– Я – Моррис Бел… – Я знаю, кто ты. Так ты хорошо пишешь? – Да, – ответил Моррис без колебаний и ложной скромности. От него не укрылся тот факт, что Рой Оллгуд внезапно нашел для прогулки другое место. – Можешь написать письмо моей жене, если я скажу, что надо писать? Только найди слова получше. Понимаешь? – Могу и напишу, но у меня есть маленькая проблема. – Твою проблему я знаю, – ответил его новый знакомый. – Напишешь моей жене письмо, которое порадует ее и отвлечет от болтовни о разводе, и у тебя больше не будет проблем с костлявым сукиным сыном в твоем жилище. «Это я костлявый сукин сын в своем жилище», – подумал Моррис, но у него затеплилась надежда. – Сэр, я напишу вашей жене очень красивое письмо. Она никогда такого не получала. Глядя на огромные руки Дакуорта, Моррис подумал о сюжете в какой-то телепередаче о природе. Существовала птичка, живущая в пасти крокодилов, которая изо дня в день выклевывала остатки еды, застрявшие между зубами рептилий. Моррис полагал, что птичка эта неплохо устроилась. – Мне нужна бумага. – Он вспомнил об исправительной колонии, где получал в неделю пять листов «Блю хорз»: толстой, рыхлой, с пятнами пульпы, напоминавшими предраковые бородавки. – Будет тебе бумага. Сколько захочешь. Ты просто пишешь письмо и в конце добавляешь, что каждое слово соскользнуло с моих губ, а ты всего лишь записал. – Хорошо, а теперь скажите мне, что она больше всего хотела бы услышать. Дак задумался, потом просиял: – Что она отлично трахается? – Она наверняка это и так знает. – Теперь пришла пора задуматься Моррису. – Какую часть тела, по ее словам, она хотела бы изменить, если бы смогла? Дак нахмурился: – Точно не знаю, но она всегда говорила, что у нее слишком большая жопа. Но такого писать нельзя, ты только сделаешь хуже, а не лучше. – Нет, я напишу, как вам нравится класть руки на ее задницу и сжимать ее. Дак заулыбался: – Следи за базаром, а не то я сам тебя трахну. – Какое у нее любимое платье? Оно у нее есть? – Да, зеленое. Шелковое. Мать подарила в прошлом году, перед тем как меня посадили. Она надевает его, когда мы идем на танцы. – Он уставился в землю. – Ей бы лучше сейчас не танцевать, но она может. Я это знаю. Да, я могу написать только свою гребаную фамилию, но я не дурак. – Я напишу, как вам нравится обжимать ее зад, когда он обтянут этим зеленым платьем. Как вам это? Я вижу, что такие мысли вас возбуждают. Выражение, появившееся на лице Дака, Моррис за время пребывания в Уэйнесвилле видел впервые. Уважение. – Слушай, это неплохо. Но Моррис на этом не остановился. Когда женщины думали о своих мужчинах, их мысли не ограничивались сексом. С ним соседствовала романтика. – Какого цвета у нее волосы? – Сейчас – не знаю. Она брунетка, когда не красится. Брунетки Морриса не привлекали, но существовали способы обойти цвет волос. У него вдруг мелькнула мысль, что он словно продает некий продукт на манер рекламного агентства, и он отогнал ее прочь. Выживание есть выживание. – Я напишу, как вам нравится смотреть на сияние солнца в ее волосах, особенно по утрам. Дак не ответил. Он смотрел на Морриса из-под сдвинутых косматых бровей. – Что? Не нравится? Гигант схватил Морриса за руку, и тот уже подумал, что он переломит ее, как сухую ветку. На больших костяшках синели буквы, складывавшиеся в слово «ГНЕВ». – Это поетика, – выдохнул Дак. – Завтра принесу тебе бумагу. Ее много в библотеке. В тот вечер, вернувшись в камеру после смены – с трех до девяти он красил джинсы, – Моррис обнаружил, что она пуста. Ролф Вензано из соседней камеры сказал, что Роя Оллгуда отправили в лазарет. На следующий день Оллгуд вернулся с подбитыми глазами и сломанным носом. Посмотрел на Морриса со своей койки, повернулся на другой бок и уткнулся в стену. Уоррен Дакуорт стал первым клиентом Морриса. За тридцать шесть лет их набралось много. Иногда, если заснуть не получалось, Моррис, лежа