– Ему не следовало держать наличные в доме, – заметил мистер Рикер, – но он держал, и множество людей знало об этом. Но не суди его за это слишком строго. Многие писатели по части денег ведут себя глупо и не знают им цену. Чарлз Диккенс содержал целое семейство лодырей, включая своего отца. Сэмюэль Клеменс едва не обанкротился из-за неудачных сделок с недвижимостью. Артур Конан Дойл отдал тысячи долларов лжемедиумам и потратил еще многие тысячи на фальшивые фотографии фей. По крайней мере Ротстайн завершил свой главный труд. Если только ты не веришь, как некоторые другие… Пит посмотрел на часы: – Э… мистер Рикер? Я еще успею на автобус, если потороплюсь. Мистер Рикер вскинул руки над головой в знакомом жесте. – Конечно, конечно, иди. Я просто хотел поблагодарить тебя за удивительное эссе и дать дружеский совет: когда будешь писать аналогичную работу в следующем году… и в колледже… не позволяй своей доброй натуре туманить критический взгляд. Критический взгляд должен оставаться холодным и ясным. – Хорошо, – пообещал Пит и поспешил за дверь. Меньше всего он хотел обсуждать с мистером Рикером вероятность того, что грабители, убившие Джона Ротстайна, украли не только деньги, но и неопубликованные рукописи, которые, возможно, уничтожили, решив, что никакой ценности они не представляют. Он пару раз обдумывал эту идею: передать записные книжки полиции, пусть это и означало, что родители узнают, кто присылал загадочные деньги. В конце концов, эти записные книжки не только представляли собой литературное сокровище, но и являлись вещественным доказательством в деле об убийстве. Вот только преступление это совершили очень давно, можно сказать, в незапамятные времена. И не стоило ворошить прошлое. Верно? Автобус, естественно, уже уехал, а значит, Пита ждала двухмильная прогулка. Он не возражал. Он все еще светился от похвалы мистера Рикера, и ему было о чем подумать. Главным образом – о неопубликованных произведениях Ротстайна. Его рассказы, по мнению Пита, были неровными, но среди них встречались жемчужины. А вот стихотворения, опять же по скромному мнению Пита, Ротстайну не удавались. Но два последних романа о Джимми Голде были… золотыми. По реальным фактам, вплетенным в повествование, Пит догадался, что последний роман, в котором Джимми поднимает горящий флаг на антивоенном митинге в Вашингтоне, Ротстайн закончил в 1973 году, потому что Никсон еще был президентом. И Пит даже представить не мог, почему Ротстайн не опубликовал ни последние романы о Джимми Голде, ни еще один, о Гражданской войне. Они были очень хороши! Пит доставал «Молескины» с чердака по одному, читал у себя в комнате при плотно закрытой двери, всегда был настороже, если члены семьи находились дома. Держал наготове еще одну книгу и, заслышав приближающиеся шаги, тут же хватался за нее, а записную книжку прятал под матрас. Лишь однажды его поймала Тина с ее отвратительной привычкой ходить в носках. – Что это? – спросила она с порога. – Не твоего ума дело, – ответил он, пряча записную книжку под подушку. – А если что-нибудь скажешь маме или папе, я тебе этого не прощу. – Это порно? – Нет! – Хотя мистер Ротстайн, несмотря на возраст, мог написать весьма непристойную сцену. К примеру, когда Джимми и две девицы-хиппи… – Тогда почему ты не хочешь, чтобы я это увидела? – Потому что это личное. Глаза Тины вспыхнули. – Твое? Ты пишешь книгу? – Возможно. Допустим, пишу, и что? – Я думаю, это круто! О чем? – О том, как Багз Банни занимался сексом на Луне. Она засмеялась: – Вроде бы ты сказал, что это не порно. Дашь почитать, когда закончишь? – Посмотрим. Если будешь держать рот на замке. Она согласилась, а Тинс свое слово нарушала редко. С тех пор прошло два года, и Пит не сомневался, что сестра