Моррису, оправданны. – Я здесь, Джимми. Я наконец-то здесь. Он хватает лопату и начинает копать. Чтобы добраться до сундука, времени нужно не много, но корни плотно обвили его, так что проходит почти час, прежде чем Моррис обрубает большую их часть. Прошли годы с тех пор, как он занимался тяжелым физическим трудом, и он вымотался донельзя. Он думает обо всех заключенных, которых знал, – в том числе и о Чарли Роберсоне, – постоянно тренировавшихся, вспоминает, как пренебрежительно фыркал (только мысленно, никогда в открытую), глядя на это – как он считал – обсессивно-компульсивное поведение. Сейчас Моррису не до фырканья. Болят бедра, болит спина, а самое ужасное – дергающая боль в голове, как в гнилом зубе. Поднимается легкий ветерок, охлаждает липкое от пота лицо, но также качает ветви, создает мечущиеся тени, которые пугают Морриса, вновь навевают мысли о Макфарленде. Тот уже идет по тропе, совершенно бесшумно, как умеют некоторые здоровяки, особенно солдаты и бывшие спортсмены. Когда дыхание успокаивается, а бег сердца немного замедляется, Моррис тянется к ручке на торце сундука и обнаруживает, что ее там нет. Наклоняется вперед, опираясь на зудящие ладони, всматривается в дыру, сожалея о том, что не додумался захватить фонарь. Ручка на месте, только висит двумя половинками. Это неправильно, думает Моррис. Мысленно он уходит в далекое прошлое, пытаясь вспомнить, была ли ручка целой. Вроде бы да. Более того, он в этом практически уверен. Но потом он вспоминает, как ударил сундук в гараже, и с облегчением выдыхает, надувая щеки. Должно быть, он сам порвал ручку, когда укладывал сундук на отцовскую тележку. А может, когда вез по тропе к этому самому месту. Яму он вырыл торопливо, потом быстро запихнул в нее сундук. Очень хотел убраться отсюда и мог не обратить внимания на такую мелочь, как порванная ручка. Да. Именно так. В конце концов, сундук он покупал не новым. Он хватает сундук за бока, и тот так быстро выскальзывает из земли, что Моррис от неожиданности теряет равновесие и падает на спину. Лежит, глядя на яркий лунный круг, и пытается убедить себя, что все хорошо. Только знает, что это не так. Он мог убедить себя насчет порванной ручки, но не насчет этого. Сундук слишком легкий. Моррис садится, размазывая землю по потной коже. Трясущимися пальцами отбрасывает волосы со лба, оставляя грязный след. Сундук слишком легкий. Моррис тянется к нему, потом отдергивает руку. «Я не могу, – думает он. – Не могу. Если я его открою, а записных книжек не будет, я просто… сломаюсь». Но кто мог польститься на записные книжки? Деньги – это понятно, но записные книжки? В большинстве даже чистого места не было. Ротстайн исписал их от корки до корки. А если кто-то взял деньги, а потом сжег записные книжки? Не понимая их ценности, чтобы избавиться от того, что могло послужить уликой? – Нет, – шепчет Моррис. – Никто бы так не поступил. Они все еще здесь. Должны быть здесь. Но сундук слишком легкий. Моррис смотрит на маленький эксгумированный гроб, лежащий на берегу в лунном свете. Позади него дыра напоминает раззявленный рот, только-только что-то выблевавший. Моррис опять тянется к сундуку, потом бросается вперед, открывает защелки. Молясь Богу, которому, он это прекрасно знает, наплевать на таких, как он. Заглядывает внутрь. Сундук не совсем пуст. В нем по-прежнему лежит полиэтиленовая пленка, которой он застелил дно и стенки. Он вытаскивает ее шуршащим облаком в надежде, что под ней осталось несколько записных книжек – две или три, пожалуйста, пожалуйста, Господи, хотя бы одна, – но видит лишь горстки земли в углах. Моррис прижимает грязные руки к лицу – когда-то молодому, теперь в глубоких морщинах – и начинает рыдать в лунном свете. 28 Он обещал вернуть фургон к десяти вечера, но уже первый час, когда он паркует его за мотоциклетной мастерской и кладет ключи под правое переднее колесо. Оставляет в кузове инструмент и сумки, которые намеревался привезти полными: пусть Чарли Роберсон делает с ними что угодно. Свет на стадионе Малой лиги, который находится в четырех кварталах, погасили больше часа назад. Автобусы уже не ходят, но в барах – их в округе полно – громко играет живая музыка или гремят музыкальные автоматы. Двери открыты, мужчины и женщины в футболках и бейсболках «Сурков» стоят на тротуарах, курят, пьют из пластиковых стаканчиков. Моррис тащится мимо, не поднимая головы, игнорируя дружелюбные окрики нескольких подвыпивших бейсбольных фанатов: они в превосходном настроении благодаря пиву и победе любимой команды и спрашивают, не хочет ли он выпить. Вскоре бары остаются позади. Ему уже не до страха перед Макфарлендом, а мысль о том, что до Клоповника идти три мили, вообще не приходила в голову. Ему плевать на ноющие ноги. В лунном свете он чувствует себя таким же пустым, как старый сундук. Все, ради чего он жил последние тридцать шесть лет, унесло, как лачугу при наводнении. Он выходит на Гавенмент-сквер, и тут ноги окончательно отказываются ему служить. Он даже не садится – падает на одну из скамей. Мутным взглядом окидывает бетонные просторы, осознавая, что наверняка вызовет подозрения, если мимо проедет патрульный автомобиль. Ему нельзя находиться вне дома так поздно (для