на спине (к началу девяностых он жил в одиночной камере, в которой висела полка с зачитанными книгами), расслаблялся, вспоминая, как открыл для себя Джимми Голда. Событие это стало лучом яркого солнечного света в мутной и злобной тьме его юношества. К тому времени его родители ссорились постоянно, и хотя он в равной степени не мог терпеть их обоих, мать лучше умела противостоять миру, поэтому он взял на вооружение ее саркастическую улыбку и сопутствующее высокомерное, пренебрежительное отношение к другим. За исключением английского языка и литературы, где он получал только пятерки (когда хотел), учился он исключительно на тройки, приводя Аниту Беллами в бешенство. Друзьями не обзавелся, зато врагов хватало. Трижды его избивали. Двоим парням не понравилось его поведение вообще, но третий высказал более конкретные претензии. Здоровяк-футболист по имени Пит Уомэк. Однажды в обеденный перерыв ему не понравилось, как Моррис смотрит на его девушку. – Куда это ты смотришь, крысеныш? – полюбопытствовал Уомэк, и за столами вокруг сидевшего в одиночестве Морриса стало тихо. – На нее, – ответил Моррис. Он испугался, и, если мыслил ясно, страх обычно накладывал хоть какие-то рамки на его поведение. Однако Моррис никогда не мог противостоять соблазну покрасоваться перед публикой. – Ты это прекрати, – сказал Уомэк весьма миролюбиво. Давая Моррису шанс. Возможно, Пит Уомэк отдавал себе отчет, что рост у него шесть футов два дюйма, а вес – двести двадцать фунтов, тогда как этот худой красногубый новичок возвышался над землей на какие-то пять футов семь дюймов, а весил не больше ста сорока фунтов в мокрой одежде. Он также понимал, что присутствующие, включая его явно смущенную девушку, тоже заметили это различие. – Если она не хочет, чтобы на нее смотрели, зачем она так одевается? – поинтересовался Моррис. Он считал этот вопрос комплиментом (сомнительным, конечно), однако Уомэк думал иначе. Он обежал стол, подняв кулаки. Моррис сумел нанести только один удар, но очень точный, поставив Уомэку фингал под глаз. Разумеется, Моррису крепко досталось, но тот удар стал откровением. Он мог драться. Это радовало. Обоих парней временно отстранили от занятий, и в тот вечер Моррис выслушал двадцатиминутную лекцию матери о пассивном сопротивлении. Она не упустила возможности едко заявить, что драки в кафетерии – не та форма внеклассной деятельности, которую хорошие колледжи записывают в актив своим потенциальным студентам, когда рассматривают их заявления. За ее спиной отец Морриса поднял стакан мартини и подмигнул сыну, показывая, что он, Джордж Беллами, пусть и жил под каблуком у жены, при определенных обстоятельствах тоже мог принять бой. Но дорогой папуля все-таки предпочитал отступление, и во втором семестре первого года обучения Морриса в Нортфилде старина Джорджи дал деру от семейной жизни, притормозив лишь для того, чтобы снять все деньги с банковского счета Беллами. Инвестиции, которыми он постоянно похвалялся, либо были фантазией, либо обернулись пшиком. И Анита Беллами осталась со стопкой неоплаченных счетов и бунтующим четырнадцатилетним сыном. После отбытия мужа в неизвестном направлении у нее остались только два актива. Один – взятое в рамочку свидетельство о выдвижении ее книги в номинанты Пулитцеровской премии. Второй – дом, в котором вырос Моррис, расположенный в лучшей части Норт-Сайда. Не обремененный никакими залоговыми обязательствами, потому что она упрямо отказывалась подписывать банковские бумаги, которые ее муж приносил домой. Ее не трогали его уговоры использовать потрясающие инвестиционные возможности. Тот дом после бегства благоверного супруга Анита продала, и они переехали на Сикомор-стрит. – Шаг вниз, – призналась она Моррису в летние каникулы между девятым и десятым классом, – но финансовый резервуар будет наполнен. И по крайней мере это район для белых. – Она