уже все забыла. К нему подкатил Билли Уэббер на сверкающем десятискоростном велосипеде. – Привет, Зауберс! – Как и все (за исключением мистера Рикера), Билли произносил его фамилию как «Зоб-берс» вместо «ЗАУберс», но какое это имело значение? Паршивая фамилия, как ни крути. – Что делаешь летом? – Работаю в библиотеке на Гарнер-стрит. – По-прежнему? – Уговорил их на двадцать часов в неделю. – Черт, ты слишком молод, чтобы так вкалывать! – Я не возражаю. – И Пит говорил чистую правду. Работа в библиотеке обеспечивала бесплатный доступ к компьютеру и другие льготы, когда никто не приглядывал. – А ты чем займешься? – Поеду в наш летний коттедж в Мэне. На озере Чайна. Там полно аппетитных девиц в бикини, и те, что из Массачусетса, знают, как это делается. Тогда, может, они и тебя научат, ехидно подумал Пит, но когда Билли поднял ладонь, хлопнул по ней и с легкой завистью наблюдал, как Билли катит прочь. Десятискоростной велосипед под жопой, дорогие кроссовки «Найк» на ногах, летний коттедж в Мэне. Похоже, некоторые уже оправились после тяжелых времен. А может, тяжелые времена обошли их стороной. В отличие от семейства Заубер-сов. Сейчас все вроде бы устаканилось, но… Денег должно быть больше, шептал дом в рассказе Лоуренса. Денег должно быть больше. Да, детка, эта фраза звучала все громче. Мог ли он обратить записные книжки в деньги? Существовал ли способ сделать это? Питу не хотелось даже думать о том, что придется расстаться с записными книжками, но в то же время он понимал, что прятать их на чердаке – неправильно. Наследие Ротстайна, особенно два последних романа о Джимми Голде, заслуживало того, чтобы стать достоянием общественности. Эти романы изменили бы репутацию Ротстайна, Пит в этом не сомневался, но с другой стороны, Ротстайн не слишком в этом нуждался, а кроме того, это было не самое важное. Важное заключалось в другом: людям понравились бы эти романы. Они бы их полюбили, как сам Пит. Только записные книжки, заполненные плотным почерком Ротстайна, – это вам не безликие двадцатки и полсотенные. Пита могли поймать, посадить в тюрьму. Он не знал, в чем его обвинят – точно не в приобретении краденого, потому что он не приобретал сундук, а просто нашел его, – но не сомневался: попытка продать чужое наверняка карается. Логичным представлялся другой вариант: подарить записные книжки университету, который окончил Ротстайн; только дарить пришлось бы анонимно, иначе родители выяснили бы, что сын поддерживал семью деньгами, украденными у убитого человека. А кроме того, анонимный подарок никак не вознаграждается. Хотя в своей выпускной работе Пит ни слова не написал об убийстве Ротстайна, он прочитал об этом все, преимущественно в компьютерном зале библиотеки. Он знал, что Ротстайна убили выстрелом в голову с близкого расстояния. Знал, что рядом с домом копы нашли разные следы и не сомневались, что грабителей было двое, трое, а то и четверо, причем скорее всего это были мужчины, если судить по размерам следов. Полиция также думала, что двоих налетчиков вскоре после ограбления убили в придорожной зоне отдыха в штате Нью-Йорк. Маргарет Бреннан, первая жена Ротстайна, проживавшая в Париже, дала интервью вскоре после убийства. «В этом маленьком провинциальном городишке, где он жил, все говорили только о нем, – заявила она. – А о чем еще они могли говорить? О коровах? Новом разбрасывателе навоза? Для провинциалов Джон был большой шишкой. Они заблуждались, думая, что писатели зарабатывают не меньше корпоративных банкиров, и верили, что на своей Богом забытой ферме он хранит сотни тысяч долларов. Кто-то из приезжих услышал эту болтовню. Немногословные янки, прости Господи! Местные виноваты в его смерти ничуть не меньше бандитов!» На вопрос, не мог ли