него, как для подростков, существует комендантский час), но какое это имеет значение? Дерьмо ни хрена не значит. Пусть отправят его обратно в Уэйнесвилл. Почему нет? По крайней мере там ему не придется иметь дело с жирным говнюком. Или мочиться на глазах у Эллиса Макфарленда. На другой стороне «Счастливая чашка», где он так часто и с таким удовольствием болтал о книгах с Эндрю Холлидеем. Не считая их последнего разговора, от которого он никакого удовольствия не получил. «Держись от меня подальше», – сказал тогда Энди. Вот как закончился их последний разговор. Разум Морриса, до того лениво урчавший на холостых оборотах, внезапно включается в работу, и туман, застилавший глаза, начинает уходить. Держись от меня подальше, а не то я сам позвоню в полицию, сказал тогда Энди… но в тот день он наговорил и много другого. Его давний друг также дал ему совет. Спрячь их где-нибудь. Закопай! Действительно ли Энди Холлидей сказал это – или ему только так кажется? – Он сказал, – шепчет Моррис. Смотрит на свои руки и видит, что пальцы сжались в грязные кулаки. – Сказал, будьте уверены. Спрячь их, сказал он. Закопай! – Что вызывало определенные вопросы. К примеру, кто тот единственный человек, который знал, что записные книжки Ротстайна у него? И кто знал, где он живет? И – это очень важный вопрос – кто знал о пустоши, нескольких акрах неосвоенной земли, которые не могли ввести в оборот из-за бесконечных судебных тяжб и которые использовались только мальчишками, срезавшими путь, чтобы побыстрее добраться до Центра досуга на Берч-стрит? Ответ на все три вопроса один. Может, нам удастся их использовать, но через многомного лет, и при условии, что тебя не схватят. Что ж, прошло много-много лет. Достаточно много для того, чтобы его давний друг задумался о тех дорогих записных книжках, которые так и не появились – ни когда Морриса арестовали за изнасилование, ни когда продали дом. В какой-то момент его давний друг решил побывать в районе, где жил Моррис. Может, с тем, чтобы прогуляться по тропе между Сикомор и Берч? И прогуливался он с металлоискателем, надеясь, что тот среагирует на металлические части сундука? Упомянул ли Моррис в тот день сундук? Может, и нет, но что еще могло подойти? Не сейф же. Полотняные или бумажные мешки сгнили бы. Только чемодан или сундук. Моррис задается вопросом, сколько ям вырыл Энди, прежде чем сорвать банк? Десяток? Четыре десятка? Четыре десятка – это много, но в семидесятых Энди еще не растолстел, не переваливался при ходьбе, как жирный гусь. Да, мотив налицо. А может, ему и рыть не пришлось? Может, как-то весной вода размыла землю и открыла сундук, оплетенный корнями? Почему нет? Моррис встает и идет, вновь думая о Макфарленде и время от времени оглядываясь, чтобы убедиться, что его нет. Теперь это важно, потому что ему снова есть ради чего жить. У него снова есть цель. Возможно, его давний друг продал записные книжки, продажи – его бизнес, как и бизнес Джимми Голда в романе «Бегун сбрасывает темп», но, возможно, он по-прежнему сидит на них. Есть только один способ это выяснить, как есть только один способ выяснить, остались ли зубы у старого волка. Он должен нанести визит своему земляку. Своему давнему другу. Часть III Питер и волк 1 Суббота, вторая половина дня, Ходжес и Холли в вестибюле «Эй-эм-си сити сентер 7». Увлеченно обсуждают фильмы, глядя на расписание сеансов. Его предложение – «Судная ночь-2» – отметается. Слишком страшно. Холли обожает фильмы-ужастики – по ее словам, – но только на экране компьютера, потому что может поставить фильм на паузу и немного походить по комнате, чтобы успокоиться. Ее встречное предложение – «Виноваты звезды» – отвергнуто Ходжесом: слишком сентиментально. Но он хотел сказать, слишком эмоционально. История кого-то, умирающего молодым, вызовет мысли о Джейни Паттерсон, покинувшей этот мир при взрыве бомбы, предназначавшейся Ходжесу. Они останавливаются на комедии «Мачо и ботан-2». Главные роли исполняют Джона Хилл и Ченнинг Татум. Фильм хороший. Они много смеются и берут поп-корн из общего большого ведерка, но мысли Ходжеса продолжают возвращаться к истории Тины о деньгах, которые помогли родителям остаться на плаву в тяжелые для них годы. Где, скажите на милость, Питер Зауберс мог раздобыть больше двадцати тысяч долларов? Когда по экрану ползут титры, Холли накрывает руку Ходжеса своей, и он с легкой тревогой видит стоящие в ее глазах слезы. Спрашивает, что не так. – Все хорошо. Просто приятно пойти с кем-то в кино. Я рада, что ты мой друг, Билл. Ходжес больше чем тронут. – И я рад, что мы дружим. Как проведешь остаток дня? – Вечером собираюсь заказать обед навынос в китайском ресторане и посмотреть «Оранжевый – хит сезона». А перед сном займусь этими ограблениями. У меня их уже длинный список. – Что-то привлекло твое внимание? Холли качает головой: – Я продолжаю искать, но, думаю, это нечто другое, хотя понятия не имею, что именно. По-твоему, брат Тины тебе скажет? Поначалу Ходжес не отвечает. Они идут по проходу, ведущему из оазиса фантазий в реальный мир. – Билл! Земля вызывает Билла. – Я очень на это надеюсь, – говорит он. – Для его же блага. Потому что деньги, свалившиеся с неба, почти всегда означают проблемы. 2