помолчала, обдумала последнюю фразу и добавила: – Разумеется, я не страдаю предрассудками. – Конечно, ма, – ответил Моррис. – Кто бы сомневался? Обычно она терпеть не могла, когда он называл ее ма, но в тот день промолчала, то есть день прошел хорошо. Каждый день, когда ему удавалось уколоть ее, считался хорошим. Такая возможность выпадала редко. В начале семидесятых от десятиклассников Нортфилда еще требовали отзывы о прочитанных книгах. Ученикам выдали размноженные на копировальной машине списки одобренных книг, из которых и следовало выбирать. Большинство выглядело для Морриса полным отстоем, и, как обычно, он не постеснялся сказать об этом. – Посмотрите! – крикнул он со своего места в последнем ряду. – Сорок вкусов американской овсянки. Некоторые ученики рассмеялись. Он никому не нравился, но умел их рассмешить, и его это полностью устраивало. Одноклассников он считал никчемностями, которых ждали никчемное супружество и никчемная работа. Им предстояло рожать никчемных детей и нянчить никчемных внуков, прежде чем они закончат свою никчемную жизнь в никчемных больницах или домах для престарелых, шагнут в темноту в полной уверенности, что реализовали Американскую мечту и Иисус будет поджидать их у ворот рая за рулем автофургона с рекламной продукцией и подарками для новых поселенцев. Морриса ждало нечто гораздо лучшее. Пусть он еще и не знал, что именно. Мисс Тодд – практически ровесница Морриса того дня, когда он с подельниками ворвался в дом Джона Ротстайна, – попросила его остаться после урока. Пока другие ученики выходили из класса, Моррис развалился на стуле за своим столом, ожидая, что Тодд отстранит его от занятий. С ним такое случалось не раз за пререкания с учителями, но на английском – никогда. Непривычная мысль мелькнула в голове, озвученная голосом отца: Ты сжигаешь слишком много мостов, Морри, – и рассеялась, как дымок. Однако вместо того чтобы выгнать его из школы, мисс Тодд – лицом не красавица, но с обалденной фигурой – сунула руку в свою большущую сумку и достала книжку в красной обложке. На ней нарисованный желтым парень привалился к стене и курил сигарету. «БЕГУН» – гласило название над картинкой. – Никогда не упускаешь шанс поострить, верно? – спросила мисс Тодд. Села за стол рядом с ним. Короткая юбка, длинные бедра, блестящие чулки. Моррис промолчал. – Сегодня я этого ждала. Поэтому и прихватила с собой эту книгу. Для тебя это и хорошая, и плохая новость, мой всезнающий друг. От занятий я тебя не отстраняю, но и выбора у тебя нет. Ты должен прочитать это, и только это. Книги нет в списке, одобренном школьным советом, и, полагаю, у меня могут быть неприятности за то, что я тебе ее дала, но я рассчитываю на светлую сторону твоей натуры, которая, как мне хочется верить, где-то все-таки есть, пусть и совсем маленькая. Моррис посмотрел на книгу и перевел взгляд на ноги мисс Тодд, не пытаясь скрыть своей интерес. Она заметила это и улыбнулась. На мгновение Моррис представил их общее будущее, по большей части в постели. Он слышал, что такое случалось на самом деле. Аппетитная училка ищет ученика-подростка для внеклассных занятий по практическому сексу. Этот воображаемый шарик провисел пару секунд. И лопнул от ее улыбки. – Вы с Джимми Голдом найдете общий язык. Он – саркастичный, ненавидящий себя маленький говнюк. Очень похож на тебя. – Она встала. Подол юбки опустился на положенное место, на два дюйма выше колена. – Удачи с отзывом о книге. И в следующий раз, заглядывая женщине под юбку, вспоминай слова Марка Твена: «Смотреть может любой нестриженый охламон». Моррис вылетел из класса с пылающим лицом: впервые его не просто поставили на место, а швырнули и расплющили. Его распирало желание бросить книгу в канаву, едва выйдя из автобуса на углу Сикомор– и Элм-стрит, но он сдержался. И не потому, что боялся наказания. Что она могла сделать, если книга не входила в одобренный