Ротстайн держать в сейфе не только деньги, но и рукописи, Пегги, по словам интервьюера, разразилась «прокуренным смехом». «Это всего лишь слухи, дорогуша. Джонни отгородился от мира по одной-единственной причине. Выгорел дотла, но из гордости не желал этого признавать». Много ты знаешь, подумал Пит. Он, наверное, и развелся с тобой потому, что ему надоел этот «прокуренный смех». В газетных и журнальных статьях, которые прочитал Пит, хватало домыслов и гипотез, но ему самому нравилась одна, названная мистером Рикером «принципом бритвы Оккама». Согласно этому принципу, правильным обычно оказывался самый простой и очевидный ответ. Трое мужчин ворвались в дом Ротстайна, один убил своих подельников, чтобы заполучить всю добычу. Пит понятия не имел, по какой причине этот парень потом приехал сюда и почему зарыл сундук, но не сомневался: выживший налетчик уже никогда не вернется за добычей. В математике Пит был не силен – потому ему и требовались дополнительные летние занятия, – но не требовалось быть Эйнштейном, чтобы сложить два и два и прийти к определенным выводам. Если выжившему налетчику в 1978-м было лет тридцать пять, а именно этот возраст представлялся Питу наиболее логичным, то ему исполнилось шестьдесят семь в 2010-м, когда Пит нашел дорожный сундук, а теперь уже перевалило за семьдесят. Семьдесят лет представлялись Питу глубокой древностью. Если бы налетчик и явился за добычей, то, вероятно, на ходунках. Пит улыбался, сворачивая на Сикомор-стрит. Он думал, что выживший налетчик так и не пришел за сундуком по одной из трех равновероятных причин. Он мог сидеть в тюрьме за другое преступление. Мог умереть. Или, если сложить первую и вторую причины, мог умереть в тюрьме. В любом случае Пит знал, что из-за налетчика можно не тревожиться. В отличие от записных книжек. Из-за них он очень даже тревожился. Словно сидел на украденной коллекции прекрасных картин, которые не мог продать. Или на ящике динамита. В сентябре 2013 года – почти через тридцать пять лет после убийства Ротстайна – Пит положил в адресованный отцу конверт последние сундучные деньги. Триста сорок долларов. И поскольку понимал, какую боль приносит крушение надежд, добавил записку с одной строкой: Это последние. Сожалею, но больше нет. На городском автобусе он поехал в торговый центр «Берч-хилл», где между магазином «Дисконт электроникс» и йогуртовым кафе висел почтовый ящик. Пит огляделся, убедился, что никто на него не смотрит, и поцеловал конверт. Потом сунул его в щель и ушел. Подобно Джимми Голду, не оглядываясь. Через неделю или две после Нового года Пит на кухне делал себе сандвич с арахисовым маслом и желе и услышал, как родители говорили с Тиной в столовой. Речь шла о Чэпл-Ридж. – Я думал, мы сможем себе это позволить, – объяснял отец. – Мне очень жаль, если я зря тебя обнадежил, Тинс. – Все потому, что загадочные деньги перестали приходить? – спросила Тина. – Отчасти, но не совсем, – ответила мама. – Папа пытался взять ссуду в банке, но ему отказали. Просмотрели отчеты о работе его компании и сделали что-то такое… – Прогноз прибыли на два года, – уточнил папа. В его голос прокралась застарелая горечь. – Множество комплиментов, ведь они ничего не стоят. Сказали, что смогут выдать мне ссуду в две тысячи шестнадцатом году, если бизнес вырастет на пять процентов. А пока этот чертов Полярный вихрь… мы потратили слишком много на обогрев. Все потратили, от Мэна до Миннесоты. Я знаю, это плохое утешение, но ничего не поделаешь. – Милая, нам очень, очень жаль. Пит ожидал, что Тина закатит жуткий скандал – ей скоро должно было исполниться тринадцать, и теперь она закатывала их частенько, – но этого не случилось. Сестра сказала, что все понимает, да и вообще, Чэпл-Ридж – выпендрежная