список? Нет, книгу он оставил из-за парня на обложке. Парня, который с усталым пренебрежением смотрел на мир сквозь легкую пелену сигаретного дыма. Он – саркастичный, ненавидящий себя маленький говнюк. Очень похож на тебя. Матери дома не было, и вернуться она могла только в одиннадцатом часу. Она преподавала на образовательных курсах для взрослых в Городском колледже, чтобы заработать дополнительные деньги. Моррис знал, что мать терпеть не может эти занятия и считает, что слишком хороша для них. Его это вполне устраивало. Продолжай в том же духе, мамуля, думал он. Продолжай в том же духе, и удачи тебе. В морозильнике лежали «телеужины». Моррис взял первый попавшийся, сунул в духовку, решив почитать, пока готовится еда. А после ужина собирался пойти наверх, достать из-под кровати один из отцовских «Плейбоев» (мое наследство от папаши, иногда думал он) и погонять шкурку. Включить таймер он забыл, и только запах горелого мяса оторвал его от книги полтора часа спустя. Он прочитал первые сто страниц, перенесся из говняного маленького типового дома послевоенной застройки в районе, где всем улицам присваивали названия деревьев, в Нью-Йорк, по которому бродил с Джимми Голдом. Как лунатик, Моррис прошел на кухню, надел толстые рукавицы, достал контейнер со сгоревшей едой, бросил в мусорный бак и вернулся к «Бегуну». Придется прочитать еще раз, подумал он. Его словно лихорадило. И с маркером. Так много надо подчеркнуть и запомнить. Так много. Для читателей одно из самых впечатляющих открытий в жизни – сам факт, что они читатели. Что не просто могут читать (Моррис это уже знал), но влюблены в чтение. Безнадежно. По уши. И первая книга, на которой это происходит, не забывается никогда, каждая страница приносит новое откровение, что ярко горит и восклицает: Да! Именно так! Да! Я тоже это видел! И разумеется: Так я и думаю! Я ЧУВСТВУЮ то же самое! Моррис написал десятистраничный отзыв по «Бегуну». Мисс Тодд вернула его с пятеркой с плюсом и коротким комментарием: Я знала, что тебе понравится. Моррис хотел сказать ей, что книга ему не просто понравилась: он влюбился. По-настоящему. А настоящая любовь живет вечно. Вторая книга, «Бегун берет разгон», ни в чем не уступала «Бегуну», только Джимми теперь был чужаком не в Нью-Йорке, а в Европе, с боями продвигался по Германии, видел, как гибнут друзья, и в конце концов сталкивался лицом к лицу с невероятным ужасом за колючей проволокой одного из концентрационных лагерей. Едва передвигавшие ноги, неотличимые от скелетов выжившие подтвердили то, о чем Джимми подозревал многие годы, писал Ротстайн. Все это было ошибкой. При помощи трафаретов Моррис скопировал на бумагу эти фразы римским готическим шрифтом и повесил над дверью своей комнаты, в которой со временем поселится другой школьник, по имени Питер Зауберс. Его мать увидела эту надпись, скривила губы в саркастической улыбке и ничего не сказала. Во всяком случае, тогда. Спор по поводу трилогии Голда произошел два года спустя, после того как она прочитала книги сама. Этот спор привел к тому, что Моррис напился, а напившись, вломился в чужой дом, устроил погром, подрался и в результате провел девять месяцев в Ривервью, исправительной колонии для малолетних преступников. Но прежде был роман «Бегун сбрасывает темп», который Моррис читал с нарастающим ужасом. Джимми женился на милой девушке. Джимми получил работу в рекламном агентстве. Джимми начал толстеть. Жена Джимми забеременела первым из маленьких Голдов, и они переехали в респектабельный пригород. У Джимми появились друзья. Джимми и его жена устраивали вечеринки с барбекю на заднем дворе. Джимми верховодил у гриля, надев фартук с надписью «ШЕФ ВСЕГДА ПРАВ». Джимми изменял жене, а жена, в свою очередь, изменяла ему. Джимми пил алка-зельтцер от изжоги и что-то называемое милтаун, от похмелья. Но прежде всего Джимми гнался за Золотым баксом.