школа. Потом пришла на кухню и спросила, не сделает ли Пит и ей такой же аппетитный сандвич. Он сделал, они вернулись в гостиную, вчетвером смотрели телевизор и вместе смеялись над очередной серией «Теории большого взрыва». Но поздним вечером Пит услышал, как Тина плачет за закрытой дверью своей спальни. На душе у него сразу стало тошно. Он пошел к себе, достал из-под матраса записную книжку и принялся перечитывать «Бегун уходит на Запад». В тот семестр он записался на учебный курс миссис Дэвис «Литературное творчество», и хотя за свои рассказы получал исключительно пятерки, к февралю понял, что беллетристом ему не стать никогда. Пусть со словами у него проблем не было (миссис Дэвис могла об этом не говорить, хотя говорила, и часто), ему просто не хватало творческой искры. Куда больше его интересовало чтение беллетристики, с последующим анализом прочитанного и определением его места в некой общей системе. Он почувствовал вкус к этому чуть ли не детективному занятию, когда писал эссе по творчеству Ротстайна. В библиотеке на Гарнер-стрит Пит отыскал одну из книг, упомянутых мистером Рикером, фидлеровскую «Любовь и смерть в американском романе», и она так ему понравилась, что он купил себе экземпляр, чтобы подчеркивать некоторые абзацы и писать на полях. Теперь Пит еще больше хотел защитить диплом по английскому языку и литературе, чтобы преподавать, как мистер Рикер (только, может, в университете, а не в школе), и на каком-то этапе своей жизни написать книгу, как мистер Фидлер, схлестнуться с критиками, придерживающимися более традиционных взглядов, и поставить под вопрос их правильность и соответствие новым реалиям. И однако! Денег должно быть больше. Мистер Фельдман, консультант по профориентации, сообщил ему, что получение полной стипендии в одном из колледжей Лиги плюща «довольно маловероятно», и Пит знал, что это еще мягко сказано. Он был одним из многих выпускников обычной школы Среднего Запада, подрабатывал в библиотеке и не мог похвастаться выдающейся внешкольной активностью, за исключением школьной газеты и ежегодника. Но даже если бы ему и удалось запрыгнуть на борт, открытым оставался вопрос о Тине. Училась она без блеска, получала в основном четверки и тройки, а косметика, обувь и поп-музыка интересовали ее больше, чем школа. Ей требовалась резкая перемена, жизнь с чистого листа. Даже в семнадцать Питу хватало ума, чтобы понять: Чэпл-Ридж, возможно, не сумеет направить его сестренку на путь истинный… но такой вариант не исключался. У нее еще был шанс. Пока был. «Мне нужен план», – думал он, только на самом деле ему требовалось другое. Что ему требовалось, так это история, и хотя он никогда бы не стал великим беллетристом, таким как мистер Ротстайн или мистер Лоуренс, построить сюжет он мог. Вот это сейчас и следовало сделать. Однако любой сюжет строился на идее, а с этим у него было никак. Пит теперь проводил много времени в магазине «Книги на Уотер-стрит», где кофе стоил дешево и даже новые книги в мягкой обложке продавали с тридцатипроцентной скидкой. Зашел он туда и как-то в марте, после школы, по пути в библиотеку, собираясь прикупить какую-нибудь книгу Джозефа Конрада. В одном из своих редких интервью Ротстайн назвал Конрада «первым великим писателем двадцатого столетия, пусть его лучшие романы и увидели свет еще в девятнадцатом веке». Около магазина под навесом стоял длинный стол. Над столом висел транспарант. «ВЕСЕННЯЯ ЧИСТКА. НА ВСЕ КНИГИ НА ЭТОМ СТОЛЕ – СКИДКА 70 %». И ниже: «КТО ЗНАЕТ, КАКОЙ КЛАД ВЫ ЗДЕСЬ НАЙДЕТЕ!» Нижнюю строку обрамляли желтые смайлики, показывая, что это шутка, но Питу было не до смеха. Наконец-то у него появилась идея. Неделей позже он остался в школе после занятий, чтобы поговорить с мистером Рикером.